Михаил Липскеров - Жаркой ночью в Москве...

Три дня гуляли, три дня пили, три дня наслаждались боем барабанным, а на четвертый Суеслав, сын Онисимов, сбежал от молодой жены, прекрасной Покахиты, от ласк ее немереных на одинокой пироге в океан. Долго ли, коротко ли плыл по нему и доплыл-таки до Индии – цели изначального путешествия своего от острова Гибралтар посреди одноименного пролива, куда его занесло ветрами буйными с Тихого Дона. Там он и остался жить, занялся йогой, основал философию дауншифтинга. Возможно, живет и по сю пору.

И Герасим устало замолчал. Мы с Джимом тоже молчали. Потом Джим робко поднял правую лапку.

– Можно? – спросил он.

– Говори, – согласился я. Кто я такой, чтобы запрещать канарейке говорить. Не для того в стране гласность завели, чтобы канарейкам клювы затыкать.

– Так я что хотел спросить, уважаемый Герасим: я-то откуда появился?

– А-а-а-а, – вернулся из дауншифтинга Герасим, – ты… Видишь ли, милый, пока Суеслав, сын Онисимов, плыл в Индию, он сложил песню. Первозданный текст ее не сохранился, но содержание было приблизительно такое:

«Красавице Анфисе не нравилось, что я разбойник. Она говорила, что у разбойников непостоянная заработная плата. А тринадцатой вообще не дождешься. Она говорила, что разбойники не могут прокормить семью. Она говорила, что разбойники никогда не сидят дома. А для того чтобы поплакать на его могиле, нужно нырять на дно Индийского океана. Анфиса ушла от меня, а я купил себе канарейку и назвал ее Анфисой. И вместо горьких слов она поет мне красивые песни. Так что, если вы работаете разбойником, купите себе канарейку и назовите ее именем своей красотки».

И Герасим опять замолчал. Джим тоже молчал, но смотрел на Герасима выжидающе. Наконец тот поднял голову и сказал:

– Ты, Джим, потомок канарейки Анфисы из песни Суеслава, сына Онисимова.

– А откуда непосредственно я взялся? – заспрошал Джим.

– А об том Михаилу Федоровичу ведомо.

А вот этого-то Михаил Федорович припомнить не мог. Пока. Может, как-нибудь потом…

Девятый звонок

Вот ведь какая незадача: телефонная книжка лопается от номеров, а трахнуть некого. То есть, может, и есть, но нет уверенности. Я знаю, иные готовы дать, да брать не хочется. Или наоборот. Ну просто сил нет никаких. Как увижу имя, так рука, как у юного пионера, сразу поднимается. Мол, к делу борьбы за дело Ленина – Сталина всегда готов… Вот, Юля Медведева. 158-44-45. Ой, хороша… 1… (рука пошла вверх). 5… (вытерла пот со лба) 8… (упали джинсы). Так, собрались разом… 44… Ебт, ей же уже семьдесят четыре! Так, разобрались разом… Подняли джинсы… Нанесли пот на лоб… Рука пошла вниз… Ну откуда в вас столько пошлости!..

Я задумался: а что у нас в стране с литературой происходит?.. К чему это я?.. А, о пошлости речь текла… Чего ни то, наверное, происходит. Вот мы сейчас и выясним. Для этих целей у нас Яндекс существует. Набираем: «современная литература». Вот, пункт третий: раздел современной литературы проекта Bukvaved.ru. Татьяна Николина – «Бабочки в моем животе, или История моей девственности»… Ничего дела происходят. Листанем дальше… Тоже неплохо… Герои пишут друг другу письма по электронной почте. Любовь, Бог, верность, старость, пластическая хирургия, гомосексуальность, виагра, порнография, литература, музыка – ничто не ускользает от их цепкого взгляда… Ни хрена себе литературный компотик… Каково оставаться невинной в век, когда модно еще в школе набираться сексуального опыта? Как расстаться с девственностью так, чтобы не захотелось вернуть время назад? А стоит ли вообще с ней расставаться? И с кем?..

Действительно, проблема на проблеме… Просто не знаю, как быть… Чем помочь несчастным? «Трагедия невинности», «Бог и гомосексуальность», «Виагра и музыка», «Из порнографии в девственность»… Куча проблем… Но самое главное, что герои эти проблемы решают. В позитивном ключе. Всегда тебе дается надежда. Лишилась невинности – не грусти. Ты не одна такая. Всех женщин рано или поздно употребляют в половом смысле… Помимо женской литературы, в этом их главная польза. А уж все остальное из употребления и вытекает. Даже тургеневскую Асю употребили. Я знаю. Она мне рассказывала. Имею основания, что и Бабу-ягу мимохожий Леший обратал в том самом смысле. Мне один Кощей поведал.

Когда приходит старость и проходит любовь… И не помогает пластическая хирургия на пару с виагрой… И порнофильмы смотришь, как фильмы раннего Кроненберга… всегда остаются литература, музыка и пассивный гомосексуализм. Ну и молитва.

В нашей литературоцентричной стране этого никогда не было. Я не говорю о соцреализме. Я насчет золотого века. Вкупе с Серебряным. Тоже те еще ребята были по части пессимизма. Сущая мрака. Катарсис рядом не лежал.

Русская литература апокалиптична. (Ни хрена себе открытие, скажете вы. А это и не открытие. А констатация. Тысячи лет люди констатируют, что дважды два – четыре, и ничего. Никто их по поводу банальности не достает. А тут раз – и все… Антисемиты… Мать их. Поэтому повторяю: русская литература апокалиптична.) Герой русской литературы появляется на свет с единственной целью – побыстрее сдохнуть. В общем, мы живем, чтобы завтра сдохнуть.

Предварительно отравив жизнь себе и окружающей действительности.

Медные всадники топчут Евгениев Онегиных.

Герои нашего времени греховно пользуют, а потом пихают под поезд Анн Карениных.

Доктора Живаго заедают жизнь Копенкина и Розы Люксембург.

Вечный вопрос – кому было хужее: Ане или Марине?

Сережа и Володя гигнули себя сами.

Колю, Аниного мужа, гигнули большевики.

И другая прочая многочисленная литературная русская кодла также не оставляет большого желания жить рефлексирующему рядовому русскому джентльмену. Несмотря на социальный статут. А не рефлексирующий рядовой русский джентльмен – вовсе даже и не рядовой русский джентльмен. Несмотря на социальный статут.

У атлантически-либеральных пидоров литературной направленности, наоборот, напротив, всегда брезжит какой-никакой рассвет. Подмигивает пусть плохонькая, но надежда. Нет, есть и у них выблядки мичиганской тоскливой выделки типа Хемингуэя и Фланнери О’Коннор. Но это мелочь. Одни похороны на четыре свадьбы. Потерянное поколение. Потеряли, ну и… с ним. Никто не ищет его под фонарем. А так – сплошь Шекспиры, Диккенсы, Фолкнеры. Катарсис на катарсисе. Никакие Сартры и Камю не канают. Изредка выплывает какой-нибудь агрессивно-веселый Паланик, но и он не может затоптать счастливо-балдых Керуака с Буковски. А у нас редкая вакхическая песня Емелина тонет в воплях пугачевского бунта Сенчиных. Сплошная валдайская безнадега. Вечно однозвучный колокольчик. Захар Прилепин как симулякр Дмитрия Быкова. (Интересно, я сам понимаю, что написал?.. Но читается жутко литературно.)

Нет, можно, конечно, подобрать себе что-нибудь не шибко заунывное по вкусу. В мои молодые годы книг выходило мало. И мы все читали одно и то же. Сейчас выбор офигенный, и у каждого есть свои гении и бумагомараки, которых – никогда. По-разному. Те, которые читают Пелевина, не возьмут в руки Славникову. Поклонники Сорокина – Дину Рубину. А вот любители Дмитрия Липскерова будут читать Михаила Липскерова. И никогда – Алексея. Потому что он, кровиночка моя, слава богу, не пишет. Он у меня гуманист. Не хочет добавлять соплей в семейное литературное трагедийное порево.

И вот поэтому-то, ребята, нация, мать ее, и загибается. Захлебываясь в собственной всекарамазовской блевотной литературности. Да что говорить, в России даже социалистический реализм не выжил! Кони-звери, чтоб они скисли…

А они наоборот, напротив – нет!

Ну вот, размялся. Реакция на Юлю Медведеву прошла. Можно снова попробовать. 1… (ничего) 5… (дальше) 8-44… ох ты, можно и дотерпеть, пока не приедет. 45! Ура!

– Юль, привет. Это Миша. Какой-какой… Липскеров. Помнишь?.. (Ох, ну и язычок у бабы…) Я тебя не разбудил?.. Не разбудил?.. А какого… ты не спишь в три часа ночи… Не мое собачье дело?.. (Кажется, отношения-то налаживаются.) Как так «не мое»?.. Может быть, скажешь, у нас ничего и не было? (А было?) Ух ты!.. И тебе понравилось?.. Что значит «не хуже, чем у других»?.. А может быть, все-таки лучше?.. Ты чего не спишь-то?.. Не понял… Как ждешь моего звонка?.. А я что, обещал позвонить?.. Угу… И когда?.. Седьмого июня семьдесят второго года? Это сколько же тебе теперь?.. Двадцать четыре?.. Тридцать с лишком лет прошло, а тебе двадцать четыре? И вот ты сейчас сидишь и ждешь моего звонка?.. Как не одна?.. Шестьдесят две?! И всем обещал позвонить?.. А вы что, по одному телефону живете?.. Когда уходил утром, сказал, что вечером позвоню? Понятно. Ну вот, я и звоню. Значит, так, Юль… Как не Юль? А, это Римма?.. Из Подольска? А я был в Подольске?.. Ах, это ты была здесь… Из Подольска… Когда? В семьдесят пятом? А что ты тут делала? Была на экскурсии в Кремле? И тут я? А что я делал в Кремле? Тоже на экскурсии был?! (Офигеть можно. Чего меня в семьдесят пятом в Кремль занесло? Брать я его по пьяни собрался, что ли?) И я тебе кабинет Брежнева обещал показать?.. Ну, и показал?.. Ко-не-е-ечно… Он всегда летом на свежем воздухе работал… Так я сказал?.. Какое «обманывал»?! Царь-пушка была? Так. Царь-колокол был? Так. А от них тропинка в кусты? А что в кустах было?.. Я отломал ветку от дуба и сказал: «Сорок шестой вызывает Самого»?.. И что?.. Как не знаешь?.. Не слышала, что по ветке ответили?.. А потом что было? Я сказал, что Леонид Ильич ждет нас на ближней даче?.. Сказал. В Перхушково?.. Сказал. И чтобы мы ехали в Перхушково?.. А зачем в Перхушково?.. Леонид Ильич сказал, что всю страну знает, а из Подольска никого?.. Это он по дубовой ветке сказал?.. Какой молоток? Он сказал взять с собой молоток?.. Жуть какая-то… О господи… Вспоминаю…