Руди Данциг - В честь пропавшего солдата (1984-1985)
«Эй, вы двое, — Янси с Пики, сидящей на багажнике, едет на велосипеде вдоль дамбы. — Йерун, мы едем в деревню».
«Подождите, я с вами».
Я подбираю сабо и припускаю по дороге. Янси уже значительно впереди, и я бегу мелкой рысью за девочками.
У взорванного моста произошло чудо. Над водой протянут узкий, деревянный настил из совершенно новых досок. Три солдата усердно занимаются им, вися на канатах над каналом, что-то пиля и укрепляя ударами молотков. На лугу за военными грузовиками появились стоящие вразброс несколько зелёных палаток, перед большей из них появился небольшой склад. Там стоят ящики, коробки и мешки, наполовину укрытые брезентом. На одном штабеле сидят несколько мужчин и расслабленно разговаривают, так спокойно, словно они сидят в своём дворе субботним днём. Поодаль ещё несколько купаются в канале, к большому нашему удивлению. Они смеются и кричат как мальчишки, ныряют, вытягивая ноги в высоту, отфыркиваются, выныривая и выплевывая длинной струёй воду из ртов. В ряске появились большие дыры, точно указывающие на дорогу, проложенную пловцами.
Один из них вылез на берег, пробираясь между камышами на сушу, и его вид меня ошеломил, а Янси звонко высказалась:
«Посмотри, на нем совсем ничего не одето». Вдруг, без слов и смущенно, девочки отворачивают головы и я ошарашенно отступаю на шаг назад.
Я не смог точно увидеть, был ли солдат совсем голым, но мне было странно, что такие взрослые мужчины ведут себя как дети.
Они пытаются столкнуть друг дружку в воду, цепляясь, борясь и хватая за ноги, с громким улюлюканьем, словно молодняк на водопое, и будто бы не имеют ничего общего ни с этой войной, ни с освобождением.
Янси возвращается к мосту и я толкаю велосипед с Пики вслед за ней. Если она хочет тут задержаться, то лучше быть подальше от этих солдат. Я вижу, что Пики продолжает украдкой посматривать на купающихся и это раздражает меня. То что здесь происходит, совершенно её не касается; Мем совершенно права — это дело взрослых. На мосту один из солдат запевает песню и удары молотка становятся громче и энергичнее.
Им принесли коробку, из которой они берут бутерброды с маслом и едят; война кажется мирной и необременительной вещью. Пристыженно я ловлю себя на том, что сам то и дело оглядываюсь на купающихся солдат, чтобы полюбопытствовать, что там происходит; я делаю то же самое, что мешал делать Пики. Что же приковывает мой взгляд в их поступках, что привлекает мое внимание к ним снова и снова, и почему же мне одновременно стыдно за это? Купальщики, накинув на себя полотенца, подпрыгивают и скачут, пытаясь вытряхнуть воду из ушей. Один из них небрежно и с легкостью делает стойку на руках, и стоит, словно цирковой акробат, выглядя причудливой противоположностью окружающему будничному пейзажу.
«Пошли, нам пора назад, — Янси берёт меня за руку, — пока Мем не хватилась нас».
А затем, к своему собственному удивлению, я принимаю необычное решение и поступаю согласно собственной воле.
«Ты иди, если хочешь, а я ещё побуду здесь».
Вопреки ожиданиям, Янси не возражает, взбирается на велосипед и уезжает, не удостаивая меня взглядом.
На мгновение я колеблюсь — теперь Мем узнает и рассердится. За спиной я слышу пение и удары молотков — это новый, соблазнительный мир.
Вместе с несколькими деревенскими мальчишками я усаживаюсь на траве, обнимаю колени и смотрю, бесцеремонно и жадно.
Пловцы стоят у палаток, один причёсывается, глядя в маленькое зеркальце, другие обсыхают. Теперь они находятся ближе и я вижу, что они не намного старше, чем Попке, вероятно им по восемнадцать-девятнадцать лет. Как можно в таком юном возрасте научиться стрелять из винтовки, как можно таким мальчишкам воевать? Как они смогут победить немцев — эти легкомысленно шалящие пловцы? Но, в конце концов они уже здесь, во Фрисландии, сюда то они смогли дойти. С растущим интересом я наблюдаю за жизнью в палаточном лагере: мужчины, таскающие вещи, машины, ездящие туда-сюда, брезент, натягиваемый на земле и паренёк, который чистит винтовку, сидя перед палаткой. Представил себе, как солдаты двинутся дальше, на Амстердам, и заберут меня с собой, и мы сможем захватить Яна; и ехать в кузове грузовика через деревни и польдеры[9] прямиком в Амстердам…
Мои фантазии прерывает шум, который всех нас одновременно поднимает из травы. Большая армейская машина, огромная и экзотичная, словно слон, съезжает с деревенской дороги и подъезжает прямо к нам, сигналя, чтобы привлечь наше внимание. У канала она останавливается, но двигатель продолжает работать. Солдат, сидящий рядом с водителем, высовывается из окна и кричит что-то на непонятном языке мужчинам на мосту.
Из деревни вновь потянулись любопытные, чтобы посмотреть на машину и солдат поближе; вокруг этого неуклюжего монстра образовался большой круг — на безопасном расстоянии от машины, предположив, что чего доброго, могут и стрелять, а также из-за страха перед иностранным языком и незнакомым поведением. Когда солдат открывает дверцу и выходит — настаёт почтительная тишина. Возникает толкотня и круг сужается. Я отступаю на несколько шагов назад, потому что напирающая толпа пугает меня. Мне хочется срочно вернуться домой, где окружающие вещи близки и понятны. Вспоминается и грозное предостережение Мем. В то время как я пытаюсь вырваться из круга, кто-то сзади кладет руку мне на грудь и с силой прижимает меня к себе.
«Попке, — думаю я, — или Хейт. Теперь мне попадёт…»
Вторая рука протягивается над моей головой; рука, незнакомая мне, сильная и загорелая, с пушистыми светлыми волосками и часами на запястье. Между пальцами зажат продолговатый пакетик из сине-красной бумаги с тонкой серебристой окантовкой. Я застываю от страха и пристально смотрю на руку: что это, что сейчас произойдет, кто это стоит позади и держит меня? Люди вокруг меня начинают отодвигаться и смотрят с любопытством, некоторые смеются, как будто это выглядит очень смешно; мне нужно было уходить с Янси, а теперь я тут в полном одиночестве и никто не придет мне на помощь. Я вырываюсь и оборачиваюсь. Позади меня стоит солдат и рассматривает меня серыми, внимательными глазами. У него обветренные, потрескавшиеся губы, открывшиеся в улыбке, с отсутствующим резцом в углу рта. Короткие рыжеватые волосы, чуть вьющиеся, белая рубашка и цепочка вокруг твёрдой прямой шеи; я замечаю всё это с первого взгляда, в момент, когда я пытаюсь отстраниться.
Я продолжаю вырываться.
«Отвяжись, — думаю я, — отпусти».
Пришло время моего конца. Страх вырастает до предела и полностью поглощает мой разум, ещё миг и он вырвется наружу в моём истошном крике. Но я по-прежнему в тисках его руки.
Он удивлен и гладит меня по голове, берет мою руку и вкладывает в неё пакетик. Его рука, обхватившая мои пальцы, теплая и излучает спокойствие.
«For you»[10].
Я слышу слова, которые не понимаю, я отворачиваю голову, мой язык парализован.
Что мне делать? Почему все вокруг только смотрят и нечего не предпринимают?
Солдат присаживается на корточки, я слышу его голос, звучащий по-доброму и мягко, однако он вызывает у меня только головокружение от ужаса. Я вытягиваю свою руку с пакетиком как можно дальше и замечаю, что окружающие меня мальчишки рассматривают его. Но эта рука не принадлежит мне, я не имею ничего общего с ней, это просто ошибка, они же должны понимать это?
Солдат возвращается к машине и влезает внутрь, снова раздаются громкие сигналы и взмахи рук окружающих.
«Он сигналит тебе, — мальчишки толкают меня вперёд, — мы теперь сможем рассмотреть машину поближе, давай!»
Солдат поднимает меня на подножку, я чувствую две сильные руки на моих рёбрах, толкающих меня так энергично, словно они желают протолкнуть меня сквозь закрытую дверцу. В автомобиле за рулём сидит чернокожий солдат, негр с блестящими темными глазами и искренним, беспечным смехом. На его коротких кудрявых волосах сидит островерхая пилотка, надвинутая по самые брови.
«Hello».
Он проговаривает это слово успокоительно длинно.
«Hello, Mister».
Он протягивает мне руку, которой я не касаюсь.
«What?»
Он похлопывает по моей щеке, затем я наблюдаю за его рукой, которая парит повсюду и коротким стуком ногтя указывает на предметы: кнопки, круглые циферблаты, маленькие рычажки. Он курит белую, ровную сигарету — так сильно отличающуюся от смятых огарков, которые курит Хейт — и клубы дыма выплывают в окно. Время от времени он смеётся высоко, по-детски и указывает на солдат на мосту. Солдат, который поддерживал меня, поднимается на подножку и наклоняется ко мне в машину, зажимая меня между собой и дверцей так, что моя шея оказывается прижатой к нижнему краю оконного проёма. Над моей головой зажигается сигарета, я слышу их разговор и болезненное давление его тела, оставляющее пылающее пятно на моей спине. Его голос создает вибрации, которые я ощущаю, словно являюсь резонатором. Обездвиженный, я жду, когда разговор закончится, не может же он длиться вечно. Он кашляет и это толчками передаётся моему телу, он положил руку на край окна рядом со мной, и я смотрю на его короткие, обломанные ногти.
