Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой.
В зрительном зале вспыхнул свет. Послышались смех и аплодисменты.
Паша рассматривал зрителей. Он предвкушал успех. Бессчетное количество раз он видел, как преображаются зрители. После концерта люди выходили совершенно другими. И он, Паша, для всех превращался в небожителя. Это он привез Высоцкого! Он — его друг! Все пойдут по домам, а он останется с ним.
Паша любил Володю не из-за денег. Он любил его за эту послеконцертную эйфорию, за возбуждение, за желание счастья, свободы, любви, в котором благодаря Володе оказывались ненадолго все зрители. Все обретало смысл.
Паше нравилось войти в зал и смотреть не на Володю, а на публику. Он знал наизусть все Володины песни и подводки и предвкушал: «Сейчас заржут и поползут под стулья от смеха! Сейчас замрут и начнут незаметно смахивать слезы, а сейчас снисходительно хмыкнут». Вот она, жизнь! Вот то, чего не может никто, а Володя может! Он умеет делать людей счастливыми. И зрителей, и Пашу.
Но деньги надо брать после каждого концерта, а то начнутся разговоры: мол, «получилось меньше, чем мы предполагали». А так — недодали за первый концерт—мы не выйдем на второй. Денег у вас нет? Ищите, может, найдете. И найдут! Прямо у себя в кармане найдут. Совсем не обязательно, чтобы на Володе нагревались всякие шаромыжники.
— ...Мне необходимо видеть вас, — продолжал Володя, обращаясь к залу, — и тогда возникает контакт общения. А когда темно, не видно, кто в зале... Может, там и нет никого. — Снова прокатился смех. — Ну вот, хорошо. Правда, так лучше? — Дружные аплодисменты. Володя поднял руку. — Я буду прерывать вас, когда вы хлопаете, не потому, что я не люблю аплодисментов, — я артист, мне приятно, конечно, — а чтобы больше успеть рассказать, спеть.
Паша направился в кабинет директора. По фойе разносились слова со сцены:
— ...Сейчас песня, которую вы, наверно, не слышали еще...
Не хватайтесь за чужие талии,Вырвавшись из рук своих подруг,Вспомните, как к берегам АвстралииПодплывал покойный ныне Кук...
У ДК начали вновь собираться люди. Некоторые недоверчиво смотрели на афишу, на которой было написано: «Начало в 10-00», и сравнивали со временем, обозначенным в их билетах. Слышалось возмущенное: «Это как же?», «Уже поет!», «Почему здесь написано?..»
К афише спустилась директор ДК Изабелла Юрьевна и на место числа«10», обозначающего время начала концерта, наклеила квадратную табличку с числом «12». Несколько зрителей, испугавшихся было, что опоздали, с облегчением вздохнули и поспешили к дверям ДК.
Глава тринадцатая
ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ
Грузовой самолет стоял в аэропорту Ташкента. К нему подъехал «Урал». Солдаты начали загружать в грузовик ящики. Татьяна уже шла по взлетному полю в сторону здания аэропорта, когда ее догнал запыхавшийся майор. Он сунул ей деньги — ворох бумажек разного достоинства.
— На, забери. Ты, это, извини, четвертак мы пропили.
Он резко развернулся и побежал назад к самолету. Татьяна так растерялась, что даже не успела его поблагодарить.
Она вышла на площадь перед зданием аэропорта и огляделась. Неподалеку стояло несколько машин такси.
— Мне нужна Бухара, — обратилась она к таксисту. — Сколько это стоит?
— Три рубля, — сообразил таксист, увидев приезжую.
— Недорого... —Татьяна поскорее прыгнула на переднее сиденье.
Шофер нехотя завел двигатель.
— А чего так рано? Он еще закрыт.
Татьяна с любопытством разглядывала утренний город. Поливальные машины обрызгивали дорогу и клумбы, отмывая их от ночной пыли.
— Кто закрыт? — не поняла Татьяна.
— Ресторан. Тебе же ресторан «Бухара» нужен?
— Нет. Город. Мне нужен город Бухара.
Таксист затормозил так резко, что Татьяну бросило на лобовое стекло.
— Ты че, дура? Город Бухара — это же четыреста километров отсюда! Кто тебя повезет, да еще за треху?
— Я заплачу сколько надо...
— Во дает... мать твою.
Таксист выключил счетчик и развернулся.
— Спросим у калымщиков. Может, кто и поедет. Да туда-обратно бензину только на полтинник...
На углу площади под деревьями на траве несколько мужчин играли в нарды. Один из них, глядя на Татьяну, громко ответил:
— Да ти че-е! Это же чирез пюстыну... А если чиво слючится?.. Не-е... Вон у Алимхана спроси...
— Слыхала?—Таксист смачно сплюнул.
Он вступил в переговоры на непонятном языке с двумя мужчинами в больших кепках«аэродромах». Те одновременно повернули головы в сторону Татьяны. Глаза их затянуло масляной поволокой. Наконец таксист вернулся, неодобрительно качая головой:
— Сто двадцать рублей хотят. Поедешь?
Татьяна кивнула. Таксист махнул рукой. Один из
мужчин подошел ближе, откровенно разглядывая Татьяну с головы до ног:
— Иди! Садись! Видишь тот красный обделаний мошин. Туда.
Татьяна направилась в сторону красных «Жигулей». Люди в больших кепках загоготали на своем языке, сплевывая пережеванный нас.
Жигуленок резво выкатил с площади на трассу.
— Мене Алик зовут, а тибе?
— Татьяна.
Алик зашуршал ручкой радио в поисках нужной волны.
— Сам откудова?
— Из Москвы.
— Е-е!
Он недоверчиво осмотрел Татьяну с ног до головы и сильнее закрутил ручку радио. Наконец наткнулся на голос Магомаева, поправил на голове кепку, гордо подняв голову, что-то замычал и уперся в руль.
В машине сильно пахло бензином, от водителя отдавало нестираным бельем. Татьяне вдруг стало тоскливо и страшно. Еще полчаса назад она была уверена, что вот-вот увидит Володю, а оказалось, что до него еще сотни километров. Несколько часов придется ехать по жаре в компании с Аликом, который пялился на нее без стеснения и все время закидывал в рот какой-то черный порошок и прямо на ходу в окно сплевывал.
— Неужели правда, что до Бухары четыреста километров? — вырвалось у Татьяны.
— Четыреста шестьдесят пять. Тебе сколко лет?
— Двадцать... пять, — приврала Татьяна и предательски покраснела.
— Мужа ест?
— Да. — Таня попыталась придать голосу твердость.
— А киде работаешь?
— Я художник.
— А-а! У меня... это... пелемянник... хюдожник. Знаешь, в кинотеатра разный афиш-мафиш рисуит...
— А-а! Оформитель?
— Неть, — вдруг вскипел Алик, — я тибе гаварю — хюдожник...
* * *
В кабинет Изабеллы Юрьевны постучали.
— Ну что, Беллочка, готово? — осведомился Фридман, просунув голову в дверь.
— Да, можете заходить.
Фридман и Леонидов юркнули в кабинет. Изабелла Юрьевна достала ведомость. Фридман извлек из своего портфеля печать, вытащил бумаги, стал расписываться. Изабелла вынула вторую ведомость, Фридман расписался и в ней.
— Это суточные? А вот, Беллочка, актики, — интимно проговорил Леня.
Фридман расписался на актах и поставил печать. Передал Изабелле Юрьевне, та тоже расписалась и тоже поставила печать. Один экземпляр вернула Фридману, затем передала несколько мятых купюр. Действо развивалось в полной тишине.
— Всё? — таинственно спросила директриса.
— Да, — так же загадочно подтвердил Фридман. Изабелла Юрьевна подошла к двери, выглянула и заперла кабинет на ключ. Ритуал продолжился. Фридман на всякий случай подпер дверь еще шваброй и включил трансляцию. Со сцены доносился голос Высоцкого:
...И било солнце в три луча,Сквозь дыры крыш просеяно,На Евдоким КириллычаИ Гисю Моисеевну...
Изабелла Юрьевна отсчитала деньги, вручила их Фридману. Фридман, отсчитав часть, отдал Леонидову, тот пересчитал и большую часть сунул в карман, а несколько кугаор в конверт.
— Все чисто? — спросила Изабелла.
— Чисто.
— Давай.
Леня включил трансляцию на полную громкость:
Спекулянтка была номер перший —Ни соседей, ни Бога не труся,Жизнь закончила миллионершейПересветова тетя Маруся...
Изабелла встала, подошла к шкафу, извлекла оттуда прокопченное ведро и протянула его Фридману. Леня открыл форточку, поставил ведро на подоконник, вынул из портфеля стопки билетных корешков, засунул их в ведро и чиркнул спичкой. Изабелла Юрьевна взяла полотенце и размашистыми движениями принялась выгонять дым в форточку. Фридман склонился над ведром, глядя, как языки пламени облизывают бумажные полоски.
— Ты1 считал?
— Беллочка, конечно. У нас аншлаг. Вся сетка. Все до одного, — поспешил успокоить Беллу Фридман. Он ссыпал пепел из ведра на газету и аккуратно завернул.
Леонидов достал из кармана бутылку коньяка. Разлил по стаканам.
