Ирина Волчок - Домработница царя Давида
Воспоминание о некоторых и о том, что они считают, чуть не угробило её радостной гордости. И правда — чего это она опять размечталась? Кто сказал, что она действительно понравилась даме Маргарите? Тем более — без всяких на то оснований. Если не считать основанием её отказ от предложения юридического Изи…
Вот интересно, что бы сказал Вадик, если бы узнал, что она отказалась от таких денег? Много чего сказал бы, наверное. Наверное, говорил бы долго и громко. Орал бы, как резаный. А потом вызвал бы «скорую» и помогал бы санитарам напяливать на Аню смирительную рубашку. Он уже два раза говорил о «скорой» и о смирительной рубашке. Это на самом деле было очень страшно. Вадик когда-то серьёзно интересовался возможностью упечь родственников в психушку. И не считал нужным скрывать, что такие возможности у него есть. Как хорошо, что она больше никогда не услышит упоминаний «скорой» и смирительной рубашки. И вообще больше его не услышит. Спасибо даме Маргарите. Надо сделать всё, чтобы оправдать её доверие и не обмануть ожиданий.
И ещё не хотелось обманывать ожидания её подшефных бомжей. Вчера она им ничего не приносила, а ведь они наверняка ждали. Сегодня обязательно надо с ними встретиться. И не только для того, чтобы оставшийся почти не тронутым обед отдать, но и договориться о новом месте встреч. В тот двор ей теперь ездить далеко, а в этот двор их никто не пустит. Надо искать нейтральную территорию поблизости.
И к Алине в больницу съездить надо. Хотя Алина вряд ли её ждёт. Сейчас она никого не ждёт, ни о ком не вспоминает и вообще вряд ли о чём-нибудь думает. Сейчас она, наверное, опять наяву слышит голоса, а после уколов долго спит без сновидений. Потом тяжело просыпается, безразлично ждёт обхода. Вежливо, но уклончиво отвечает на вопросы врачей, смотрит в пол, потому что ей стыдно говорить неправду, а правду — тем более стыдно, она знает свой диагноз, знает, что не сказанная ею правда может продлить её пребывание в больнице, а ей там плохо. Но она терпит, потому что, нисколько не надеясь на выздоровление, всё-таки верит, что так надо — хотя бы затем, чтобы родные и близкие не видели её в такие моменты. И чтобы, не дай бог, вреда нечаянно никому не причинить. Аня не верила, что Алина способна причинить кому-нибудь хоть какой-нибудь вред. Даже в такие моменты, даже нечаянно. Но врачи говорили: «Лучше бы полежать. От греха». И Алина говорила: «Не тревожься, ангел мой. Лучше я полежу. Бережёного бог бережёт». Она всё понимала, Алина. При таких заболеваниях интеллект сохраняется. Она всё понимала, поэтому после тяжёлого сна без сновидений и уклончивых ответов врачам во время обхода, стараясь не отвечать голосам, звучавшим у неё в голове, молча собиралась и выходила в больничный парк, пряталась в самом укромном его уголке и уже там разговаривала с голосами. Записывала что-то в общей тетради. Врачам говорила, что записывает стихи. Но после выхода из больницы все исписанные листы из тетради вырывала и уничтожала. Стихи, которые писала в перерывах между больницами, тоже иногда уничтожала. Её непризнанные гении кричала: «Зачем?! Что ты наделала! Это было прекрасно!» Алина соглашалась: «Да, мне тоже нравится. Только, оказывается, это Марина Цветаева написала. Намного раньше меня». И улыбалась вроде бы насмешливо, но не без сожаления. В такие моменты Аня вспоминала местного классика, члена союза писателей и заместителя редактора областной газеты, пару лет назад издавшего на деньги из областного бюджета свою пятую книгу. Пятая книга местного классика точно повторяла выдержки из разных произведений Бунина, больше всего — «Тёмные аллеи». Ане было легко вычитывать рукопись, потому что местный классик очень старательно переписал Бунина, даже ни одной запятой не пропустил, хотя обычно его газетные статьи вгоняли корректоров в ступор полным отсутствием всяких знаков препинания. Говорят, один из братьев по перу всё-таки спросил его о причинах столь разительного сходства с Буниным. Классик важно и снисходительно объяснил, что всё в мире исходит от высших сил, а творцы — только проводники идей этих высших сил. Когда-то высшие силы выбрали проводником своих идей Бунина, теперь вот — его, местного классика. Можно сказать, просто продиктовали ему книгу. Высшим силам виднее, что диктовать. Местный классик считался совершенно нормальным. Но если бы его даже и решили в конце концов подлечить — Аня бы всё равно ничего ему в больницу не принесла. Наверное, Вадик прав: она действительно жестокосердная.
Вот интересно: она когда-нибудь перестанет вспоминать, что и по какому поводу говорил про неё Вадик? Для того, чтобы перестать вспоминать, надо… перестать вспоминать. Очень правильное решение. Знать бы ещё, как это решение воплотить в жизнь.
Делом надо заняться, вот что. Когда занимаешься делом, то никакие посторонние мысли в голову не лезут. Тем более что Вадик говорил, что у неё в голове не может поместиться больше одной мысли. Тьфу ты, да что же это делается?! Действительно, что ли, не может?
Ладно, тогда выбираем самую главную на сегодня мысль — об Алине. Это большая мысль, она вытеснит из головы все остальные мысли. Эта мысль требует долгого и подробного обдумывания, а потом — принятия конкретных шагов. На подробное обдумывание и конкретные шаги остаётся не так уж много времени, надо успеть всё собрать до очередной маршрутки, они в том направлении редко ходят, и если опоздаешь на ближайшую — опоздаешь и к разрешённому времени для посещений. А она и так уже три дня у Алины не была.
Глава 4
— Аннушка, ангел мой, я ведь знала, что ты всё сделаешь правильно, — задумчиво говорила Алина, крепко держа Аню за руку, но глядя куда-то в сторону неподвижными чёрными глазами. — Я ведь была права, да? Ну, вот видишь, я была права… Не бойся ничего, всё будет хорошо. Ведь всё будет хорошо, да? Конечно, всё будет хорошо…
Алина опять видела и слышала кого-то, и разговаривала с этим кем-то, транслируя ответы этого кого-то Ане, потому что понимала, что Аня никого, кроме неё, здесь не видит и не слышит. В присутствии Ани Алина не боялась и не стеснялась разговаривать со своими голосами. Иногда пыталась вовлечь в общую беседу и Аню. Говорила:
— Спроси его о чём-нибудь, ангел мой. О чём хочешь. Он всегда отвечает правду.
— Кого спросить? — терялась Аня. — Кто правду отвечает?
— Ах, да, ты же не слышишь, — с сожалением говорила Алина и грустно улыбалась. — Прости меня, я всё время забываю. Мне всё время кажется, что ты бы могла и видеть, и слышать… Нет, нет, ты не думай ничего такого, я знаю, что ты здоровая. Но ты ангел небесный, а ведь ангелы должны уметь всё видеть и слышать. Мне кажется, что ты умеешь, только почему-то не признаёшься. Ну и правильно. А то они решат, что тебя тоже лечить надо.
— Я ничего не скрываю, я правда ничего такого не вижу и не слышу, — признавалась Аня почему-то с чувством вины. — А насчёт лечения… знаешь, может быть, лечить надо как раз таких, которые ничего не видят и не слышат. Откуда мы знаем, что такое норма, а что такое — отклонение? Кто это вообще решает? Возьмём, например, тебя. Нормальней тебя я человека не видела. Просто не видела. А вот все эти твои врачи… в общем, я не берусь ставить диагнозы, но ведь они правда все странные. Психиатры эти. Ка-а-а-к что-нибудь скажут!.. И вопросы у них тоже… И смотрят всегда так, как будто ждут, что я сейчас закукарекаю… Иногда мне так хочется закукарекать на какой-нибудь их вопрос! Просто интересно, как отреагируют. Алина, как ты думаешь, они хотя бы удивятся?
— Не удивятся, — говорила Алина и грустно улыбалась. — Они ко всему привыкли. Наверное, они удивляются, что ты до сих пор ни разу не закукарекала. Человек без странностей — очень странный человек. Аксиома психиатрии. Да ты об этом не думай, ангел мой. Мне кажется, что ты тревожишься, как бы они мне не навредили, да? Не тревожься, врачи хорошие, да ведь без моего согласия никто и не лечит. А что странные — так это профессия отпечаток накладывает. С кем поведёшься — от того и наберёшься. Вот психиатры от психов и набираются. А психи — от психиатров. Не водилась бы ты с нами, ангел мой. Ни с такими, как я, ни с такими, как мои врачи.
— А с кем мне водиться? — удивлялась Аня. — С этим замом редактора, который Бунина переписал, что ли?
— Ой, нет, вот с ним — совсем нельзя, — пугалась Алина. — Лучше уж со мной водись. Конечно, бывает, что я тоже Цветаеву переписываю, но хоть издавать не пытаюсь.
Алина смеялась, и Аня начинала смеяться, с облегчением в очередной раз убеждаясь: Алина куда нормальней, чем многие знакомые Ане члены союза писателей, особенно из тех, кто сидит при должности и имеет возможность вынуть из бюджета пару миллионов на издание своих (чаще — чужих под своими именами) нетленок. Мало ли кто кого считает сошедшим с ума! Этих, которые члены при должности, может быть, потому и не считают сошедшими с ума, что сходить им не с чего…
