Джеймс Миченер - Источник
Тем же вечером Веред Бар-Эль упаковала свои вещи, готовясь к полету в Чикаго, но, сделав это, она решила пройтись к холму и еще раз бросить взгляд на голое скальное основание, вскрытое их лопатами и мотыгами. Она поковыряла его носком туфельки и только тут осознала, что кто-то шел за ней от самого здания. Она окликнула: «Элиав?» – но это оказался Кюллинан, и с чувством неподдельного облегчения она сказала:
– А, это ты, Джон.
И когда он спустился в траншею, Веред добавила:
– Как-то грустно… вот мы и дошли до коренной породы.
– В какой-то мере, – согласился он. – Я как-то надеялся пойти еще глубже… может, найти такие пещеры, как в Кармеле. Которым сто тысяч лет… или что-то в этом роде.
– Да и то, что у нас есть, просто отлично… в своем роде, – успокоила она его.
– Нам это под силу, – сказал Кюллинан. – В следующие девять лет мы превратим этот холм в небольшой алмаз. Вскроем три круговых стены. Оставим их стоять и займемся теми открытиями, что ждут нас в середине. – Он остановился. – А вы с Элиавом будете со мной эти девять лет?
– Конечно.
– У меня недавно было предчувствие, что вы меня оставите.
– Как глупо, – сказала она на иврите. Неожиданная смена языка сбила Кюллинана с толку, словно она подмигнула ему или влепила поцелуй.
– Потому что, если тебя тут не будет… – начал он.
К ее собственному удивлению, Веред подошла поближе и маленькими ладошками сжала ему щеки.
– Джон, – прошептала она, – ты стал мне очень дорог. – Теперь она говорила по-английски. Веред вскинула голову, и теперь их лица почти соприкасались. – Очень дорог, – повторила она на иврите.
Он страстно поцеловал ее, словно понимая, что в последний раз он может стоять рядом с ней в ночи Галилеи, и в это краткое мгновение она не сопротивлялась, а приникла к нему, как маленькая Астарта, чьей обязанностью было напоминать людям о любви. Затем, словно отталкивая от себя часть жизни, которая стала столь драгоценной, что к ней нельзя было относиться с небрежностью, она легко уперлась руками ему в грудь. Еврейка и католик медленно отдалились друг от друга, как две кометы, которые было слились в небе, но теперь каждую из них ждет своя орбита.
– Это была правда, когда я сказала, что никогда не выйду за тебя замуж.
– Но каждый день, когда я смотрел на тебя, то все больше убеждался, что ты никогда не выйдешь замуж и за Элиава. – Помолчав, он спросил: – Что между вами не клеится?
– Есть обстоятельства…
– Они имеют какое-то отношение к Тедди Райху?
У нее перехватило дыхание, но она справилась с собой:
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Потому что в тот вечер, когда Райх говорил с Элиавом… ты смотрела на них, словно ревнивая школьница.
Она начала было говорить, запнулась и продолжила на иврите:
– Не беспокойся из-за меня, Джон. Мне нужно побывать в Америке… какое-то время… все обдумать.
– И в Чикаго ты будешь думать, каково это… жить там со мной?
При этих словах она испытала искушение с поцелуем приникнуть к нему и полностью доверить свою жизнь этому мужчине, потому что она успела узнать его как тонкого и благородного человека, честного во всех своих действиях и способного на глубокие чувства; но она не могла себе позволить ни малейшей уступки. Она медленно отошла от него и, пройдя по камням Израиля, отправилась упаковывать золотую менору, которой предстояло лететь в Америку.
Глава вторая
Уровень XV
Поедатели пчел
Четыре из пяти зазубренных кусков кремня крепились к костяной рукоятке, образовывая серп для уборки зерна. Пятый кусок кремня был заострен на конце – им начинался серп. Залежи кремня были найдены в известняковых отложениях на берегу моря в 9831 г. до н. э. Серп был сделан и оказался в Макоре летом 9811 г. до н. э.
И был тут родник, и стояла скала. Люди пили тут сладкую воду с незапамятных времен, еще миллион лет назад, когда человек, смахивающий на обезьяну, добрался сюда из Африки. И в памяти, если не в речи, хранилось название этого места – Макор. Источник.
Скала была огромной – плоская гранитная громада с возвышением в середине, от которого во все стороны уходили пологие склоны. Поверхность скалы была голой, ровно ничем не отмеченной, ни зарубкой, ни грудой камней в честь какого-нибудь божества, ибо в те бесконечно далекие времена люди еще не испытывали потребности в богах. Это была просто скала, достаточно большая, чтобы в будущем стать основанием города хананеев или подножием форта крестоносцев.
Скала возвышалась над источником, но на полпути к нему склон был рассечен входом в глубокую просторную пещеру. И как-то весенним утром, двенадцать тысяч лет назад, у входа в нее стоял крепкий кривоногий старик с всклокоченной бородой, с медвежьей шкурой на плечах. Жизнь его клонилась к закату, но он весело расхохотался, когда его облепили малыши; они лезли ему на руки и визжали в щенячьей радости. Старик обнимал детишек, хотя они были не его отпрыски, и рычал, когда они дергали его за бороду.
– Меду, меду! – пищали они.
– Вы удрали, когда мимо вас летели пчелы, – поддразнил он их, но малыши продолжали клянчить, и он пообещал: – Если я найду пчелиный тайник, то что-нибудь принесу вам.
Покинув пещеру, он спустился к роднику – старик, правивший своим миром, еще был полон сил. Он каким-то непостижимым образом чувствовал эту землю. Он знал и все тропы, ведущие через лес, и любимые места, куда приходят щипать траву оленята. Он был все так же умен и знал, как выследить дикого медведя. Он был доволен жизнью, как может быть доволен мужчина, давший жизнь большему количеству детей, чем кто-либо в его поколении, – охотник, любивший животных и старавшийся заботиться о других людях. Любой, кто видел его умные хитрые глазки и кривые ноги, испытывал чувство бодрости и веселья.
Три года спустя, когда все, что он пытался сделать, получилось, когда его старая жена обрела странный покой и мудрость, когда у сына хорошо началась жизнь, а дочь благополучно забеременела, он стоял в одиночестве в густых зарослях терновника и фисташковых деревьев. Его охватил ужас, смысла которого он не понимал. Он вспоминал эти три непростых года своей жизни – и так в памяти стала откладываться история Макора.
Добравшись до родника, Ур нагнулся к нему и плеснул в лицо холодной водой. Наполнив деревянную чашу, старательно выскобленную кремневым ножом, он напился и уже был готов отложить чашу, как увидел свое лицо, глядящее на него из водной глади источника.
Волосатое, крепко сидящее на покатых плечах, с маленькими, прижатыми к голове ушами и кустистыми бровями, оно отличалось голубизной глаз, которые сияли, как две маленькие звезды.
Их блеск восхитил Ура, и он засмеялся, но в родник упал маленький камешек, чуть больше крылышка пчелы, и от поднявшейся на воде ряби изображение исказилось. Что-то в форме его глаз, ушей и рта испугало Ура, и он отпрянул назад. Но рябь тут же успокоилось, вода разгладилась, и в ней снова появился он, Ур. Он поежился при мысли, что какая-то неведомая сила может изуродовать его подлинное «я». Ур заставил себя улыбнуться, но он уже не был столь свободен и счастлив, как раньше.
Над головой он услышал легкий шелест. Это, конечно, были пчелы, и, отложив деревянную чашку, он стал вертеть головой, глядя в небо. Опытный охотник, он заметил насекомых и проследил их путь по вади, по которому в сезон дождей мутная река с грохотом прокладывает себе путь к морю. На склоне вади стояли сухие деревья, в одном из которых пчелы обрели себе пристанище, и Ур, вскочив на ноги, заторопился вслед за ними – если поторопится, он сможет найти хранилище сот с медом. Опытным взглядом он отслеживал, куда летят пчелы, пока не убедился, что нашел нужное дерево. Ур присел на землю и застыл в неподвижности, присматриваясь, откуда вылетают пчелы и куда приносят дары цветов, из которых и получается сладкий мед.
Слюной Ур помазал лицо, готовясь к ждущей его боли, поерзал ногами по песку, как животное, готовящееся к бою, и, резким прыжком взлетев на сухое дерево, быстро вскарабкался по стволу, пока пчелы не заметили его. Мощными рывками он стал ломать трухлявую древесину. Гневное жужжание пчел, оторванных от дел, дало ему понять, что мед близок, и, не успели пчелы броситься в атаку, отстаивая свои богатства, он нащупал соты.
И тут пчелы нанесли удар! Пятьдесят, а то и сотня облепили его лицо и руки, стараясь найти уязвимое место. Жаля его, они погибали. Но ноющими руками он продолжал раздирать соты, бросая на землю их липкие сладкие куски. Наконец, когда он уже почти ничего не видел, он соскользнул с дерева, убив при этом не меньше сотни пчел. И, лишь утвердившись на земле, он смог стряхнуть с лица безжалостных насекомых. Покончив с ними, он стянул с плеч звериную шкуру и сложил в нее соты с медом. Затем на своих кривых ногах он заторопился подальше от вади, перебарывая жгучую боль во всем теле.
