Эмиль Брагинский - Старики-разбойники

– Ладно, пусть стакан останется... – сказал он.

– Ну вот что, – решительно произнес Валентин Петрович после ухода Пети, – впусти меня! Я останусь с тобой и разделю твою участь. Это будет справедливо.

– Нет, Валя, – в голосе Мячикова появилась непреклонность, – я этого тебе не позволю. У тебя семья. Иди, я посижу один! – Голос Мячикова дрогнул. – Передай привет Ане. Пусть она на меня не сердится!

– Зачем ты приносишь себя в жертву? – в отчаянии вскричал Воробьев. – Все равно ее никто не оценит.

– Я это делаю не для других, а для себя.

Воробьев понял, что уломать друга ему не удастся, и медленно двинулся к выходу.

Мячиков грустно смотрел ему вслед.

После ухода друга Мячикова посетило видение.

В нашей истории у Николая Сергеевича Мячикова были один кошмар, один несбыточный сон, одна галлюцинация и наконец-то...

Мячикову привиделось, что его судят.

Суд происходил в Музее западной живописи, в рембрандтовском зале. Мячиков поднял глаза и мысленно поздоровался с Молодым человеком, изображенным на портрете. Молодой человек ему ответил, тоже мысленно.

– Продолжаем заседание суда! – сказал судья.

В качестве свидетеля была вызвана смотрительница музея. Она пылала негодованием:

– Подсудимый все выдумывает! Украсть картину из нашего музея невозможно. К каждой картине подведена сигнализация, в залах дежурят опытные смотрители. А то, что якобы можно снять картину Рембрандта и унести... Понимаете, унести самого Рембрандта, чтобы это никто не заметил, – наглая клевета на наш музей.

Мячикову показалось, что Молодой человек усмехнулся.

«Наверное, – подумал Мячиков, – он вспомнил диван в моей комнате и слесаря, который смотрел хоккей».

А судья вызвал Федяева. Федор Фёдорович передвигался на костылях и был забинтован весь с головы до ног.

– Сама мысль о том, что следователь может украсть, кощунственна, – говорил Федяев. – Следователи не крадут, а наоборот...

Защитив честь мундира, прокурор обратился непосредственно к подсудимому:

– Дорогой Николай Сергеевич! Вы мастерски провели дело о грабеже инкассатора! Зачем вам уходить на пенсию, вы ведь хотите остаться с нами?

– Хочу, но недостоин! – ответил нарушитель закона, который был принципиальным человеком.

– Ты достоин, Коля! – закричал из зала Воробьев.

– Вы достойны, Николай Сергеевич! – закричала из зала Анна Павловна.

– А почему вы такой перевязанный? – неожиданно спросил Мячиков.

– Бандитские пули, – ответил Федяев, – изрешетили меня всего! Я весь в дырках! Граждане судьи! – обратился он к суду. – Обвинение настаивает, что подсудимый никаких уголовно наказуемых деяний не совершал!

– Нет, совершал! – крикнул подсудимый.

– Он не совершал! – кинулся к судейскому столу верзила. – Это я отнял мешок! А он меня кормил сосисками!

– Подсудимый – честный человек! – теперь перед судейским столом предстала Анна Павловна. – Он почти святой! Николай Сергеевич, – повернулась она к Мячикову, – простите меня, что я посмела подумать о вас скверно. Я прошу вас на мне жениться!

Николай Сергеевич встал и торжественно провозгласил:

– Я согласен!

Неожиданный перелом в ход событий внес Валентин Петрович:

– Все, что рассказывал подсудимый, – правда! Только делал это не он, а я! Я стащил картину Рембрандта, и я ограбил инкассатора!

После этого Воробьев сел на скамью подсудимых и грубо сказал Николаю Сергеевичу:

– Уходи отсюда! Ты здесь лишний! Тебе пора на собственную свадьбу!

– Караул! – воскликнул судья.

Но Мячиков не хотел уступать. Старики пыхтели, сталкивали друг друга со скамейки. Воробьев уже оттеснил противника к самому краю.

– Товарищ Воробьев! – вмешался судья. – Займите свое место в зале.

– А мной не надо командовать! – сердито сказал Воробьев. – Меня судить надо!

– Не его, а меня! – запротестовал Мячиков, цепляясь за барьер, чтобы не упасть на пол, так как Воробьев продолжал толкаться. – Дайте мне наконец последнее слово!

– Делайте что хотите! – устало сказал судья.

– Граждане судьи! – Мячиков встал, а Воробьев, вольготно рассевшись на скамье подсудимых, милостиво добавил:

– Ладно, говори от нашего общего имени!

– Граждане судьи! – повторил Мячиков. – Старость – не радость. Человек в душе все равно остается молодым. Только, кроме него, этого никто не замечает. И нельзя, несправедливо списывать человека потому, что он стар годами.

Мячиков опять поглядел на Молодого человека. И показалось Мячикову, что тот с ним согласен.

Тут видение кончилось, потому что к комнате, где отсиживался Мячиков, подошел милиционер Петя и спросил:

– Николай Сергеевич, уже поздно. Вы здесь ночевать будете или домой пойдете?

Мячиков вернулся к действительности. Он встал и оглядел камеру. Здесь было неуютно и тоскливо.

Мячиков думал о том, что все равно ему не добиться справедливости, что все равно его не осудят, а выпихнут на пенсию. Он грустно вздохнул, откинул дверной крючок и вышел из арестантской.

Когда Мячиков покинул прокуратуру и очутился на улице, то увидел, что Воробьев не ушел домой, а терпеливо ждет друга, устало привалившись к спинке садовой скамейки. Рядом с Воробьевым пригорюнилась Анна Павловна.

У Николая Сергеевича защемило сердце.

Воробьев ничего не сказал, лишь улыбнулся – застенчиво и нежно. А взгляд Анны Павловны светился в темноте, излучая любовь и раскаяние.

Мячиков тоже заулыбался, растерянно и виновато. Он переводил взгляд с любимого друга на любимую женщину и с любимой женщины на любимого друга.

Воробьев и Анна Павловна поднялись со скамейки. Все трое пересекли улицу, свернули на темный, едва освещенный бульвар, медленно пошли по нему и скрылись вдали, уйдя из повести навсегда.

Примечания

1

Стихи О. Уайльда.