Борис Екимов - Частное расследование
- А водолаз со спасалки...
- Ага. Этот сроду угнет голову. Вроде его не угадают.
- Хоронится.
- Может, они просто в гости наведываются? - невинно предположил Лаптев. Ко всем люди ходят...
И от этого невинного, но вроде бы оправдательного тона женщину помоложе, что у дверей стояла, даже передернуло.
- Мы не дурей других, - двинулась она на Лаптева,- мы знаем, зачем мужики к бабе ходят. Одни ходят, без женов своих. Не мой туда ходит, а то б я следом, да подкараулила, да все стекла побила! Да рожу бы ей прилюдно подрала когтями! Враз бы перестала принимать.
- Гости гостям рознь,- принялась объяснять хозяйка комнаты. - Мы знаем, как гости должны ходить. Положим, пришли люди. А почему мы ничего не слышим? решительно спросила она. - Ведь гости, когда выпьют, песни играют, шумят, пляшут. Это всегда так ведется. А если по-мышиному собрались, молчком, здесь дело понятное. Знаем, - многозначительно предупредила она, - знаем, какие дела молчком делаются.
- Они, может, чай пьют, - со смехом сказал Лаптев.
- Да-а.. . Нынче гостей чаем не встретишь. Время такое. Бутылку готовь, да одной и не обойдешься. Такое время. Слава богу, и сами гостюем, и людей принимаем, не хуже других.
Лаптев посидел еще недолго, выслушал обычные жалобы на домоуправление, магазины, на пьющих мужиков, посидел, посочувствовал и распрощался.
По времени Маша должна била вернуться из школы. И, спустившись на первый этаж по широкой, чисто вымытой, деревянной лестнице, Лаптев постучал в квартиру Балашовых. Дверь открыла Маша.
Открыла, легонько охнула, увидев нечаянного гостя, но тут же в квартиру впустила и принялась раздевать. Затворяя дверь, Лаптев заметил, что давешняя его знакомая, от которой он только что вышел, перегнувшись через перила лестницы, глядит ему вслед.
В комнате Маша оставила Лаптева ненадолго. Вернулась она уже не в цветастом халатике, а в коричневом платье, вроде школьном.
Девочка, конечно, была красива. Сейчас Лаптев точно разглядел. И тонкие брови были хороши, и большие темные глаза, и особенно полосы, смоляные косы, какие теперь уже в диковину. И видна была явственно азиатская кровь.
- Как мама? - спросил Лаптев.
- Ей уже хорошо. На днях выпишут.
Лаптев о деле начал говорить.
- Ты уже взрослая, Маша, - сказал он. - Я с тобой по-взрослому и говорить буду. Ты знаешь, в чем обвиняют Лидию Викторовну. Но я сейчас точно могу утверждать, что все это выдумки. Все это вранье. Так у нас бывает, толком не знают, кому-то померещилось, а другим - лишь бы языки почесать, третьим - это на руку. Вот и пошло... Гляди. - Лаптев вынул из кармана бумажник, в котором помещалась теперь вся его канцелярия. - Вот заявления, те, что Бусько писала, Демкина. Тебе их Алешка показывал. Но прочти еще...
Он подал девочке эти бумаги и, ожидая, пока она прочтет, прошелся по комнате взглядом.
Хорошая была комната, просторная. Правда, пустоватая. Диван здесь стоял да стол, за которым сидели они. У дверей, слева, видно, книжные полки помещались, задернутые неяркой шторкой. В углу - приемник на ножках, а рядом три узких высоких динамика. Назначения их Лаптев не понял.
Прочитав, Маша вернула фотокопии. А Лаптев подал ей еще один лист бумаги, большой, с печатью, и объяснил:
- Мы были у Бусько и Демкиных. С вашей учительницей ходили. Проверили вещи, которые твоя мама покупала. И вот справка, ее написал товаровед, тут, видишь, печать. Все по закону. Никаких претензий к Лидии Викторовне нет. Все вещи стоят именно столько, сколько в счетах указано. Копейка в копейку, улыбнулся он. - Все в порядке.
Девочка быстро пробежала глазами писаное и спросила сдавленно:
- Так зачем же они, зачем?
- Видишь ли, Маша, - принялся объяснять Лаптев,- у Бусько соседка продавец. Она поглядела на пальто. Вроде такие у них в магазине продавались. И сказала, что цена его сорок два рубля шестьдесят копеек. Армавирской фабрики пальто. Но оказывается, в смешторг завезли такие же пальто, только с другими воротниками. Получше воротники. И цена у них выше. Ну, Бусько женщина языкатая, она и поднялась. И другим голову задурила. Вот и получилось, будто...
- Я не о том... - перебила Маша. - Зачем в школе?.. Разве они не могли... Зачем они так сделали?.. - и, припав лицом, руками и всем телом к столу, Маша заплакала.
Тут уж Лаптев ничем помочь не мог. Он был неловок. Хотел было погладить девочку, приласкать, да не решился. И поугрюмел, сложил на коленях мослатые руки, выставил вперед лысую голову, лоб наморщил, прищурил глаза. Несладко ему было глядеть на плачущую девочку. Ох, как несладко... Но он сидел, молчал. И закурить было нельзя.
А потом, когда Маша отплакалась, Лаптев сказал:
- У тебя не осталось этого. .. пустырника? Алешка вам приносил. Может, осталось, так выпей. Успокаивает.
- Не надо, - покачала головой девочка, вытирая ладонями глаза, - не надо ничего... Просто так обидно стало... За что они?
- Маша, Маша... - проговорил Лаптев. - Тут разом не объяснишь. Это потом вы поймете... Жизнь, Маша. Всякие люди... Я вот сколько прожил уже, а так же вот иной раз думаю... Чего, думаю, вам надо? Чего вам не хватает? Откуда такие ненавистные люди берутся?.. Везде они есть, Маша. И с ними жить. Никуда не денешься. Приходится жить. Ты, Маша, сходи сегодня к матери, скажи ей, что все в порядке. Я эту справку могу дать. Только теперь я не знаю... Я сам завтра к ней схожу... Что дальше делать, как считаешь? Вот, я думаю, надо в суд подавать. Теперь-то точно восстановят, никуда не денутся.
- Нет, в суд не надо, - ответила Маша. - Никуда теперь не надо, Семен Алексеевич. Мы уезжаем.
- Как уезжаете? Куда? Зачем?
- Простите, я на минуту, - проговорила Маша и вышла из комнаты и скоро вернулась.
Она умылась, в порядок себя привела и, снова усевшись за стол, сказала:
- Мы уезжаем. Скоро. Как только мама выпишется. У нас есть друг, папин друг, наш друг, Валерий Николаевич. Он здесь, в тубдиспансере работал. А теперь его переводят. Он будет в санатории работать, главврачом. Это недалеко, в нашей области. И мама там будет работать. Квартира там есть. Тетя Таня, жена Валерия Николаевича, там уже все приготовила. Побелила. Там хорошее место, речка рядом, лес. Мы еще до Нового года уедем. Так что не надо в суд. Да мама и не вернулась бы в школу. Хоть и восстановили бы...
- А как фамилия врача? - спросил Лаптев. - Я его знаю?
- Никитин.
- Нет, - подумав, сказал Лаптев. - Не знаю. Отца, говоришь, друг?
- Да, папин... Наш.
Маша поднялась и подошла к окну, штору чуть приоткрыла. За окном чернели голые ветви. Куст какой-то рос подле самого дома.
Придерживая штору рукой и рассеянно глядя в окно, Маша со вздохом сказала:
- Нам нельзя здесь оставаться. Мама говорит, что мы здесь не вписались. К нам, Семен Алексеевич, и в доме не очень хорошо относятся. Но почему?.. - не спросила, а просто вслух подумала она. - Папа был хорошим человеком, добрым, умным. У него друзья были. У нас. Хорошие люди. И они нас не оставили, когда папы не стало. Я не знаю, почему это плохо... Они ходили к нам и ходят. Папа любил в преферанс играть. Ну и что. . . Играли каждую субботу. Папа говорил: это разгрузка. И без него они приходят каждую субботу. Играют как всегда. Мама их просила. Ей так легче. Музыку слушать приходят по вечерам. Вы у нас не были, у нас хорошая музыка есть. Радиола стерео. Алеша приходит слушать. Я не пойму... Если папа умер, значит, все его друзья нас должны бросить? Так выходит?.. Не ходить к нам?.. Эти шепотки, эти сплетни... Взрослые люди, взрослые... И ничего не понимают... Нам надо уехать, - оставила Маша окно и штору. - Маме надо уехать, - повернулась она к Лаптеву.- Мне, конечно, очень не хочется школу бросать. Учились вместе, привыкли...
Она ничего не сказала об Алешке, но, видно, подумала, потому что ласков и печален был взгляд ее, устремленный на Лаптева. И не для Лаптева, конечно, был этот взгляд. Хотя нет, для Лаптева, но не для этого, для другого.
И Семен Лаптев это почувствовал. И душу его внезапно объяла пронзительная, щемящая нежность.
Как хороша была эта девочка в коричневом школьном платье... Высокая, ладная, без детской уже худобы. Девушка - не девочка. Но детски нежным было ее лицо, ее глаза глядели с детской доверчивостью и болью. И говорила она, торопясь и захлебываясь, по-детски. По-детски светел и чист был дух ее.
И Лаптев улыбнулся, радуясь этой девушке и своей нежданно счастливой, светлой минуте. Он глядел на Машу и понимал, что любит ее сейчас, как любил сына. Он любил их вместе, неразделенно, своих детей. И он не мог сейчас уйти, оставив Машу одну. Этого нельзя было делать.
- Маша, мне на работу, - сказал Лаптев. - Проводи меня, если можешь. Может, к маме зайдешь. Хорошо?
- Да, да, конечно,- ответила Маша. И они вместе вышли из дома.
7
Постучав и не дождавшись ответа, Лаптев приоткрыл дверь. Редактор стоял возле окна. Заметив вошедшего, он поманил его к себе с таинственным видом.
