Михаил Вивег - Игра на вылет
— Ну, дай бог, — говорит Катка и быстро открывает окно.
На ней джинсовые бермуды и белая майка; впервые за четыре года я вижу ее без бюстгальтера (как и некоторых других одноклассниц). Приближаются голоса: к окну подбегают трое мальчиков. Господи, почему по такой жаре нужно бегать? — подумалось мне. Гонза и Карел обнажены по пояс; они прекрасно знают, что могут себе это позволить: на животе и предплечьях у них играют мускулы. Скиппи в плавках, но все еще в клетчатой рубашке.
— Привет, девчонки! — кричит Гонза. — Какой у вас номер дачки?
Скиппи сразу в смех. Хотя неделю назад получил аттестат зрелости, а ведет себя, будто ему пятнадцать. Катка высовывается из окна.
— А тебе зачем знать?
— Просто так, — ухмыляется Гонза и вместе с Карелом заглядывает ей за вырез майки.
— Может, мы проведаем вас ночью, — сообщает нам Скиппи. — Дел у нас по горло, но ненадолго, глядишь, и заскочим. Как вы к этому, женушки?
Он прикольщик, но я все равно рада, что свой вопрос он обратил и ко мне.
— Тебе я ночью не открыла бы, даже если бы умирала от страсти, — говорит Катка.
Все хором смеются. Катка отступает от окна, смотрит на меня и озорно пожимает плечами.
— Пожалуй, вечером нам придется забаррикадироваться…
Она употребила множественное число, засекаю я. Мы обе должны забаррикадироваться. Мило с ее стороны. Мы улыбаемся друг дружке.
— Ну, пошли купаться? — спрашивает она.
Без колебаний она снимает майку через голову (у нее маленькая, упругая грудь) и потягивается около меня. Я чувствую запах ее пота, не сказать, что это неприятно — как и прочие запахи в домике. Катка садится на кровать, подтаскивает к себе большой красный рюкзак, зажимает его голыми коленями и извлекает из него купальник. Я смело раздеваюсь: всю весну я соблюдаю диету и целенаправленно загораю. Хотя моей фигуре далеко до совершенства, но уже нельзя не заметить, что между мной и Веткой есть разница.
Мы еще купаемся, когда на щебенчатой дороге между дачками тормозит новая белая «шкода». За рулем Руда, рядом сидит Вартецкий. Руда дает короткий сигнал, с деланой серьезностью выходит и начинает разминаться — так, словно прикатил на Слапы не из Праги, а с юга Европы — не иначе как подражает отцу. Водительские права у него не полных три месяца. Вартецкий приветливо улыбается. Мальчики как по команде выскакивают из воды и бегут к ним. Все до единого стройные и загорелые, однако же эта групповая атака, включая Тома и Джефа, поневоле производит комическое впечатление. Смотрю на других девочек: Аничка и Иржина пробуют плавать на спине. Ева мечтательно стоит в мелководье у берега: ни дать ни взять удачная копия боттичеллиевской Венеры. Катка машет Вартецкому, но ее широкая улыбка говорит о том, что мысли наши, видимо, совпадают.
— Почему они все время бегают? — бросаю я громко.
— Мне тоже любопытно.
— Я поняла, что значит быть взрослым: способность ходить медленно.
Мария награждает меня испытующим взглядом. Ты удивлена? — думаю я удовлетворенно. Вартецкий раздевается — для сорокалетнего с хвостиком он выглядит классно — и идет к нам в воду.
— «Разыгрались волны под ногами, разбрелись широкими кругами», — пародийно декламирует он.
— «А на реченьке у скал муж зеленый хлопать стал», — отвечаем мы ему веселым девичьим хором.
Между тем Руда с ключом на указательном пальце хмуро обходит машину и носком ботинка осторожно пробует покрышки.
— Руда, — кричат ему Иржина с Аничкой, — подвезешь нас?
Руда колеблется — явно представляет себе промоченные чехлы.
— Вас — куда угодно!
Могу поспорить, что вечером он не будет пить и как минимум раза два пойдет перепарковать машину — лишь для того, чтобы усовершенствовать задний ход и порадоваться виду засветившейся приборной доски. Я не прочь поделиться этим с Марией, но помалкиваю. Руда открывает чемодан, и Джеф с Томом с преувеличенной осторожностью вынимают четыре бутылки, оплетенные цветным прорезиненным шнуром (куда лучше, если бы стекло защищали джут или толстая солома), и ритуально ставят их на траву. Выглядит это смешно: вид у них такой важный, будто они манипулируют не дешевым вином, а бомбой. Том, торжественно подняв одну из бутылок над головой, поворачивается к нам, словно демонстрирует спортивный трофей, свидетельствующий о его небывалой удали; но, как всякий, кто по-настоящему любит, я способна прощать.
— Ура, — кричу я, — пошли выпивать!
До того самого дня я практически в рот не брала алкоголя: пиво мне не нравится, белое вино, которым меня отец раза два торжественно потчевал, слишком кислое, от сладких ликеров меня разнесет, а от газированного шампанского у меня изжога. Папа знает о моей неопытности и, очевидно, обеспокоен.
— Мне вроде ясно, что там все будут закладывать, — замечает он накануне моего отъезда на Слапы.
— Ну нет, не будут.
Он награждает меня укоризненным взглядом, означающим: Пусть я только водитель автобуса, но я не дурак.
— Не хочешь же ты на виду у всех там блевать, верно?
Он усмехается и выжидает. Его прагматизм вполне убеждает.
— Нет, не хочу.
— Разумно. Наконец-то мы нашли общий язык, — довольно заключает папа. — Итак, первое: исключительно вино. Ясно? Прежде всего ты непременно должна чего-нибудь съесть. Много воды и ни одной стопки крепкого. Не мешать. И во-вторых: пить медленно.
— А как это сделать?
— Пей из маленькой рюмочки. Стограммовую от двухсотграммовой небось отличить можешь? И только отхлебывай.
Я слушаю внимательно, знаю, что получаю советы настоящего спеца.
— После каждой рюмки сделай минутную паузу и следи за собой. В любом случае пей не больше полулитра. Соблюдай свой интерес.
— Ладно, ладно.
Полночь: в начале июня ночь неожиданно теплая, ясное небо вызвездилось. Благодаря папиным указаниям я все время трезвая — в отличие от многих одноклассниц, которых вино развезло настолько, что они разбрелись по дачкам. Эда отключился прямо на дощатом полу террасы, где мы сидим, и Аничка с Веткой под всеобщее ликованье накрыли его военным брезентом, застилавшим пинг-понговый стол. Скиппи кое-как держится на ногах, но по его рубашке всем видно, что его уже вывернуло. Вартецкий уезжает.
Через десять минут после его отъезда встает и Ева: удивительно прямая, устало-бледная, пленительно красивая.
— Пойду поплаваю, — говорит она.
Том пытается перехватить ее взгляд. Мария наклоняется к Иржине и что-то ей шепчет; Иржина кивает. От воды веет холодом, пламя свечек в баночках от варенья трепещет. Джеф решительно качает головой.
— Сказано — никакого ночного плаванья. Кто пил, плавать не будет.
— Я не пила, — отсекает Ева и исчезает в темноте.
Мы пораженно замолкаем: королева ушла.
— Смотрите не уделайтесь из-за нее все, — шипит Зузана, но ей никто не отвечает.
Через час на террасе нас всего восемь. Вечеринка кончилась — и никакие слова о самых стойких и верных ничего не меняют.
— Здесь вроде как сухой закон, — говорю в воцарившейся тишине.
Джеф молча наливает мне. Минутой позже в туалете я разглядываю свое лицо: кожа блестит, глаза красные, на зубах и на губах винный осадок, но самое худшее — в облике моем внезапно возникает что-то обнаженно примитивное. В таком виде я не должна показываться Тому, решаю я. Но какое это имеет значение? Смеюсь и хлопаю себя мокрыми ладонями по багровым щекам. Холодная вода стекает на шею. В зеркале появляется лицо Тома: поразительно чужое, почти неприятное. Только заметив, что я вижу его, он улыбается. У него припухшие веки.
— Поздно, — говорю ему. — Я видела тебя. Раньше. Это женский сортир.
— Когда раньше?
— За несколько секунд. Прежде чем ты улыбнулся. Ты был совсем другой. Нехороший.
— Правильно. Потому что во мне два человека: плохой и хороший.
— Значит, убьешь меня? Раз я тебя застукала?
Я поворачиваюсь к нему лицом. Он показывает мне бутылку вина, оплетенную соломой.
— Что это?
— «Кьянти». Я получил его к абидуре.
Это смешит меня.
— Знаешь, ты сказал к абидуре, а не к абитуре?
Челка падает ему на лоб, я откидываю ее. Впервые в жизни я реально дотрагиваюсь до него. Впервые мы реально одни. Мне не хватает только темноты. Отвратительная лампочка действует на нервы.
— Не хочешь пройтись? — говорю я.
На природе под звездами выдаю ему всю леденящую правду. Этот неожиданный выплеск он пытается сдержать, но я не сдаюсь.
— Знаешь, ты ужасно жестокий! — улыбаюсь я. — Знаешь, ты ужасно бестактный!
— Ну подожди, подожди.
— Нет, ты подожди. Теперь моя очередь. Я немного под мухой и могу сейчас все высказать. Кроме того, ты, возможно, единственный, который поймет меня. Теперь слушай. Ты выслушаешь меня?
