Пьер-Жакез Элиас - Золотая трава
Элена уселась на мягкий стул в маленькой, заново отделанной столовой Лик и Лины. Фамильная мебель заполняет большой зал, и некоторые посетители приходят в восторг перед дубовыми резными шкафами, усеянными медными гвоздями, и скамьями со скульптурными, на сюжеты святого писания, спинками. Уже идет речь о переделке закрытых кроватей, хранящихся в бывшей конюшне, в буфеты для посуды. Множество торговцев антиквариатом, набивая цену, исследовали заплесневелые стенки бывших супружеских лож далеких предков. По правде говоря, обе женщины охотно избавились бы от них и задаром, но раз предлагают деньги, коммерческое чутье заставило их воздержаться от продажи. Они сохраняли эти старые доски — на всякий случай. А для своей личной столовой купили современный гарнитур из полированного ореха. И этим-то полированным орехом и восхищается сейчас вполне чистосердечно Элена Морван, которую несколько обескураживает податливость пружинного мягкого стула, на котором она сидит, сложив руки на клеенчатой сумке — единственном своем багаже. Лина-Лик оставила ее в одиночестве, отправившись за горячим кофе и всем, что к нему полагается, а это не так мало, если хотят оказать гостю честь. Но когда Лина-Лик возвращается со всем необходимым, ее невозможно узнать. Вся кровь отлила от ее побелевшего лица, а руки дрожат так сильно, что пораженная Элена поднимается, опускает свою сумку и берет из рук Лины поднос, успев подхватить его, пока он со всем, что на нем стоит, не грохнулся на пол.
— Что с вами, дорогая моя бедняжка? Что произошло?
Лине удается сесть. Опустив голову, она тяжело дышит. Потом голова ее поднимается, и она смотрит на свою гостью таким взглядом, в котором потрясение сочетается с гневом.
— Я только что столкнулась с женщиной, которая спокойно болтает о всякой пустяковине, тогда как ее муж уже исчез, унесен морем. Никаких вестей от мужа, а она пришла как ни в чем не бывало пить кофе. Неужели она воображает, что утлый баркас может держаться на воде после такого урагана, который разразился прошлой ночью?
Элена Морван поставила поднос на стол из полированного ореха. Она нагибается, чтобы поднять свою сумку, и, поднявшись, прижимает ее к животу. Потом она говорит ровным голосом, со свойственным горцам несколько жестким акцентом, который придает словам их истинный смысл, тогда как жители Логана, с их напевной речью, так распевают гласные, что постороннему уху трудно бывает уловить, идет ли дело о драме или о комедии.
— Я не знаю, что такое — баркас. Ведь я — крестьянка. Так уж случилось, что я вышла замуж за здешнего, ремесло у которого морское. Но я не покинула своего поселка в Черных Горах, где я обрабатываю два маленьких поля, чтобы прокормить корову. Муж возвращается ко мне так часто, как только может, между двумя приливами, как он говорит: Он усаживается у себя дома и говорит со мной медленно и долго о рыбной ловле, и рыбаках, и об этом порте, и о море, которого я не знаю. Он такой спокойный, такой сильный, так отлично собой владеет, что никакому океану его не сломить. Я за него спокойна.
— Тогда почему же вы приехали сегодня вечером?
— Неплохо бы налить кофе, а то он остынет. Я приехала сегодня потому, что так договорилась с ним. Он должен был около полудня приехать за мной в Кемпер, мы условились, как встретимся и поедем вместе в Логан, где должны были провести ночь у матери Алена Дугэ, друга моего мужа.
— Именно туда вы и направляетесь?
— Да, ведь там у него комната. Мари-Жанн Кийивик, мать Алена, считает, что дом стал чересчур велик, после того как…
— Я знаю. Значит, в условленном месте Корантена не оказалось.
— Да. Дожидаясь, я просматривала газету. Там было написано о здешнем приливе и о том, что о «Золотой траве» нет вестей. Вот мне и пришлось выкарабкиваться самой, чтобы сюда добраться. Судно задержалось из-за дурной погоды, это-то несомненно, а может, поломка какая случилась. Но Карантен будет здесь, как обещал, в любом случае. Он сказал мне, что никогда больше не пропустит полуночной мессы. А это человек слова.
— Вы меня поражаете, Элена. Я-то думала, что он вообще не посещает церкви.
— Я и не говорю, что он это всегда делает. Я всего лишь имею в виду полуночную службу. Так вот. Надо как можно скорее попасть к Мари-Жанн Кийивик. Мне не хотелось бы заставлять его дожидаться там.
— Лучше пожелать, чтобы он вообще мог там очутиться, бедная вы моя.
— Нет, я должна ждать его, когда он вернется. Иначе мой муж будет беспокоиться, думая, что я ему не доверяю и осталась у себя дома. Я и так была достаточно непослушной.
— Достаточно непослушной?
— Да. Он мне велел не заглядывать в газеты. А я тем не менее прочитала. Корантен говорит, что там пишут только глупости. И то правда. У парней из газет нет никакого терпения, я в этом убедилась.
— Никогда в жизни не встречалась мне женщина, похожая на вас, Элена Морван.
— Возможно, что других таких и нет. Но есть такой же, как я, мужчина. Это — Корантен Ропар. Всего вам хорошего, Лина, мне надо идти.
Но Лина, совершенно растроганная, уже встает. Глаза у нее полны слез, гнев ее сменился тоской и отчаянием. Она схватывает кофейник и наполняет кружки, не произнося ни слова. Наконец она чуть слышно выговаривает:
— Садитесь, Элена. Кофе еще не остыл. Не надо оставлять меня в одиночестве. Я с трудом достала хлеба. Булочник с нашей площади все отдал другому, с набережной, у которого лавка разрушена. Прошу вас, побудьте еще немного. Масло совсем свежее, оно — из деревни. А я с прошлой ночи кручусь, как на привязи, вокруг одной и той же мысли. Совсем голову потеряла. С ума схожу.
Элена улыбается. Совсем иной улыбкой, чем та, которой она всех одарила, выходя из автобуса. Если бы хитрая Лик Малегол была тут, она бы назвала эту теперешнюю улыбку говорящей. Глядя на эту улыбку, трудно ей противиться, до такой степени она преисполнила все черты лица женщины неиссякаемой добротой. Элена усаживается. Она заботливо поместила свою сумку между ножек стула, положила в кофе сахар и размешала его. Она выжидает. У нее большие, ловкие руки, в которых стоящий на столе прибор кажется кукольным. Она все еще выжидает, нарезая хлеб кусочками, наподобие того, как режут пирог, и намазывая эти кусочки маслом. Лина-Лик, пристально уставившись, не спускает с нее глаз, она неспособна ничего больше вымолвить, возможно, смущенная тем, что уже чересчур много сказала. Прежде чем проглотить первый глоток, Элена Морван решает прийти ей на помощь. Она спокойно говорит:
— Речь идет об Алене Дугэ.
Лина вдрагивает. Кровь мгновенно приливает у нее к лицу. Ей вдруг кажется, что возле нее — колдунья. Ведь рассказывают, что там, в горах… Но нет! Это всего лишь жена молчальника Корантена. Отлично известно, что молчаливые люди знают куда больше, чем болтливые. А ведь Корантен приходил к ней с этим Аленом Дугэ. Он, конечно, оказался способным разгадать их тайну, даже прежде чем они оба осмелились признаться самим себе и друг другу. Она неловко уклоняется от прямого ответа.
— Этот Корантен Ропар воображает, что он такой уж умник…
— Он мне ничего о вас не рассказывал. Во всяком случае, ничего определенного. Он слишком деликатный человек для того, чтобы вмешиваться в чужие дела, когда у него не просят ни помощи, ни совета. Но он мне рассказывает по порядку обо всем, что здесь делает. А так как он почти неразлучен с теми, кто на «Золотой траве», он не может и об их поступках не говорить, он даже кое-какие их слова пересказывает, чтобы я могла правильно оценить его собственные поступки. Вот мне ничего и не стоило догадаться о том, что между вами и Аленом Дугэ что-то есть.
— Тогда скажите, пожалуйста, что же такое есть между нами?
— Я могу ошибиться, но мне кажется, что вас обоих тянет друг к другу, и не пойму почему, но вы оба стараетесь сопротивляться своему влечению. Так как вам обоим это не удается, у вас портится характер и вы ощущаете себя несчастными. Вот! У вас очень вкусный кофе. Пожалуй, крепковат, но, вероятно, это потому, что мой собственный обычно довольно безвкусен. Во всяком случае, я подзаправилась и готова следовать дальше.
Лина-Лик хлопочет около кофейника, осведомляясь, достаточно ли горяч кофе. Она настаивает, чтобы Элена съела еще хлеба с маслом. И в то же время она придумывает фразы, которыми ей удастся объяснить ситуацию жене Корантена и, ничего прямо не спрашивая, получить от нее хороший совет. Пусть она уже обнаружила свою растерянность, ей все же хотелось сохранить достоинство, пощадить свое самолюбие. Ведь перед ней не только посторонняя женщина, но на первый взгляд она и старше-то Лины всего на какой-нибудь год-два. А Элена вновь села и постаралась стереть с лица все, что не напоминает простую озабоченность, и все же это опять она, намазывая масло на хлеб, приходит на помощь Лине, спрашивая:
— Кто из вас двух больший упрямец — он или вы?
