Энтони Берджесс - Человек из Назарета
— Если ты имеешь в виду меня, то ко мне это не относится. Сменится власть в Палестине — вернусь домой, в Галилею.
— Сменится власть? Никакой смены власти не будет, парень. И все из-за римлян. Куда ни пойдешь — везде римляне. У меня есть к тебе предложение.
— Никаких предложений.
— Как насчет партнерства? Что скажешь?
— У меня нет денег, чтобы вложить в совместное дело.
— Зато у тебя есть умение, а это дороже денег.
— Нет, я не останусь.
— Останешься. Этот город… знаешь, к нему словно прикипаешь. Здесь хорошо, особенно по вечерам.
Со времени приезда Святого Семейства в Египет это было уже пятое место работы Иосифа. По натуре своей он не был склонен к переездам, и Иосиф не мог бы мечтать о большем, чем просто заниматься своим ремеслом и спокойно жить на одном месте. Но он был вынужден помнить, что у царя Ирода длинные руки, — не случайно в этих местах время от времени появлялись римляне, якобы совершающие деловые поездки (о цели которых, однако, никогда не говорилось определенно), и расспрашивали людей на постоялых дворах: из Палестины последнее время никто не приезжал, а? Иосиф понимал, что ему следует постоянно быть настороже и не мечтать о спокойной жизни. Однако Ирод все не умирал. Путешественники рассказывали об Ироде безумном, деспотичном и безнадежно больном, но не об Ироде умирающем. Говорили, что Ирод и жить-то продолжает только затем, чтобы досадить своим сыновьям. Поэтому Мария, Иосиф и младенец оставались в Египте. Они переезжали из города в город, из деревни в деревню — все дальше от границы с Палестиной, все ближе к Великому Горькому Озеру.
— Я здесь не останусь, — упрямо повторил Иосиф.
— Останешься. А если уразумеешь свою выгоду, то останешься именно у меня. Здесь большие возможности. Город растет.
Однажды, когда Иосиф и Мария сидели у входа в свое убогое жилище, в котором им не принадлежал даже сосуд для воды (пожитки опасны, пожитки удерживают человека при себе), Иосиф сказал:
— Он говорит, что нам лучше остаться. Так мы останемся?
— Останемся ли мы? — переспросила Мария, отвлекшись от своей штопки и взглянув на Иосифа. — Ты говоришь так, будто думаешь, что я могу заглядывать в будущее. Я не могу предвидеть, что нас ждет, но знаю, что здесь мы не останемся.
И все-таки в тот вечер им казалось, что это хорошее место, в котором можно было бы и остаться. По улице разносились запахи горячего масла и чеснока, у колодца играли дети, невидимая женщина пела песню — любовную песню, которая казалась каким-то замысловатым печальным причитанием. Воздух был прохладен, ветер доносил запахи пряностей. У их ног играл маленький Иисус, выстраивая для себя городок из деревянных брусков, которые принес в дом Иосиф. Это был крепкий малыш, обещавший в будущем набрать немалый рост. У него, казалось, не было каких-то особых талантов, положенных сыну Бога. Он не делал птиц из грязи и не приказывал им взлететь. Иногда, правда, он вроде как прислушивался к несуществующим голосам, хотя это могло означать и то, что у него необычайно острый слух и он мог слышать какие-то отдаленные голоса, различить которые другим было не под силу. Он видел египетских чародеев и пристально наблюдал, как они показывали свои чудеса, но ничему особенно не удивлялся. Чародеи часто переезжали из города в город и давали на улицах свои представления, собирая потом монеты со зрителей. Одним из популярных фокусов было превращение палки в змею, чему когда-то обучился еще Моисей. Змее давали какое-то снадобье, которое усыпляло ее и приводило в состояние окоченения, и, когда змею держали за голову, она была почти неотличима от обыкновенного прута. Брошенная же на землю, змея выходила из оцепенения и начинала извиваться. Иисус видел, как египетские врачеватели исцеляли больных и незрячих людей внушением, сопровождая его возложением ладоней или смачиванием больного места своей слюной. Однако эти чудеса не вызывали у него особого интереса. Иисус рано научился говорить и говорил серьезно и рассудительно. Улыбался редко. Иногда он обращал на своих родителей взгляд, который, казалось, вопрошал: «Кто вы и что здесь делаете?» Если у Иисуса и было какое-то особенное знание от Бога, он его никак не обнаруживал — прятал внутри.
— Он знает, что мы уезжаем, — сказала Мария.
Знал он или нет, но, если бы ветер с востока донес до них эту новость, они могли бы выехать из Египта в тот же вечер и, уж конечно, на следующее утро. Я имею в виду новость о шумной и дикой, похожей на театральное представление, смерти Ирода. Ей предшествовала неожиданная даже для самого царя попытка покончить жизнь самоубийством. Лежа на своем ложе, Ирод мучился от боли и депрессии: его живот был переполнен жидкостью, яростное бульканье которой слышалось за десять шагов, ноги теряли чувствительность, а головная боль не отпускала ни на минуту. В какой-то момент он, к своему собственному удивлению, попросил слугу:
— Яблоко. Принеси яблоко. Хочу яблоко.
Слуга убежал и тотчас же вернулся с яблоком, уже очищенным и нарезанным ломтиками.
— Нет, дурак, не то! — завизжал Ирод, вяло ударив слугу. — Дурак! Дурак! Яблоко с красной кожурой и нож, чтобы очистить его!
Слуга снова убежал и тотчас вернулся, неся блестящее красное яблоко на серебряном блюде и стальной нож. Ирод взял нож, попробовал большим пальцем остроту лезвия, а затем, к своему, как я сказал, удивлению, вонзил его себе в живот. Полились кровь и какая-то маслянистая жидкость, распространилось зловоние, как от гниющего мяса, переложенного лекарственными травами. Ирод лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Затем он отвратительно улыбнулся и прорычал: «С этим покончено, покончено!» Однако ни с этим, ни с ним самим покончено еще не было. Бегали слуги, бегали, крича, советники, визжали женщины в гареме. Пришли лекари. Они молча покачали головами. Но жизнь еще не покинула тело Ирода.
Архелай, наследник престола, находился в то время в тюрьме. Его отец много недель, а то и месяцев вопил о предательстве наследника, о том, что тот плетет против него сети заговора, и наконец однажды за обедом — после оскорбительной насмешки со стороны сына и последовавшей за этим шумной и бессильной брани Ирода — царь с пеной на губах проорал приказ, и Архелай был брошен за решетку.
В ту ночь, ночь яблока и ножа, Архелай услышал крики: «Умер, умер! Царь умер!» В великом волнении он спросил начальника караула, правда ли это, и тот сам побежал выяснять, а когда вернулся, сказал, что царь умирает и до утра, несомненно, не доживет.
— Ну, тогда отпусти меня, — потребовал Архелай.
— Кто же даст мне на это разрешение, господин?
— Я дам, дурак! Я — наследник трона, и очень скоро ты должен будешь обращаться ко мне «Ваше величество».
Начальник караула повернул в замке огромный ключ, а пять минут спустя Архелай уже смело входил в спальню отца, где с закрытыми глазами лежал перебинтованный стонущий правитель, окруженный лекарями и советниками. Какой-то инстинкт заставил Ирода открыть глаза в тот самый момент, когда его сын появился в спальне. Он увидел Архелая и заорал так громко, как только мог:
— Кто выпустил тебя?! Кто освободил эту вероломную свинью?! Хорошо, господин мой, теперь ты тоже сможешь присоединиться к тем, кто смолк навеки!
С этими словами Ирод выхватил меч из ножен ближайшего к нему советника и с невероятной для него ловкостью, но, как и следовало ожидать, очень неумело, набросился на сына — лезвие лишь распороло правый рукав одежды Архелая. Затем Ирод повалился на спину. Различные предметы с грохотом полетели со столов, и вся комната сотряслась от падения огромной туши. С ужасными стонами Ирод покатился по полу, его тело два или три раза судорожно дернулось. Он погрозил небесам немощной рукой, сжатой в кулак, ноги его резко выпрямились, и Ирод испустил дух, извергая из своего мочевого пузыря и кишечника зловонные потоки. Сердце, поняли лекари и вскоре громко объявили об этом: «Разрыв сердца. Ирода постигла смерть. Ирод Великий умер».
Архелай, самодовольно улыбаясь и стараясь в то же время держаться как царь, громко сказал:
— Теперь я ваш правитель. Прошу оказывать подобающее почтение, господа мои.
Десять рабов унесли тело бывшего царя.
— Главный советник, объяви народу о восшествии на престол Его величества царя Архелая.
— Не сейчас, господин, — твердо заявил советник. — Сначала нужно посоветоваться с Римом.
— С Римом? С Римом?! Рим не имеет к этому никакого отношения. Немедленно объявляй!
— Разумеется, я должен объявить о кончине великого. Но я не могу объявлять еще о чем-то до тех пор, пока мы не посоветуемся с Римом. Между тем, согласно временному указу покойного государя, я уполномочен передать правление в руки регентского совета, члены которого уже назначены, а ты и твои братья выдвинуты его номинальными главами.
