Мария Галина - Медведки
— Кому?
— Доброхотовым. И Тимофеевым. Нашел в базе данных города Красноярска и написал.
Я представил себе ничего не подозревающих Тимофеевых и Доброхотовых, у которых вдруг обнаружился неожиданный родственник-детдомовец.
— Сметанкиных, жалко, нет. Последний Сметанкин был мой папа. Ну и я. И все.
— Вы уверены, что это ваши родственники? Доброхотовы и Тимофеевы — довольно распространенные фамилии.
— Ну так это мы и выясним. Если есть общие предки, значит, родственники...
Он захлопнул альбом, подняв чуть заметное облачко побелки. Вид у него сделался решительный и суровый.
— А вам спасибо, — сказал он, — спасибо, что помогли найти родственников. Если бы не вы... Ведь это же надо!
Он улыбнулся неожиданно беззащитной улыбкой.
— У меня, оказывается, родня есть. Ну, правда, не очень близкая. Но все равно. Я ведь всю жизнь один как перст был.
Тут до меня дошло, что, кроме нас с ним, в квартире никого нет, что во время ремонта люди приходят и уходят, и никто не запоминает, кто именно вошел и вышел, и что труп можно завернуть, скажем, в рулон линолеума.
А если он решит, что я — единственная помеха в обретении новой семьи? Не будет меня, и никто уже, в том числе он сам, не отличит правду от вымысла.
Не надо мне было соглашаться на этот заказ.
Я поздравил его с таким замечательным обретением родни, не глядя, сунул в карман деньги, которые он отдал мне за Будду, и торопливо вышел. Дверь была не закрыта — во время ремонта никто не запирает.
Уже выходя, я оглянулся, он стоял, по-прежнему держа в руках раскрытый альбом для фотографий. С Тимофеевыми, Доброхотовыми и неродным прадедушкой Хржановским.
* * *Потребность распространять вербальную информацию сродни потребности распространять информацию генетическую. Это что-то вроде похоти, человек просто не в состоянии с этим справиться.
Папа накатал очередную порцию мемуаров.
О выпускном вечере, «пути в большую жизнь» и о том, как он учился в институте.
Я уже знал, о чем там будет — о том, как его уважали преподаватели и сверстники.
О смерти Сталина он не написал практически ничего. Хотя оказался комсомольцем сталинского призыва. Его приняли в комсомол на год раньше положенного, потому что пользовался уважением сверстников — на это он особенно напирал.
Где-то ко второй половине пятидесятых он немножко расписался и стал больше уделять внимания быту и материальной культуре. Описывал он все подробно, словно внутренним взглядом видел комнату в коммуналке, где рос и взрослел.
При этом напирал на то, что «их поколение, невзирая на бытовые трудности и ограниченные возможности, умело радоваться жизни».
Он писал про бордовую плюшевую скатерть с цветами и кистями, про ящики с углем, про керосинку, про походы на рынок, про рыбные ряды, про то, как торговки подкрашивали жабры акварелью, чтобы рыба казалась свежей. У свежей рыбы жабры красные. А у несвежей — бледные. А я и не знал.
Я отдал ему распечатанные страницы.
— Ты сам-то прочел? — спросил он с надеждой.
Как будто я печатаю, как машинистка — вслепую, механически...
— Да, — сказал я, — прочел. Слушай, а как назывались в ваше время самодеятельные музыкальные группы? ВИА?
— ВИА позже появились. Они назывались банды, — сказал папа, — ну, джаз-банд, в смысле.
— Что, так и объявляли? На всяких студенческих концертах? Что сейчас выступит банда?
— Нет, — папа задумался, — кажется, нет. Говорили просто «квартет». Джаз одно время преследовали. Если бы ты меня внимательно слушал... Я же рассказывал.
— Папа, я знаю, что джаз преследовали. Но когда перестали это делать? Когда перестали смеяться над стилягами?
— Не помню, — сердито сказал папа.
— А ты был когда-нибудь стилягой?
— Нет! — сказал папа. — Не был! У нас на курсе был один стиляга, сын завкафедрой, он выглядел смешно и жалко! Смешно и жалко! И вся эта его ужасная компания... Ты лекарство купил?
— Какое лекарство?
— Я же тебе специально давал вырезку!
Я забыл про биодобавку.
— Так я и знал, — сказал папа с удовольствием, — тебя ни о чем нельзя попросить. Ты ничтожество.
— Папа, хватит. Я — это все, что у тебя есть. Ты когда-нибудь над этим задумывался?
Нечестный прием. Но я и правда устал.
— Задумывался, — папа энергично кивнул, — я все время задумываюсь. Почему одни вырастают трудолюбивыми и родственными, даже в ужасных, совершенно ужасных условиях, а другие, которым обеспечивали все...
Под другими он имеет в виду меня.
Он обижается, что я живу отдельно. Он хочет, чтобы вместе. Чтобы он мог меня мучить чаще и дольше. Но он же не думает, что дело в этом — он думает, что мы бы замечательно проводили время. Я бы возвращался с работы и рассказывал ему, как прошел день. А он бы рассказывал про то, как прошла его молодость. Замечательные, правильные отношения.
— Столько есть ответственных, работящих людей, — укоризненно сказал папа. — И возраст тут совершенно ни при чем. Вот, человек дело делает. Добился всего, теперь о родне заботится.
Он слишком много смотрит телевизор. Там постоянно гонят какую-то пафосную чушь.
Поэтому я спросил:
— Это сериал или реалити?
— Что? Нет, это тут, у нас. Можно сказать, под самым твоим носом.
Я рассеянно взглянул на газету, которую он тыкал мне под нос старческой рукой со вздутыми синими венами, и поймал себя на том, что не могу вспомнить его молодым. Но ведь он же был молодым! И кажется, уже тогда таким же помпезным, легко раздражающимся ритуальщиком. Черт, а я-то кто?
Газета была местная, а рубрика называлась «Наши знаменитые земляки».
Дальше шел заголовок, они, наверное, нарочно нанимают таких журналистов, которые не способны порождать ничего, кроме банальщины:
ВМЕСТЕ МЫ — СИЛА!
Более двадцати человек съедутся в наш город, чтобы познакомиться друг с другом на обеде, который будет дан в их собственную честь.
Всего лишь несколько месяцев назад переехал в наш город предприниматель Сергей Сергеевич Сметанкин. Однако за это время он успел не только развернуть здесь свой бизнес, но и предпринять беспрецедентные усилия, не связанные с его основным видом деятельности. Он задался целью найти и познакомить друг с другом дальнюю и ближнюю родню по отцу и матери. Еще в раннем детстве потеряв вследствие трагического инцидента своих родителей, он тем не менее проследил свою семейную историю в глубь веков и пригласил свою многочисленную родню в наш город. Тимофеевы, Доброхотовы, Хржановские и Скульские впервые увидят друг друга, и, возможно, этот неожиданный праздник послужит поводом для возобновления старых родственных отношений — а то и для новых неожиданных знакомств и встреч. «Никто так не умеет ценить родню, как мы, бывшие детдомовцы, — сказал Сергей нашему корреспонденту. — Не знаю, будут ли рады мне новые родственники, но я счастлив обрести их. Надеюсь, эта встреча станет для нас праздником. Я давно мечтал увидеть потомков тех, кто сохранился лишь в фотографиях на страницах моего семейного альбома, и предпринял значительные усилия, чтобы разыскать их и собрать всех вместе». Итак, в ближайшие выходные в гостинице «Ореанда» соберутся люди, которые ничего не знают друг о друге, но тем не менее связаны незримой нитью родства. «Нет ничего важнее родных людей, — добавил Сергей, — и это единственный капитал, который не обесценивается».
Нам остается только поздравить Сергея с этой замечательной инициативой и позавидовать его многочисленным родственным связям.
Тут же имелась и фотография Сметанкина, впрочем, отфотошопленная, пригламуренная, отчего черты лица, и без того неуловимые, казались совсем неопределенными.
— Папа, — сказал я, — не хочу тебя огорчать, но это афера. Сплошное вранье.
— Почему ты никогда не веришь людям? — вспыхнул папа. — Почему всегда думаешь о людях плохо?
Он думал хорошо обо всех, кроме меня. И кроме своих бывших сослуживцев. Вообще обо всех, кроме тех, кого знал лично.
— Потому что я знаю этого человека.
— Вздор, — сказал папа, — откуда ты его можешь знать? Он тебя на порог не пустил бы. Приличный человек, своя фирма.
— Ты же сам всегда говорил, что все бизнесмены — жулики.
— Бизнесмен — это одно, — сказал папа, — а деловой человек совсем другое. Я пойду. И тетя Лиза пойдет.
— Куда? — Я вернул ему газету, и теперь он прижимал ее к себе. Я увидел, что руки у него дрожат.
— На собрание родственников, — сказал папа, — наконец-то у меня завелся приличный родственник. Не то что ты.
Я стоял посредине темноватой, грязноватой комнаты с пузырящимися обоями и не знал, что сказать.
— Что смотришь? — раздраженно сказал папа. — Его прабабушка, та, которая переехала в Красноярск и вышла замуж за профессора географии, — это ведь и твоя прабабушка. Только он не Хржановский, а Крыжановский. И они в Тибет вместе в экспедиции ходили, а потом пропали без вести там, и слава богу, что пропали. Наверное, их махатмы предупредили, потому что за ним уже пришли. Засаду устроили у них на квартире, месяц не уходили, надеялись, что вернутся. И вот один из них, Яков, совсем молодой еще, и их старшая дочь, Вера... Там была большая семья, строгих нравов, она их не приняла. Так что он уехал и маму с собой увез. Она уже была Соней беременна.
