Ульяна Гамаюн - Ключ к полям
Примерно то же случалось с улиткиными увлечениями, черепа и полосы эмо исключением не стали. Месяца два он прилежно рефлексировал, а потом вдруг вся меланхолия с него слетела – быстро, слишком быстро даже для Улитова. Оказалось, что он – всегда такой осторожный – нарвался на истинных эмо, а те с первого взгляда просекли, куда ветер дует, и обрезали его вороненые лохмы. Он чудом вырвался на волю, оставив врагам черный свой сувенир, и с поля брани ломанулся в парикмахерскую, где оставшуюся на голове растительность сбрил. Но и здесь паршивец не прогорел (он никогда не прогорает): на следующей неделе какой-то очень знаменитый ведущий проделал ту же процедуру, и мода на загорелый череп прогремела на всю страну.
Не умея двух слов связать на бумаге, Улитка, тем не менее, мнил себя личностью творческой и непостижимой, своего рода художником. Отчасти так оно и было: у него, как у Пикассо, были свои периоды – голубой, розовый, африканский, и из каждого он выходил пухлявый и чистенький, как амур на валентинке. Я завидовал его жовиальному нутру, его железному желудку, с одинаковой легкостью переваривавшему стальные цепи и лак для волос, завидовал той флюгерной вертлявости, с которой он улавливал жизнь. Люди Женькиного сорта не становятся власть имущими только при крайне неудачном расположении звезд, да и то, если очень хорошо над этим поработают.
Не помню, чтобы мы с ним когда-нибудь говорили по душам: я для этого слишком скрытен, он – слишком хитер. Правда, на третьем курсе, когда мы всей группой праздновали горку, он то ли с перепоя, то ли из каких-то своих скрытых соображений, под строжайшим секретом поделился со мной своей сокровенной мечтой – о некоем шикарном, баснословно дорогом темно-синем с пурпурными маками галстуке «от такого-то». Я не сдержал пьяного смешка, а он, как будто даже протрезвев, обиженно икнул и гордо удалился.
Каково же было мое удивление, когда я, устроившись техническим переводчиком в нашу заплесневелую жестянку, обнаружил там Женьку. Просиживание штанов за чисто символическую мзду было совсем не в его правилах. Выглядел он неважно, как после тяжелой и продолжительной болезни, но одет и напомажен был, как в старые добрые времена. Волосы его отросли и темно-рыжими (какими их и создала природа) космами спускались на безмятежный лоб. Он был теперь на распутье: поглядывал в сторону панк-рокеров и экспериментальных металлистов, мечтал о политической карьере, беспардонно коверкал украинские слова и щеголял затертыми до дыр афоризмами великих. В том, что Улитка не изменился, я смог убедиться в первый же день на новой работе, когда он без экивоков предложил мне свои услуги в качестве литагента («Но ты же в этом не в зуб ногой!» – «Ничего, я мигом раздуплюсь. Я схватываю на лету. Не ссы, старик, мы с тобой такую кашу заварим! Они все закачаются!» – «Не надо каши. К тому же, я ничего не писал уже пять лет». – «Так напиши». – «Почему бы тебе самому не написать?» – «Нет уж, корпеть годами над сотней страниц – это не для меня!»). Недели две он кружил надо мной, как чопорная оса над банкой варенья, сулил лавровые венки и фанфары, но, убедившись в моей непреклонности, с обидой и недоумением отступил. Затею литературного тандема Улитка отставил, меня он, однако, отставить не мог. Он приспособился брать у меня взаймы, никогда не возвращая долга, и я с безразличием этому попустительствовал. Вообще, как он умудрялся жить с присущим ему размахом на тот пшик, который ему выплачивала наша контора, даже если допустить, что он пользовался неограниченным кредитом не только у меня, оставалось загадкой. Дуновения каких пассатов он дожидается в нашей безвоздушной конуре, я тоже понять не мог.
И вот, значит, в продолжение этой вереницы загадок, я очутился в его кривом домишке.
– Что ты здесь делаешь?
– Пришел к тебе в гости.
– Женечка, пригласи гостя к столу, – подливая кофе мужу, сказала Женькина мать.
– Он на диете, – нагло соврал тот и уволок меня из кухни.
– Но, Женя, ты не доел, – понеслось нам вослед.
– Потом, потом.
Аккуратно притворив дверь, Женька злобно уставился на меня. От него пахло картошкой, солью, маслом и домашним теплом. И кто бы осмелился сейчас предположить, что он когда-то был готом! Кофейные жемчужины глаз настороженно поблескивали. Мне даже показалось, что они вращаются. Он напружинился, как кот пред прыжком: не человек – воплощенное недоверие. Меня же тянуло посмеяться.
– Чего лахаешь?
– Ты такой зеленый, – сказал я.
– Обойдемся без сомнительных комплиментов.
– Но ты и в самом деле...
– Ты для этого сюда притащился? Сказать, какой я зеленый?
– Улитов, не злись. И почему ты никогда раньше меня не приглашал? У тебя здесь неплохо, – соврал я.
– Ага. Чего ты хочешь?
– Говорят же тебе, просто проходил мимо, решил зайти. Тем более, что мобильный у тебя как всегда отключен, а к домашнему телефону никто не подходит...
– Домашний тоже отключен. За неуплату.
– Неужели?
– И кабельное.
– Гм.
– А свет отключают так часто, что мы привыкли ужинать при свечах. Романтика.
– Гм.
– И воду грозятся отключить, за неуплату.
– Да, без горячей воды никуда,– нашелся я.
– Угу. Только без холодной. Горячей здесь отродясь не было.
– Мне очень жаль. – Я чувствовал себя Марией Антуанеттой, брякнувшей про пирожные.
– Мне тоже.
– А знаешь, у вас тут девочка каталась...
– Какая девочка? Чего ты хочешь? Выкладывай и уходи. Я занят.
– Ладно, – сдался я. – Меня интересует Жужа.
– Вот как. – Лицо его исказилось знакомой гримасой начинающего шамана. Дурной признак.
– И этот ее карлик.
– Это не ее карлик. Это мой троюродный дядя.
– Твой кто?
– Дядя.
– Но ты же говорил, что ничего о Жуже не знаешь. И вдруг – дядя.
– Я только вчера узнал. Родители все от нас скрывали.
– Удивительно, прямо как в мыльной опере.
– Он в некотором смысле позор семейства. Пария.
– Сочувствую, но все таки... вернемся к Жуже.
– Она его любовница.
– Что?
– Спят они вместе, вот что.
– Ты спятил!
– Ничуть.
– Не ври.
– Я никогда не вру на пустой желудок.
– Что?
– Ты не дал мне поесть.
– Да я не об этом! То, что ты тут мне впариваешь, ни в какие ворота не лезет!
– Почему же? Мой дядя довольно интересный мужчина. Хоть и низковатый...
– Он карлик!
– Я замечаю в тебе некоторую враждебность к карликам и моему дяде в частности.
– Но как она может...
– А она вообще с выкрутасами. От таких добра не жди. Особенно когда они слетают с катушек. Работу меняет каждые два месяца. Без всякой видимой причины.
– Какая к черту работа... Нет. Ты шутишь. Признайся.
– Еще раз повторяю: у них роман, связь, интрижка. Называй, как хочешь. И не делай таких глаз. Карлики тоже имеют право на счастье.
– О господи.
Дверь на кухню приоткрылась, выпустив картофельный пар и требовательное:
– Бабушку кормили?
Женька тут же ее захлопнул.
– Это все?
– Нет. Меня интересует книга.
– Я же говорил, она...
– Да, но я хотел бы прочесть.
– Ну так прочти.
– Слушай, давай без дураков...
– В чем запара? Поговори с Жужей.
– Я пробовал – безнадежная затея. Ты же знаешь, в каких мы отношениях.
– Ничем не могу помочь.
Дверь снова приоткрылась, и на нас с любопытством уставилась младшая картофелина.
– Ну что? – простонал Женька.
– Мама сказала идти кормить бабушку.
– Дай поговорить спокойно.
– Но мама сказала...
– Брысь!
Дверь обиженно захлопнулась.
– У тебя есть бабушка?
– Тебя это удивляет? У всех есть бабушки. По меньшей мере две.
– Просто ты никогда о ней не говорил...
– Ты никогда не спрашивал.
Дверь распахнулась, и мимо нас гордо прошествовала старшая картофелина с подносом в руках. За ней, не менее гордо, трусила младшая, зареванная и неприступная. Рыжая голова ее болталась, как одуванчик в цвету. Мы замерли, пропуская процессию. Грохнула дверь.
– Слушай, – начал было я. Но тут из-за угла блеснула шаровидная мордашка, выкрикнула «А мы будем бабушку кормить!» и исчезла. Подождав, не последует ли продолжение, я заговорил:
– Слушай, Улитыч, ты всегда в гуще событий... Всюду побывал, все знаешь, со всеми водишь знакомство...
– И что?
– Ты мог бы разузнать о Жуже побольше. Где живет, с кем общается. Ну и все такое...
– Все такое, – прищурился Женька. – Хочешь сделать из меня филера?
– Не вижу в этом ничего крамольного. Считай, ты собираешь материал для научного труда.
– И особое внимание нужно уделить ее книге, правильно я тебя понял?
– Ну... в общем, да.
С минуту он молча разглядывал мои ботинки. Потом расплылся в чеширской ухмылочке:
– Идет.
Я улыбнулся и протянул руку:
– Ну, тогда удачи.
– Постой. – Спрятав руки за спину, Женька буравил меня взглядом. – У меня могут быть непредвиденные расходы.
– О, конечно... минутку... – Я порылся в карманах, нащупал отвергнутую десятку и стольник. – Вот.
