Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава
Рано или поздно он всегда возвращается. Однако сегодня вечером он опаздывает больше обычного, но вот наконец-то прибыл.
Медленно просвечивают сквозь густой туман два бледных фонаря, почти скрытых непогодой и предшествуемых выхлопами мотора и скрежетом разнообразных железок. Лина по-прежнему — у окна, обе служанки, перестав накрывать на столы, тоже подходят к окну — взглянуть на вечерние происшествия. Они не торопятся, клиенты-журналисты рассеялись по портовым кафе, которые кое-как пооткрывались, — журналисты хотят непосредственно ознакомиться с обычной жизнью рыбаков и получить уточнения по поводу прилива. Они запоздают к обеду. Ведь не у Лик Малегол могут они узнать всю подноготную о происшедшем, вот и задержатся как можно дольше у моря. В гостинице у Лик можно чувствовать себя как в обыкновенном городке, с трудом отдавая себе отчет, что грозный океан находится всего в каких-нибудь десятках шагов. А шаткий автобус с нагроможденными на крыше свертками, пеньковыми мешками, ивовыми корзинками и решетчатыми ящиками, останавливается посередине площади и придушенно гудит — точь-в-точь, как на крестьянской ярмарке. Кроме водителя и бакалейщика, из автобуса вылезают только женщины в деревенских высоких головных уборах, но все они — супруги рыбаков. Лина-Лик, несмотря на туман, всех их узнает; служанки, которые возвращаются к своей работе, тоже всех узнали. Новых клиентов на сегодняшний вечер не прибыло. Лина приоткрывает дверь кухни, чтобы крикнуть матери о своем намерении выйти на площадь, хоть она и думает, что ей там нечего делать, разве только одолевающие ее мысли, которые она никак не может отогнать, рассеются. Реальность возвращения автобуса Жоза, возможно, на какое-то время отведет от Лины навязчивую тень «Золотой травы», поглощенной небытием.
Снаружи, несмотря на холод, сабо Лины не издают обычного стука. Вся площадь покрыта слоем песка, принесенного приступом прилива. Вокруг автобуса, на который Жоз взобрался, чтобы снять багаж, почти не слышно людских голосов. Торжественность дня и обездоленность поселка удерживают женщин от обычных громких разговоров. Даже самые отъявленные крикуньи выглядят смущенными. Они смирненько стоят вдоль автобуса, поднимая по очереди руки за своими вещами, когда узнают их в руках Жоза.
Когда Лина-Лик подходит к их группе, бакалейщица ей шепчет: «Вот она!» И указывает подбородком на дверь автобуса, где стоит молодая женщина, одетая по-крестьянски в черный костюм, на котором выделяется светлым пятном фартук, украшенный монетами, и воротничок, вышитый гладью. На голове у нее капор. Лина-Лик, уже догадавшись, шепотом спрашивает:
— Кто она?
— Жена Корантена Ропара с «Золотой травы».
И вот — налицо один из трюков, который, забавляясь, разыгрывает ваша судьба. Хорошо это или плохо — знать вам, но когда вы это определите, будет уже чересчур поздно принять какие-либо меры. Вы все испробовали, чтобы выбросить из головы определенные навязчивые мысли, чтобы изгнать из сознания определенные завораживающие вас образы, которые подсовывает вам память. И вот — происшествие, самое обыденное, ежедневно случающееся, которое могло бы увести вас от ваших забот, по крайней мере на то время, пока оно длится, оно-то и удваивает и усиливает их, облекая в плоть деревенской женщины. Стоило вам подкарауливать прибытие автобуса, выйти из дому, чтобы обойти его вокруг, дожидаясь, пока не останется на площади никого, кроме вашего безобидного друга Жоза? И тут Жоз, этот молодчага Жоз, кончая освобождать багажник на крыше колымаги, кричит сверху своей пассажирке:
— Ждите меня! Я вас провожу туда, куда вам надо.
Лина-Лик уже стоит рядом с ней, когда та поднимает к Жозу свое несколько широкое, но с на удивление правильными чертами, лицо, которое освещает улыбка, делающая его еще совершеннее. Раздается ее глубокий, несколько глуховатый голос:
— Не беспокойтесь, я и одна найду. Ведь вы мне очень хорошо объяснили.
— В эдаком тумане не так-то просто ориентироваться. Не во многих домах зажжен свет, и дорога вдоль берега моря после набережной очень опасна. Подождите меня, я уже закончил.
Лина-Лик, к собственному удивлению, слышит свой непроизвольно вырвавшийся крик:
— Доверьте ее мне, Жоз, я отведу ее туда, куда ей надо.
— Отлично, Лина, — говорит Жоз, и голос у него звучит почти торжественно, это у него-то, столь любящего пошутить по любому поводу. — Но, во-первых, ей необходимо выпить горячего кофе, а может быть, и съесть тарелку супа. В моей чертовой машине было зверски холодно, я сам продрог. А там, куда она идет, возможно, не будет огня.
Молодая женщина смотрит то на Лину-Лик, стоящую с ней рядом, то на Жоза, который стоит наверху, на крыше автобуса, размахивая руками. Она все еще улыбается.
— Если там нет огня, я его разожгу, — говорит она. — Что же касается холода, то у нас в горах он еще сильнее. Но вот кофе я бы выпила с удовольствием. Муж говорит, что я такая же кофейница, как здешние женщины. Однако вот что несомненно: в этой местности вы все — очень хорошие люди.
— Такие же плохие, как и повсюду, — ворчит Жоз, начиная спускаться. — Иногда даже и еще хуже. Все зависит от того, с кем имеешь дело.
— Идите согрейтесь, — говорит Лина, — а дальше посмотрим. Вы ведь — жена Корантена Ропара, не так ли? Я засомневалась, увидев ваш головной убор.
— Да. Меня зовут Элена Морван, почти так же, как вас, я слушала — вас называли Линой. Не Лина ли вы Керсоди, дочь Лик Малегол, которая содержит гостиницу здесь, в Логане?
— Да, это — я. Но откуда вам обо мне известно?
— Я знаю всех, кого посещает мой муж. Когда он приходит ко мне, он безостановочно рассказывает мне обо всех вас.
— Корантен с вами разговаривает? Это любопытно. Никто никогда не слышал звука его голоса.
— Я — его жена.
— Разумеется. Я не хотела вас обидеть. Идемте скорее в тепло. Мой дом — напротив, посмотрите! Три освещенных окна внизу. Идемте же!
Поскольку Элена колеблется, Лина берет ее за руку и энергично подталкивает, плечом. Горная жительница смущена тремя окнами, за которыми отчетливо видны две служанки, хлопочущие возле столов, накрытых скатертями.
— У вас даже электричество есть, — говорит приезжая.
— С недавних пор. Но это очень удобно, когда занимаешься коммерцией. Корантену Ропару у нас очень нравится. Он приходит время от времени перекусить вместе с Пьером Гоазкозом, который у нас почти на полном пансионе — ведь он безнадежный холостяк. Двое других членов команды тоже приходят, но гораздо реже. У них другие привычные места в городе.
— Можете мне не верить, Лина, но я первый раз в своей жизни переступаю порог гостиницы. Сумею ли я достойным образом вести себя в подобном месте? Мне бы не хотелось, чтобы вам было стыдно из-за моих крестьянских манер.
— Сколько мне известно, они — не хуже буржуазных. К тому же пока здесь никого нет. И потом вы входите не в гостиницу, а ко мне и к моей матери. У нас есть наша собственная маленькая столовая.
— Буду рада приветствовать вашу мать.
— Вы ее обязательно увидите.
Они вошли в трактир Лик Малегол, который в Логане называют отелем, потому что это звучит почетнее, когда говорят по-французски, и возвышает поселок в глазах иностранцев. «У нас в Логане имеется отель». Но и говоря по-бретонски, начинают употреблять это слово, иными словами, всегда так говорят, и это не нравится Лик. С таким наименованием ее дом вроде бы предназначается только путешественникам, как бы не начали его избегать местные жители, почувствовав себя неудобно среди буржуа в мягких шляпах. Лик отказалась от вывески над своей дверью с надписью «Отель-ресторан»: кто знает, будет всегда радушно встречен, а остальным скатертью дорога. Она не хотела, чтобы «У Лик» стало всего лишь «Отель Керсоди». К тому же из семьи Керсоди, как это ни грустно, не осталось ни одного человека.
Элена уселась на мягкий стул в маленькой, заново отделанной столовой Лик и Лины. Фамильная мебель заполняет большой зал, и некоторые посетители приходят в восторг перед дубовыми резными шкафами, усеянными медными гвоздями, и скамьями со скульптурными, на сюжеты святого писания, спинками. Уже идет речь о переделке закрытых кроватей, хранящихся в бывшей конюшне, в буфеты для посуды. Множество торговцев антиквариатом, набивая цену, исследовали заплесневелые стенки бывших супружеских лож далеких предков. По правде говоря, обе женщины охотно избавились бы от них и задаром, но раз предлагают деньги, коммерческое чутье заставило их воздержаться от продажи. Они сохраняли эти старые доски — на всякий случай. А для своей личной столовой купили современный гарнитур из полированного ореха. И этим-то полированным орехом и восхищается сейчас вполне чистосердечно Элена Морван, которую несколько обескураживает податливость пружинного мягкого стула, на котором она сидит, сложив руки на клеенчатой сумке — единственном своем багаже. Лина-Лик оставила ее в одиночестве, отправившись за горячим кофе и всем, что к нему полагается, а это не так мало, если хотят оказать гостю честь. Но когда Лина-Лик возвращается со всем необходимым, ее невозможно узнать. Вся кровь отлила от ее побелевшего лица, а руки дрожат так сильно, что пораженная Элена поднимается, опускает свою сумку и берет из рук Лины поднос, успев подхватить его, пока он со всем, что на нем стоит, не грохнулся на пол.
