Питер Устинов - День состоит из сорока трех тысяч двухсот секунд
Теперь он сидел, ожидая, когда его вызовут перед лицо суда, и ничего вообще не чувствовал. Наконец он услыхал свое имя, прозвучавшее так, будто его выкликал нараспев легион застольных ораторов, и вошел в зал суда. Горло его перехватила судорога, нервы напряглись до предела. Стоило шевельнуть головой, и от виска к виску перекатывалась тяжесть, как груз в трюме корабля, застигнутого штормом.
Судья, лорд Стоубери, обладал типичной для его профессии внешностью. Голова грифа свисала ниже уровня сгорбленных плеч, белый парик, казалось, был напудрен рукой смерти. Трудно было понять, открыты его глаза или закрыты, поскольку тени, отбрасываемые бровями, ложились на его веки странным подобием тусклых темных зрачков. На стене, за спиной лорда Стоубери, огромный лев и единорог подпирали щит королевства,[20] вид у них был разгневанный и непреклонный. Сэр Клевердон Боуэр стоял, сунув большие пальцы рук в жилетные карманы, как воплощение самоуверенной гордыни. Сросшиеся черные брови пологом нависали над его серо-стальными глазами. Мистер Герберт Эммонс, защитник, восседал благодушный, румяный — точь-в-точь голова свежего голландского сыра на хлебосольном буфете. Лицо его покуда ничего не выражало, но губы зловеще скривились, отдыхая до времени.
Обвиняемый Эхоу с безразличным видом стоял у скамьи подсудимых, настолько неприметный, что, казалось, никак не мог быть истинным виновником столь изысканного собрания.
Итак, именно здесь осуществлялось британское правосудие, здесь людям объявляли, что они считаются невиновными, пока вина их не будет доказана, но дух, царивший здесь, убеждал их, что они очень и очень виновны, даже если докажут свою невиновность. Эдвин принес присягу, и сэр Клевердон выдвинулся на боевые позиции, подобно всесокрушающей артиллерийской установке. Это был человек, который все, за что бы ни брался в своей жизни, делал старательно и умело. В тридцатых годах он пробегал милю чуть больше чем за четыре минуты, представлял свою страну в международных соревнованиях по бобслею, побеждал на парусных гонках и автомобильных ралли, а однажды выиграл десять геймов в теннисном матче у самого Тилдена.[21] Он и сейчас казался спортсменом, вступившим в игру, которую намерен выиграть.
— Вы — Эдвин Эпплкот?
— Да, — еле слышно ответил Эдвин.
— Я правильно произношу ваше имя? Последний слог — «кот», или «коут»?
— Как вы предпочитаете.
— Вы, право, очень любезны. Насколько я понимаю, вы живете как раз над квартирой миссис Сидни, женщины, которую убили?
— Да.
— И давно вы там живете?
— Три года.
— Говорите громче, — перебил его судья. — Я не слышу ваших ответов, а я должен их слышать. Это — главное требование к свидетельским показаниям. Что бы вы ни сказали, все должно звучать внятно и громко!
Эдвин изысканно поклонился.
— Продолжайте, — сказал судья. Поначалу вопросы шли довольно обыденные, ибо сэр Клевердон не сомневался в победе.
— Вы, разумеется, знали, что она была обыкновенной проституткой, — сказал он внезапно несколько минут спустя.
— Нет, — ответил Эдвин, закрыв глаза. Боже, какой ужас! Все эти вопросы на людях!
Сэр Клевердон метнул на него быстрый как молния взор.
— Вы не знали, что эта женщина была проституткой? Да бросьте вы, думаете, я вам поверю!
И он тотчас взглянул на своего клерка. Тот сидел ошеломленный. На предварительном опросе Эдвин сказал все, чему научил его Макглашан, но сейчас по какой-то причине говорил чистую правду.
— Но разве не является фактом, — продолжал сэр Клевердон, что у покойной была привычка часто принимать гостей?
— Да.
— И она так отладила свое гостеприимство, что принимала всех только поодиночке, разве нет?
— Я не знаю.
— Ладно, но ведь вы не видели, чтобы к ней заходили женщины?
— Нет, не припомню, сэр.
— А мужчин, входивших в ее квартиру, видели?
— Да, один или два раза.
— Видели ли вы когда-нибудь, как обвиняемый заходил в квартиру миссис Сидни?
Эдвин взглянул на Арнольда Эхоу.
— Не могу сказать без очков, сэр.
— Они у вас с собой?
— Да.
— Так наденьте их поскорее! — прогремел сэр Клевердон, лицо его побагровело от раздражения. — Итак?
— Может, и видел. Точно сказать не могу.
— Не можете? — повторил сэр Клевердон скептически.
— Нет. Я думаю, видел этого джентльмена раньше, но никак не вспомню где.
— Джентльмена?
В зале заплескался смех. Даже обвиняемый кисло улыбнулся. Судья застучал своим молотком.
Сэр Клевердон никогда не сталкивался с чем-либо подобным. Все, что Эдвин говорил сейчас, в корне отличалось от его предварительных показаний, а сэр Клевердон опирался на них, чтобы показать мерзкую, непристойную репутацию покойной и соответственно обрисовать всю ее компанию.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросил сэр Клевердон.
— Последнее время я чувствую себя неважно.
— Не стоит ли нам в таком случае освободить вас от дачи свидетельских показаний, пока вам не станет лучше?
Тотчас вскочил мистер Эммонс, щеки его раскраснелись от прилива крови и амбиции:
— Если мой высокочтимый и ученый друг закончил свой допрос, я хотел бы задать свидетелю несколько вопросов.
— Свидетель нездоров, милорд, — возразил сэр Клевердон.
— Но он, кажется, вполне в состоянии держаться на ногах, ледяным тоном ответил судья, — он сохраняет вертикальное положение и дышит. Мысль о том, что он болен, исходит от вас. — И судья посмотрел на Эдвина поверх очков. — Как вы сами считаете, вы больны?
Эдвину очень хотелось поддаться искушению, но он был чересчур правдив.
— Нет, милорд.
— Очень хорошо. Вы закончили допрос свидетеля, сэр Клевердон?
— Пока что да, — резко ответил сэр Клевердон.
— Продолжайте, мистер Эммонс.
Этого-то сэр Клевердон и опасался больше всего. Откинувшись назад, он яростно зашептал что-то своему клерку, тот пожал плечами и стиснул до хруста пальцы.
Губы Эммонса сложились в улыбку, изображавшую дружелюбие.
— Где вы работаете, мистер Эпплкот?
— Я работаю в Би-би-си, сэр.
— То есть в Британской радиовещательной корпорации, обернувшись к присяжным, пояснил Эммонс таким тоном, будто речь шла об одном из незыблемых и священных национальных институтов. — И каковы же ваши служебные функции в этом достойнейшем учреждении?
— Я участвую в детской передаче «Выходи поиграть».
— Как артист?
— Как певец, сэр.
— И давно вы работаете в этом качестве?
— Около шестнадцати лет, сэр.
— Шестнадцать лет! — вскричал Эммонс, словно речь шла о целом столетии. Ухватив пальцами лацканы пиджака и наклонив голову, он изготовился к атаке. — Иными словами, Британская радиовещательная корпорация считала возможным в течение шестнадцати лет использовать вас в программе, предназначенной развлекать и воспитывать юное поколение, то есть, друзья мои, мужчин и женщин завтрашнего дня, именно в том возрасте, который особенно важен для формирования их личностей и когда, увы, легче всего посеять в их душах семена зла и разврата. Отсюда следует, что Британская радиовещательная корпорация считает вас человеком достойным. Вы, мистер Эпплкот, согласны с суждением корпорации? Вы сами считаете себя человеком достойным?
— Да, сэр, хотелось бы думать, что это так.
— Здесь, знаете ли, не место скромничать. Как по-вашему, вы человек нравственный?
— Надеюсь, что так.
— Будьте любезны ограничивать свои ответы словами «да» и «нет», — отрезал Эммонс, упустив на мгновение свою улыбку. Он ненавидел эту английскую черту — неспособность хорошо говорить о самом себе на людях, даже когда это просто необходимо.
— Мне бы хотелось быть нравственным человеком, сэр.
— Но ведь вы не считаете себя безнравственным?
— О нет, сэр, — в ужасе ответил Эдвин.
— Вот и отлично. Итак, поселились ли бы вы, человек достойный и нравственный, в доме, заведомо зная, что в квартире под вами живет известная женщина ночи?
— Женщина ночи, сэр?
— Проститутка! — рявкнул Эммонс.
— О нет.
— Как долго вы проживали в этом помещении?
— Три года, сэр.
— И когда вы въехали, миссис Сидни уже жила там?
— Да, сэр.
— Таким образом, можно предположить, что она не давала никаких оснований считать ее женщиной, которая живет, торгуя своим телом, ибо в противном случае вы не остались бы там?
— Нет, сэр, думаю, не остался бы.
— И за три года у вас и в мыслях ни разу не возникло подозрения, что она может принадлежать к древнейшей в мире профессии?
— Древнейшей в мире профессии, сэр? Я не совсем понял.
— Что она была… была проституткой! — Эммонс сбился на крик. Он негодовал на глупость, разрушившую всю элегантность его речи. Потом он бросил взгляд на сэра Клевердона, тот хмуро улыбался.
