Кихару Накамура - Исповедь гейши
Однако я уклонилась от рассказа о сумо. Хотя Футабаяма Сададзи, одержавший шестьдесят девять побед подряд, и был исключением, тем не менее ёкодзуна, то есть чемпионы, обычно редко проигрывали. Сегодняшние чемпионы терпят поражения чаще.
Мне посчастливилось из своей ложи у восточного входа наблюдать историческое событие, когда Футабаяму побил Акиноуми. Это случилось в 1939 году. Все зрители как безумные соскочили со своих мест, и в воздух полетели подушки и другие предметы.
Незадолго до этого я прочитала в одной статье, что у борца сумо Ваканохана есть ребенок от одной хозяйки трактира, и он развелся со своей женой. В мое время жены борцов сумо не очень волновались, если у их мужей было еще два или три внебрачных ребенка. Любовница женатого мужчины тогда еще не пыталась любой ценой оттеснить законную супругу, чтобы занять ее место.
Иные времена, иные нравы…
Теперь мне хотелось бы немного остановиться на особых нравах, которые были столь присущи миру гейш, поскольку современному человеку они, похоже, покажутся весьма странными и поэтому представляют определенный интерес.
Например, мы получали так называемые аид-зё — «послания о встрече».
Там указывались чайные домики, куда следовало прийти гейше. Эти записки называли еще тэмбэ-ни — «небесный пурпур» — из-за их красного окаймления.
В пьесах кабуки письма, идущие из увеселительного квартала, всегда должны были помечаться красной каймой. Она символизировала красный отпечаток женских губ и выражала ее желание.
Когда я позже получала в Америке любовные письма от американцев, меня поразили три креста (XXX) в конце, которые, как я узнала, означают те же самые поцелуи. Порой женщины оставляли на бумаге отпечатки собственных губ. Здесь просматривается тот же смысл, что и в японских посланиях тэмбэни.
К вечеру в разрезе платья гейши скапливалось несколько таких посланий. Они, естественно, служили свидетельством ее популярности.
Другой особенностью была гёкудай, «плата за драгоценный камень», означающая гонорар гейши, известный в Кансай еще как ханадай, «плата за цветы». У гейш была повременная оплата, и поэтому их гонорар раньше называли осэнкодай, «плата за ароматичные курительные свечи». Тогда не было часов, и само время свидания определялось количеством сгоревших курительных свечей.
Молодых девушек тринадцати-четырнадцати лет называли хангёку, «полудрагоценный камень». Гейша зарабатывала пять тысяч йен в час, хангёку же — две с половиной тысячи, отсюда и прозвище «полудрагоценный камень».
Хангёку именовали также осяку-сан, «прислужницы». Поскольку те были еще детьми, им поручалось исключительно невинное занятие — потчевать посетителей.
В то время всех детей, родившихся до 31 марта, считали одногодками. По этой причине некоторые ходили в школу уже с шести лет и заканчивали обязательное шестилетнее обучение в двенадцатилетнем возрасте. Таким образом попадались и двенадцатилетние хангёку.
«Полудрагоценные камни» носили длинные кимоно с широкими рукавами. Их оби завязывался не обычным, так называемым барабанным узлом, а в виде ниспадающего банта. Их волосы укладывали на манер персиковой прически (разновидность задранного вверх пучка) и украшали множеством цветов.
К шестнадцати или семнадцати годам из «полудрагоценных камней» выходили уже «драгоценные камни», когда девушки становились «одиноко стоящими деревцами», т.е. настоящими гейшами, и с той поры получали полную повременную оплату.
Хангёку не носили долгополых кимоно. Лишь после их дебюта укорачивались рукава и опускался подол. Оби теперь они носили в виде барабанного узла, а оби с ивовым узлом разрешалось носить только по особым праздникам.
Впрочем, у киотских маико была другая прическа, и их оби завязывался так, что одна его часть свешивалась, подобно небольшому шлейфу. В четырнадцать или пятнадцать лет они уже носили длиннополые кимоно. Сегодня есть молодежь, которая уверена, что маико вообще-то является ученицей-гейшей, однако настоящих маико встретишь лишь в Киото.
Кроме того, в Канто пользуются словом гейша, тогда как в Кансай говорят о гэйко. Я, собственно говоря, мало знаю, что собой представляет гейша в Кансай, но я полагаю, что у них много отличий.
Нам, гейшам, приходится переживать всевозможные перипетии, которые даже не могут себе представить обычные замужние женщины.
У меня была наперсница, которая совершенно официально вышла замуж за управляющего предприятием по переработке удобрений. Эта гейша (я хочу сказать, дама) была почти на пятнадцать лет старше меня. Иногда они с мужем приглашали к себе иностранных гостей. Она была статной женщиной, хорошо говорила по-английски, рисовала маслом и делала лаковые миниатюры.
Эта дама часто со смехом вспоминала о том времени, когда была молодой женой. До свадьбы она имела свое заведение с гейшами. От матери ей достался попугай бэо, к которому она очень привязалась. Когда мать умерла, она оставила заведение и вышла замуж, бэо же забрала с собой.
Меня часто приглашали для развлечения гостей в чудесный дом в староанглийском стиле ее мужа-управляющего, где был плавательный бассейн с расположенным неподалеку большим баром. С задней стороны имелся отдельный вход с японскими воротами под навесом. Там располагалась зарешеченная стеклянная дверь.
В передней висела клетка с бэо, который всякий раз, когда кто-то входил, кричал: «Добрый день! Пришла дебютантка». Тем самым каждому сразу становилось ясным происхождение самой хозяйки, и свекровь попросила ее избавиться от птицы. Так бэо попал к приятельнице нашей дамы, вернувшись тем самым в заведение для гейш, где он мог сколько влезет выкрикивать: «Пришла дебютантка».
Занимательная история произошла в поезде с моей более взрослой подругой Киёё.
Тогда последний вагон экспресса Токио—Осака представлял собой вагон с круговым обзором, где ехали лишь пассажиры первого класса. Сидя в отдельных удобных креслах, они могли с удовольствием созерцать сквозь окна простирающийся снаружи пейзаж. В конце вагона находилась смотровая площадка с перилами. Прославленные иностранные артисты часто фотографировались на этой площадке с букетом в руках. В то время в этом вагоне с круговым обзором ездили лишь очень влиятельные люди.
Однажды в таком вагоне отправилась и Киёё, одетая как обычная замужняя женщина. У нее в Киото была назначена встреча с ее воздыхателем.
По ее словам, в своем пальто с норковым воротником она выглядела очень прилично, так что ее вполне можно было принять за знатную даму.
Хотя в вагоне ей очень хотелось курить, она сдержалась, стараясь сохранять важный вид. Тут рядом с ней присела одна весьма изысканная, одетая по западной моде дама, которая выглядела настоящей графиней, и вежливо поинтересовалась о цели ее путешествия. Киёё так разволновалась, что у нее язык отнялся. Настоящая графиня изъяснялась чрезвычайно изысканно. Наша гейша старалась говорить как можно меньше и вместе с тем осмотрительно, взвешивая каждое слово. Собеседница попросила сообщить свой адрес, и Киёё едва не лишилась речи, однако вынуждена была дать адрес своего покровителя. К счастью, сама дама жила в другом квартале…
Но тут дама, которая, видно, любила поболтать, завела разговор о театре. Поскольку мы, гейши, в отличие от замужних светских дам говорим о театре весьма бесцеремонно, в подобных ситуациях нам приходится туговато. Однако Киёё усердно подлаживалась к своей собеседнице.
Но вот поезд, слава богу, прибыл на вокзал Киото. Дама следовала дальше, в Осаку. У Киёё наконец отлегло от сердца. Она открыла окно, чтобы подозвать носильщика. «Хакоя-сан, хакоя-сан», — закричала она из окна и тем самым выдала себя. Ведь мы всегда, когда нам что-то надо, зовем своего хакоя, пажа гейши, вот и вырвалось самопроизвольно это слово. Графиня подобной выходки себе не позволила бы. Киёё тотчас опомнилась и прикрыла свой рот ладонью, но было уже поздно. Она бросилась вон из вагона и побежала не оглядываясь.
Мои постоянные клиенты
Есть что рассказать и о моих постоянных клиентах. При воспоминании о них у меня начинает щемить сердце.
К моим любимчикам относился господин Ито Митио, к которому я была особенно расположена. Он часто приходил в сопровождении иностранных гостей. Когда я что-то не понимала, господин Ито всегда был тут как тут и выручал меня.
Его тогдашняя супруга была тоже весьма обходительна и однажды преподнесла мне очень неплохой словарь для моих занятий английским языком.
Спустя годы я вновь повстречала Митио с его американской супругой, младшим братом Юдзи и сыном Дэннисом уже в Нью-Йорке.
С Юдзи я часто совершала прогулки по Нью-Йорку. Поскольку его жена находилась тогда в Мексике, их маленький сын Гэндзи нередко ночевал у меня, и мы вместе ходили в зоопарк.
Впрочем, младшим братом Митио и Юдзи был известный театральный художник Ито Кисаку, который сразу после войны участвовал в постановке оперы «Сон в летнюю ночь» в токийском театре «Тэйкоку». После войны людям хотелось приобщиться к прекрасному, чтобы забыть обступающие их со всех сторон руины, а опера в тогдашних условиях предлагала им необычайно роскошные декорации.
