Энтони Берджесс - Заводной апельсин (пер.Е.Синельщикова)

Энтони Берджес

Заводной апельсин

(журнальный вариант)

От переводчика

Одного из самых талантливых и оригинальных английских писателей — Энтони Берджеса — по праву считают продолжателем футуристических традиций Джорджа Оруэлла. «Заводной апельсин» — по которому известный американский режиссер Стенли Кубрик поставил один из самых знаменитых фильмов мирового кинематографа с великолепным Малколмом Макдауэллом в роли циничного и жестокого антигероя Алекса, — это многоплановое произведение, сочетающее и философско-этический трактат, и притчу-аллегорию, и пронизанную черным юмором фантасмагорию, и едкую сатиру на современное тоталитарное общество, стремящееся с помощью античеловечной методики превратить молодое поколение в корзину послушных «механических апельсинов», которыми можно манипулировать по своему усмотрению (что мы и наблюдали в действиях хунвейбинов, красных бригад, красных кхмеров, неофашистов и т. п.). Да и у нас в стране костяк любых экстремистских движений и выступлений составляют юнцы, которыми манипулируют иные, более серьезные силы. Действие «Заводного апельсина» происходит на рубеже нового тысячелетия. Тридцать лет назад Берджес предугадал и мастерски отразил многие процессы, происходящие в нашем современном обществе, и не только в молодежной среде. Аналогии настолько очевидны, что это и определило мой подход к переводу. Подобно Берджесу, кстати, пришедшему в литературу из мира музыки и создавшему новый язык молодежи будущего, в структуре которого, по мнению автора, должны были преобладать славяно-цыганские корни, я попытался передать «надсадский» язык русских тинэйджеров — смесь молодежных сленгов 60-х — конца 80-х годов, где доминируют словечки английского происхождения (что, кстати, является устойчивой тенденцией происходящего в нашем обществе языкового развития). Это явилось неизмеримо более трудной задачей. О том, как я справился с ней, судить читателю. Эту работу я обращаю «потерянному поколению» последней (?) перестройки.

Часть I

«Скучна-а-а! Хочется выть. Чего бы такого сделать?»

Это — я, Алекс, а вон те три ублюдка — мои фрэнды: Пит, Джорджи (он же Джоша) и Кир (Кирилла-дебила).

Мы сидим в молочном баре «Коровяка», дринкинг, и токинг, и тинкинг, что бы такое отмочить, чтобы этот прекрасный морозный вечер не пропал даром. «Коровяка» — место обычной нашей тусовки — плейс как плейс, не хуже и не лучше любого другого. Как и везде, здесь серв обалденное синтетическое молоко, насыщенное незаметным белым порошком, который менты и разные там умники из контрольно-инспекционных комиссий никогда не распознают как дурик, если только сами не попробуют. Но они предпочитают вискарь-водяру под одеялом…

Фирменный коровий напиток поистине хорош. После каждой дозы минут пятнадцать видишь небо в алмазах, на котором трахается Бог со своими ангелами, а святые дерутся, решая, кто из них сегодня будет девой Марией…

Я и мои фрэнды как раз заканчиваем по четвертой поршн. Покеты у нас полны мани, так что отпадает наш обычный эмьюзмент трахнуть по хэду или подрезать какого-нибудь папика и уотч, как он будет свимать в луже собственной блад и юрин, пока мы чистим его карманы. Не надо также пэй визит какой-нибудь старухе еврейке в ее шопе и сажать ее верхом на кассу, выгребая у нее на глазах дневную выручку.

Но! Как говорится, мани не главное. Хочется чего-нибудь для души.

Весь мой кодляк дресст по последней фэшн — в черных, облегающих, как вторая кожа, багги-уош. Приталенные куртецы без сливзов, но с огромными накладными шоулдерами почти вдвое увеличивают размах наших далеко не хилых плеч. А маховики у нас что надо, особенно у Кира — так природа компенсировала недостаток ума у этого сучьего потроха. У всех на ногах тяжелые армейские кованые бутсы — незаменимая вещь в файтинге.

— Скучна-а-а! — зевает Джоша, обводя глазами завсегдатаев «Коровяки».

Около стойки на вращающихся стульчаках сидят три герлы, но нас четверо, а закон стаи суров: ван фор ол, и все за одного. Так что этот вариант отпадает. Хотя жаль пропускать такой товарняк. Все герлы в потрясных прикидах, в розово-зелено-оранжевых париках, для покупки которых им наверняка пришлось горбатиться две-три недели. Их фейсы ярко накрашены. Рот, щеки, радуги вокруг глаз с длиннющими наклеенными ресницами. На них черные блестящие прямые платья, едва прикрывающие пуковые отверстия.

Стерео истерично орет. Педерастический голос певца шарахается из угла в угол, отскакивая от стен, как вырвавшаяся из ствола пуля. Осточертевший вой рок-стара Берти Ласки плюет в зал слова последнего хита «Падший ангел». Одна из очаровах у стойки — в клевом зеленом парике — выпячивает и втягивает живот в такт музыке.

Я чувствую, как скрытые в молоке иголки начинают покалывать где-то внизу в штанах. Вскакиваю и ору: «Камон, камон, камон!» Потом, сам не знаю зачем, двигаю в ухо выпавшему в осадок мэну рядом, но он этого даже не замечает, продолжая бормотать. Ничего, он почувствует сломанную барабанную перепонку, когда вернется из дальних странствий.

— Куда камон? — очнулся Джоша.

— Все равно куда. На воздух. Лишь бы не видеть эти омерзительные рожи. Прошвырнемся, фрэнды. Проветримся и поглядим, кто там, с кем и почем.

Мы высыпаем из бара в огромную зимнюю ночь и плывем по бульвару Марганита, где очень скоро находим то, что может развеять скуку. Навстречу нам порхает какой-то олд мэн, похожий на больного попугая, только в очках и со стопкой книг под мышкой. В другой руке у него старый черный зонт. По-видимому, он возвращается из публичной библиотеки, в которую в наше тайм ходят только такие придурки, как учителя. В моем славном тауне немногие отваживаются выйти из дома с наступлением сумерек: полиции мало, а расхлябаев вроде нас вполне достаточно.

Мы подгребаем к нашему «профессору», и я очень так вежливо говорю: «Икскьюз ми, сэр».

Очнувшись от своих умных мыслей, он пугливо лукс эт ас четверых, тихих, вежливых, улыбающихся, и вопрошает громким учительским голосом: «Да? Что вы хотите?» И еще так нагло смотрит, будто вовсе не испугался.

— Я вижу у вас книги, сэр? — по-прежнему вежливо аск я. — В наше время редко встретишь читающего человека.

— О, да что вы говорите! — отвечает он, дрожа всем своим тщедушным тельцем и подозрительно перебегая взглядом с одного на другого.

— В самом деле, проф, не будете ли вы так любезны показать мне книги, которые теперь выдают в библио? Так приятно держать в руках чистую, новую книгу с хрустящими страницами.

— Чистую… хм… чистую? — не понимает тичер, и в эту минуту подкравшийся сзади Пит выхватывает три толстенные книги у него из-под мышки и протягивает мне.

Я быстро распределяю их между всеми, кроме Кира. Мне достались «Основы кристаллографии». Открываю этот гроссбук и нарочито медленно перелистываю страницы. Затем, сделав вид, что внимательно вглядываюсь в строчки, с наигранным возмущением произношу:

— Нет, вы только посмотрите! Какую похабщину пишут в этих умных книжках. Вы вогнали меня в краску, профессор, и очень-очень разочаровали.

— Но… но… позвольте, — верещит он. — Что это такое вы…

— Ты взгляни на мою, — вступает Джоша. — Да здесь что ни слово, то мат. Вот, посмотри. — Он протягивает раскрытую «Чудесные превращения Снежинки». — Тут и на «х», и на «п».

— Сплошная порнография, — подтверждает Кир, заглядывая ему через плечо. — Здесь написано, в каких позах он ее трахал, да еще и рисунки приложены. Нет, сэр, определенно вы старый извращенец.

— Ну как не стыдно! Такой представительный пожилой человек… — укоризненно говорю я и принимаюсь методично вырывать листы из книги и подбрасывать их в воздух.

Кир следует моему примеру, помогая Питу потрошить толстый том «Начертательной геометрии».

Профессор взвивается, будто гусак, из которого живьем начали выдергивать перья:

— Что вы делаете? Ведь эти книги не мои — это собственность муниципалитета. Какое варварство! Какой вандализм!

Кир расценивает незнакомые слова как ругательства и несильно битс верещащего тичера кулаком по голове. Тот совсем осатанел и пытается отобрать букс. Со стороны это выглядит очень трогательно.

— Нет, тебя необходимо проучить, старый перечник, — беззлобно говорю я.

Эта бук по кристаллографии сделана капитально еще в те времена, когда вещи были не одноразовыми, а длительного пользования. Толстый переплет, намертво держащий страницы, долго не поддается ножу, но в конце концов мне удается его раздербанить, и теперь страницы летают в воздухе, как огромные белые снежинки. Среди этого листопада мечется тичер, преследуемый бешено хохочущим Киром. Пит и Джоша также справились со своими буками и швыряют в воздух целые охапки книжных листов.

— Вот, получай, старый похабник, — весело рыгочут они.

Тичер пытается слабо сопротивляться, и тогда я говорю: