Энтони Берджесс - Человек из Назарета
И вот наступает этап, когда перед рассказчиком этой повести встает главная трудность, а именно: как быть с неизвестным нам периодом жизни Иисуса? Периодом к тому же не столь кратким, ибо Иисус вступает в мир, который мы называем великим или публичным, будучи, строго говоря, уже не очень молодым человеком. Но тридцать лет его тихой жизни в Назарете не могут быть полностью оставлены без внимания, несмотря на понятный мне интерес читателя к самим деяниям Иисуса как проповедника и спасителя и на вероятное нетерпение поскорее об этих деяниях узнать. Поэтому я, насколько возможно, буду краток в изложении тех фактов жизни Иисуса в Галилее, которые предшествовали его крещению, скудость же их будет способствовать краткости. Разумеется, передо мной, как я теперь вижу, встает столь же нелегкая задача описать и период жизни Иоанна, когда тот еще не проповедовал. Нет конца мукам рассказчика!
Иисус был здоровым и спокойным ребенком и в возрасте семи лет выглядел уже более рослым и крепким, чем многие десятилетние дети в Назарете. Будучи тихим мальчиком, он в то же время отличался обидчивостью и, даже если обидчик оказывался значительно старше и сильнее его, тотчас давал отпор. У Иисуса были крепкие мускулы, но он совсем не производил впечатления Божьего сына, иначе говоря, этот мальчик ничем особым не выделялся среди тех тщедушных ребятишек, которые считают, что Бог и так обязан за ними присматривать. До четырнадцати лет у него был отменный аппетит, но рыбу он любил особенно. Если бы в их доме почаще бывала тушеная баранина, он бы и на нее налегал, поскольку никогда не стеснялся просить вторую порцию и при этом любил, чтобы соли и острых травок было побольше. Что же касается диеты, то в этих вопросах его можно было, скорее, считать еретиком: он никак не мог уяснить, что в том плохого, если он запьет мясо чашкой козьего молока.
— Это против Закона, сын, — говорил Иосиф, — о чем тебе уже тысячу раз было сказано.
— Я знаю, что это против Закона, но не пойму почему.
— Об этом сказано в Книге Левит, и так было установлено Моисеем. Это имеет отношение к здоровью тела и свидетельствует о святости души, так что хватит об этом.
— Но почему?
— Нельзя все время спрашивать «почему?».
Это был незаслуженный упрек. Иисус редко задавал такой вопрос. В школе он хорошо усваивал доктрину Моисея и успешно отвечал на вопросы учителя — особенно на те, что были связаны с числами.
— Кто знает, что означает «четыре»? Скажи ты, Иисус, что есть «четыре»?
— «Четыре» — это матери: Сара, Ревекка, Лия, Рахиль. «Три» — это патриархи: Авраам, Исаак, Иаков. «Два» — каменные скрижали, на которых начертан Закон. «Один» — Господь наш Бог, сотворивший небо и землю.
— Хороший мальчик!
Наступил день, когда рабби Гомер сказал ученикам в школе:
— Итак, вы уже знаете все буквы. Теперь вам пришло время увидеть, как они выглядят, когда из них замешивают тесто и лепят такие своеобразные лепешки, которые мы называем словами. Смотрите, вот один из священных псалмов благословенного царя Давида.
Рабби Гомер пустил свиток по рядам, предупредив, чтобы ученики бережно с ним обращались. К его удивлению, Иисус смог прочесть свиток сразу же и довольно бегло:
— «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим»[59].
— Очень хороший мальчик!
Некоторые говорят, хотя мы и не обязаны этому верить, что Иосиф давал своему приемному сыну уроки дома и использовал для этого деревянные предметы, которые изготовлял:
— Я не рабби, но, думаю, у меня есть кое-что, чему я могу научить тебя. Не самому ремеслу, а смыслу ремесла, ремеслу в глазах Бога, если так можно выразиться. Вот смотри, мы пользуемся этой линейкой, чтобы провести прямую линию на дереве, которое нужно распилить, но точно так же мы проводим прямые линии подобающего поведения — мы называем их правилами. Однако, возможно, вести себя правильно — это еще не все. Взгляни на этот новый плуг — я только что его закончил. Он нужен для того, чтобы делать прямые борозды, в которые будут брошены семена. Этот плуг может дать довольно сытую, но все-таки очень скромную жизнь: голова всегда опущена к земле, мускулы напряжены до предела. Однако человек должен научиться и тому, как возвыситься над землей. Посмотри на эту лестницу — о такой вещи наш прапрапрапрапрадед Адам даже и не мечтал. Это то, чему научились, с Божьей помощью, его дети, чтобы можно было подниматься к вершинам деревьев и собирать плоды, которые растут высоко, и видеть яйца, которые укрыты в гнездах; чтобы можно было дотянуться до верхней полки, где пылятся тайные книги. Ступень за ступенью — как в музыке. Ступень за ступенью. Самая низкая ступень — наши ощущения: обоняние, вкус, осязание и другие; потом идет речь, которая возвышает нас над животными; потом — способность думать; потом — фантазия; потом — воображение; потом — видение; а на самой верхней ступени лестницы — истинная сущность, что есть одно из выражений, обозначающих близость к Богу.
В возрасте десяти лет Иисус уже заслужил имя Наггар, что по-еврейски означает «плотник» (на греческом — Марангос). Он любил и тяжелую работу — например, распиливание деревьев, — и более легкую — скажем, выравнивание досок рубанком. Иногда он был небрежен при измерениях и слишком полагался на свой глазомер, а не на линейку, но в четырнадцать лет был уже столь же умел в изготовлении плугов, как и его отчим (которого он, разумеется, называл отцом), и это было весьма кстати, поскольку Иосиф старел и руки его слабели. Однако в четырнадцать лет Иисус стал мужчиной не только в смысле овладения ремеслом — это возраст, Когда совершается обряд бар-мицва, пройдя который мальчик вступает в религиозную и общественную жизнь своего народа на правах взрослого мужчины.
Рабби Гомер, теперь уже постаревший, дрожащим голосом говорил мальчикам, которые только что стали мужчинами, напутственные слова: «Близится Пасха, приготовьтесь к ней, ибо вы впервые проведете этот день в Иерусалиме и своими глазами увидите великую славу Священного Храма Господа Бога нашего…»
Внезапно его голос потонул в раздавшемся снаружи грохоте — в это время мимо синагоги проезжали вооруженные всадники. Рабби тотчас прервал скромную процедуру посвящения в мужчины, поскольку все присутствующие обернулись на этот шум. Благословив мальчиков, рабби вывел их из синагоги. Щурясь от яркого света, кашляя и чихая от поднятой лошадьми пыли, Иисус и его друзья наблюдали, как по главной — и, по правде говоря, единственной — улице галопом проносилась римская конница. Пекарь Иофам тоже увидел воинов, но уже вблизи. Сержант и двое его людей спешились и вошли в лавку Иофама, не сказав, что называется, ни «добрый день», ни «поцелуй меня в задницу».
— Хлеба, парни, еврейского хлеба, и с вами ничего плохого не случится.
— Что? Чего вы хотите? — спросил Иофам.
Сержант заговорил на плохом арамейском:
— Это называется реквизиция. Армию нужно кормить. От Дамаска до Иерусалима долгая-долгая дорога.
— Это Назарет, — ответил Иофам. — Галилея. Здесь не римская территория.
— Неужели? Вот не подумал бы! Мы, конечно, могли бы поспорить об этом за квартой вина, да времени нет. Коль уж я заговорил об этом, нет ли тут у вас приличного вина? Хорошо, хорошо, спасибо за припасы.
Когда они выходили из лавки, молодой назарянин по имени Наум пробормотал им вслед:
— Божье проклятье на ваши головы! Римляне, чтоб вас… Пусть Бог Израиля, Бог поднебесного мира, сразит вас. И Он это сделает. Кости римлян будут гнить на нашей святой земле. Будьте вы прокляты, римские твари.
И он сплюнул.
— Я не все уразумел из сказанного, — добродушно сказал нагруженный хлебом солдат, — но это звучало не очень-то хорошо.
— Плевок я как-то сразу уразумел, — произнес второй воин весьма уродливого вида.
— Оставьте его в покое, не обращайте внимания, — сказал им командир, за плечами которого было двадцать лет службы. — Ты в Иерусалиме еще много таких встретишь. Их называют зелотами. Безумные ублюдки. — И, любезно поклонившись Иофаму, он повел своих людей к лошадям.
— Хочешь подраться, да? — с ядовитой усмешкой обратился к Науму Иофам. — Это тебя до добра не доведет. Они сейчас повсюду, римляне-то. И царство Израильское развеется, как пыль на ветру.
Ветер развеял пыль, оставленную римской конницей, стих стук копыт, войско ушло в сторону Иерусалима. Судя по всему, в Иерусалиме оно теперь было необходимо. Потому что в Риме только что закончилась одна власть и начиналась другая.
Август умирал. Он лежал на своем смертном ложе, окруженный теми, кого называл друзьями. Тут же толпились лекари, сенаторы, консулы, а также друзья Тиверия — человека, который должен был стать преемником Августа. Разумеется, сам Тиверий тоже находился здесь. Да, не забыть бы еще и прокуратора Римской Иудеи, который как раз в эту пору проводил в столице империи свой отпуск. Август произнес свои последние слова, тщательно следя за артикуляцией, — словно призрак актерства пролетел над смертным ложем:
