Лолита Пий - Хелл
Пустота сегодня и много пустых дней впереди. И ничего не имеет значения… но почему, почему, почему? Почему мы уже не любим больше ничего, когда нас больше не любят?
Уснуть без желания проснуться или проснуться с ней рядом.
Мои слезы на авеню Жорж Мандель в пространстве между ее дверью и моей машиной, всего несколько шагов. И та последняя ночь… все уже в прошлом. Да, я увидел ее. Еще более красивую… Или мне так показалось потому, что все кончилось?
Ненавидеть все места, связанные с ней: эту комнату, когда-то полную наслаждения, а теперь враждебную, безжизненную. Уехать. Конечно же, лучше всего уехать. Даже если не хочется. Самое ужасное тогда для меня было видеть ее постель, в которой мне больше не было места, видеть Хелл, рядом с которой мне не было больше места. Где-то в глубине души еще упорно живет надежда, ты тщетно пытаешься подавить ее, она ненавистна тебе, потом она угасает сама по себе, и так — до последней секунды, до «прощай», до лифта.
Шаг через порог. Улица. И дальше — ничего.
Пустота…
Я ставлю пустой стакан на низкий столик. Я смотрю, как гаснут огни на Эйфелевой башне. Звонят в дверь, я не хочу открывать. Половина первого ночи, я не меняюсь, черед десять минут я должен быть в «Кабаре».
Я выхожу к парковке, сажусь в машину, еду.
В «Кабаре» уже полно, я пробираюсь сквозь толпу, нахожу своих, сажусь, наливаю себе стакан. Теснота, толпящиеся люди, скучившиеся тела. Со времен самобичевания никогда человек с такой охотой не приговаривал себя к пыткам, и я думаю, откуда у меня эта неодолимая потребность хватать машину и возвращать радость сердцу, шесть часов без передыху топчась в полуподвале под слепящим светом или же в скрывающей убожество полутьме, одуревая от невыносимого грохота так называемой музыки, годной лишь для того, чтобы заглушать галдеж свихнувшихся от амфетаминов обжор. Незыблемый кодекс подобных заведений: заплатить в этих борделях за бутылку алкоголя раз в двадцать — двадцать пять дороже, чем у бакалейщика на ближайшем углу, поставить ее на столик размером с носовой платок, на котором уже стоят стаканы, а против каждого стакана табурет, а на каждом табурете тип, который подыхает со скуки, но ведь он уже разорился на бутылку.
На этой планете жизненное пространство индивида ограничивается бутылкой. Хорошо!
И нужно видеть, как они показывают зубы, когда кто-нибудь отваживается без приглашения подсесть к ним за столик. Но они сразу секут, когда к ним подходят с бутылкой. Ведь 0,75 литра водки стоят тысячу двести франков, а они знают, что с апельсиновым соком или со швебсом это составит двадцать стаканов, значит, стакан стоит шестьдесят франков, в стакане десять глотков, следовательно, один глоток стоит шесть франков… Конечно, особенно веселиться не из-за чего, но все же…
Правила меняются здесь как угодно, но при неизменном уважении к тем, которые имеют силу закона. Берут за то, чтобы войти, берут за то, чтобы сесть, берут за то, чтобы выпить, берут за то, чтобы потискать, берут за то, чтобы отлить в сортире. Вот так! Вы обязаны платить. Нет ничего хуже презрительного взгляда мадам-пипи, служительницы сортира, если, проходя мимо ее плошки, вы не бросите в нее со звоном одну или две монеты. И не вздумайте сжульничать и кинуть сантимы, они более легкие и звенят куда тоньше. А мадам-пипи просидела на этом месте двадцать лет, и у нее хватило времени научиться определять всевозможные монеты, которые ей бросают, по их позвякиванию, и если вы схитрите, она нахмурит брови и пойдет разносить по всему заведению про вас всякие гадости. И еще хуже: когда вы будете спокойно делить на дозы кокс на крышке унитаза, она по положению ваших ног догадается, что вы не делаете того, ради чего пришли, и позовет вышибалу.
В общем, ничто не дается даром, за все надо платить. Рослая блондинка, которая улыбается вам из-за плеча своего кавалера, на самом деле посылает свою ослепительную улыбку не вам, а горлышку в золотой фольге полуторалитровой бутылки «Кристалла», выглядывающему из стоящего перед вами ведерка со льдом. И мужчина, что так доверчиво прижимает ее к плечу, вовсе не ухажер ее, а ее сутенер. И тем не менее вы находите ее соблазнительной, вам приятно, вас заметили, выбрали, вы на седьмом небе! (К тому же вы немножко под хмельком.) Она здесь, она блондинка, она вам улыбается. Вы тоже изображаете на лице нечто вроде любезной улыбки и протягиваете в ее сторону бокал. Где-то в глубине души вы надеетесь, что она не подойдет взять его, и вы сможете воображать, будто у вас с ней большой белый дом в Монморанси, полный шумных детишек, и еще собака, повсюду теряющая шерсть. Какое-то мгновение, а может, и дольше, вы будете надеяться, что она выразит свое согласие движением ресниц, и все пойдет своим чередом: вы подводите ее к своему столику, предлагаете ей бокал. И она его принимает, ее ухаж(сутен)ер изображает из себя светского человека, она присаживается, ну а остальное зависит только от вас.
«Кабаре» — мир обособленный. И при всем том в нем много гнусного, низкого, что зиждется на корысти, на задницах и на деньгах. Я сижу на высоком табурете, и у меня в поле зрения одни только задницы. Задницы шлюх — это их удостоверение личности, его обязательно нужно предъявить, и еще толстые задницы тех, кто платит за выпивку. Их пухлые бумажники оттопыривают правый карман. Задницы, башли, задницы, башли… от этого меня мутит.
Стремление расширить число своих сторонников всегда актуально. Сегодня элита таскает за собой своих прихлебателей в «порше», угощает «У Дьепа», в «Барфли» и ласково называет нахлебничками. А их целый легион: дешевые манекенщицы, опустившиеся жители предместий, безденежные юнцы… Отребье ночного мира, не слишком уважаемая публика. Мерзкий симбиоз: за то, что он ведет жизнь, какую не смог бы вести самостоятельно, прихлебатель вместе с целой ордой подобных ему личностей обоего пола теснится около уродливого и невыносимого толстосума, удовлетворяет его потребность властвовать, ибо отсутствие харизмы не позволяет тому упражняться на равных себе. Вот он и жрет с ним с утра до вечера, иначе прощай все это стадо.
Прихлебателя легко узнать: он никогда не сидит на месте, всегда безупречно одет, но посмотрите на него на одной неделе, на другой — он все в том же костюме. Ему хорошо знакомы все заведения (не стоит совать обе ноги в один ботинок), он знает всех путан (у них одинаковое ремесло), он исходит потом, который выступает из всех его пор… На время наделенный обязанностями дилера, опытный зазывала, организатор всяких ужинов и кутежей с путанами, он не довольствуется тем, что там собирается много народу, прибытие какой-нибудь полезной персоны — вот что важно. Нужно видеть эту публику, когда они, словно лавируя на серфинге, манипулируют деньгами, стараясь побольше урвать для себя. Фи! Внимательно изучив зал со стоящего на возвышении столика, изобразив из себя невесть кого, прихлебатель вернется в свою жалкую комнатенку. Он ляжет спать и постарается заснуть, считая трещины на потолке. Но это ему не удастся из-за дури, которой он напичкал на дармовщину свой нос.
Случается и ночное чудо: кому-нибудь из этой своры вдруг удается переспать с богатой наследницей. Моя сестра два года назад преподнесла мне такой сюрприз, я вспоминаю ее ухажера в моей гостиной, его карикатурные усилия произвести на меня впечатление, к счастью, наша мать была в это время в Довиле и не увидела, как этот бугай волочит свои истоптанные «найки» по персидским коврам… Сестра втюрилась в него, это было самое печальное. Моя сестра и бывший дилер, бывший уголовник, разъезжающий на взятом напрокат «смарте» или на угнанном «порше» и рассказывающий байки о «БМВ», которую он, по его словам, разбил неделю назад, как раз перед тем, как познакомился с Габриель! И она, бедняжка, попалась на его удочку… Отец смотрел на это сквозь пальцы, пока Габриель не стащила его кредитную карточку и не поехала в «Ролекс», где купила для этого кретина часы «Дайтона» за сто тысяч. Тут уж папа охладил ее пыл, пригрозив, что немедленно отправит ее в Розей и не подарит ей на восемнадцатилетие «тойоту». А у Габриель две главные слабости — она любит машины и обожает приводить в отчаяние от зависти своих подружек. Так благодаря этой чертовой тачке она разом убила двух зайцев и в конце концов дала от ворот поворот своему уличному донжуану, ну а он, поджав хвост, устремился к другим юбкам, у владелиц которых перед фамилией стоит «де».
Он разорил бывшую лучшую подругу Хелл, она даже пыталась покончить с собой, а теперь подвизается в «Пунта дель Эсте». Что ж, одной такой меньше!
В зале «Кабаре» со всех сторон ловушки — девицы, не представляющие большого интереса. Все прямо-таки соскочившие с рекламной афиши Келвина Клайна, правда, с виду менее свеженькие, но, к несчастью, очень болтливые. А мой идеал совершенства — немая фотомодель. А эти — красивые, стройные и глупые, совершенную гармонию их тел можно сравнить только с их продажностью. Надо видеть, каким невероятным блеском загораются их глаза, когда они углядят позолоченную кредитную карточку. Впрочем, они знают, что золото и серебро тесно связаны и золотой карточке чаще всего сопутствуют серебряные виски. Но ведь это не твои виски… «Сколько тебе лет? — Шестьдесят два. — Скажи, на какой машине ты ездишь, и я скажу, чего ты стоишь. — На „бентли“. — Тогда ты мужчина моей жизни».
