Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
– Шалом, – сказал Васька бармену, – манишма? (впоследствии я узнал, что на иврите это значит: как дела?)
Бармен-грек молчал любезно и вопросительно. Васёк тоже молчал, ибо исчерпал весь приобретенный в Израиле запас иностранных слов.
Потом сказал бармену проникновенно: "Слушай, дарагой, налей ты нам этого самого (он звонко пощелкал себя по шее), чтоб на сердце харашо стало, да душа отдохнула". И выразительно приложил руку к сердцу. Не знаю, каким чутьем бармен-грек понял, что от него хотят, но тут же молча выставил перед нами два дабл шота смирновской водки.
Впоследствии, общаясь с мичманом Картузовым, я имел неоднократную возможность убедиться в том, как ему удавалось на его русско-азербайджанском наречии доносить до сознания иноязычных собеседников любую информацию и в любом объеме. Понимали его всегда, и всегда так, как он этого хотел. В тот же апрельский день 93-го года мы с ним сначала потеряли счет рюмашкам смирновской, потом пили баночное пиво Брадор из пакетиков на скамейке парка Жан Манс, а закончили все это мерзопакостным плодово-ягодным вермутом Беллини в его комнатушке в квартире Наума Марковича, который по доброте душевной пустил Васька пожить за бесплатно, по христиански, из любви к ближнему.
Любовь, которую Васёк разделил сполна, сказав мне глумливо: "Во, блин, мудак старый! Совсем, слушай, стебанулся: я ему бабки даю, а он говорит: `Ты их в храм отнеси, пожертвуй`. Я что, козел какой, свои кыровные попам отдать, а?"
Правда, чуть позже я узнал, что "кровные"-то были все же не
Васька, а государства Израиль, который ему, как оле хадашу (то бишь, вновь прибывшему на историческую родину репатрианту) предоставил ссуду на покупку квартиры. А оный оле хадаш взял, да просто-напросто ее и спер путем какой-то сложнейшей шахматной комбинации. Васек как-то по пьяне взялся её детально описывать, но я слушал в пол уха. На хрена мне это знать? Мне ж все равно Израиль такую ссуду не даст. Затем, обналичив бабки, отвалил он в Канаду, чувств никаких не изведав, как говорил Маяковский.
Итак, рассказал мне мичман Картузов всю свою жизнь. Впрочем, он не сразу стал мичманом, а начал трудовую карьеру шофером
Азербайджанской академии наук.
– Ученых возил, панымаишь. Слушай, пасматрел я как ученые живут.
Как живут! Все, слушай, имеют. Возьми ботаник: апелсын есть, мандарын есть, кызыл есть, урюк есть, хурма есть, все есть! Возьми ихтиолог: красный икра есть, черный икра есть, асетрин есть, красный рыба есть. Все есть. Слушай, кого мине жалко было – геологов. Какой бедный народ! Чито взять?! Один камень, панымаешь, один камень-шмамень!
И захотелось Ваську жить как ихтиолог. Но учиться на ихтиолога было долго и муторно. А тут и пример возник перед глазами: старший брат его, Федька, морской пограничник, перевелся служить с Камчатки в Баку, и начали Васёк с мамой "черный, красный икра-мыкра ложками кушать, панымаишь!" Так что прямой путь открылся Ваську в мичманское пограничное училище Каспийской флотилии, которое он и закончил благополучно аккурат к лету 1988 года. Всего один раз успел выйти в море, один только раз перехватить браконьеров и получить с них один только бочонок черной икры. Один только раз все это произошло, как вдруг, вся жизнь пошла наперекосяк. Азербайджан встал на дыбы, вчерашние соседи оказались кровными врагами, покатилась волна армянских погромов. А тут еще брата убили какие-то контрабандисты, вроде бы армяне, а может и не армяне, которым он то ли что-то пообещал и не дал, то ли, наоборот, что-то взял и не пообещал. Дело темное, но нашли брата Федьку с ножом под лопаткой, а бывший отчим
Тофик прямо сказал: армяне, мол, убили, кроме них – некому.
Так и оказался среди этой бучи новоиспеченный мичман Картузов в морской офицерской форме, с оружием и под присягой. Да еще командиром взвода. А ему, скажите, это было надо? Васёк разве за этим в училище поступал?
Как он выкрутился, я так и не понял, ибо, повествуя о тех мрачных событиях, Картуз и не пытался охватить весь фон, создать некое эпическое полотно, а сразу уходил в посторонние, но весьма красноречивые детали. Как-то раз, рассказывал он, сидели они на блок посту в бронике и пили чачу. Чачи же было много. И ее всю выпили.
Вдруг, на них пошла толпа с криками "Аллах акбар!" А они выползли наружу и тоже что-то стали кричать. Что именно, Васёк запамятовал, но помнит, что толпа подняла их на руки и понесла, восторженно вопя:
"Моряки с нами!" Долго несла. Васёк, несомый на руках, даже уснуть успел от избытка чачи.
– Слушай, помню, по Тбилисскому проспекту нас несли, а я там, панымаишь, отрубился. А снова врубился, а мы уже на углу Бейбутова и
Низами. А народ так всё и орёт: Маракы сы нами!
Окончательно же понял мичман Картузов, что военная карьера не для него, когда узнал, что пошлют их всех в самое скорое время на карабахскую войну. Хоть и играла в нем кровь отомстить армянам за брата Федьку, но все же не настолько, чтобы с криком "Аллах акбар!" переть на армянский рожон.
Начал он думать и гадать, куда бы это слинять из новонезависимого отечества и оказался в… Израиле. На мой вопрос, как же он туда попал, ответил тихо и просто: "Ыврэи мы, панымаишь". И вздохнул печально, выражая, видимо, мировую еврейскую скорбь. Потом полез в бумажник, долго чего-то искал и вытащил удостоверение в сизо-серой обложке.
– Вот, смотри, это как паспорт у них. Теудат-зеут зовется. Вот здесь по ыхнему написана нацыаналнаст. Смотри: ыгуди. А это значит – ыврей.
– Как же ты стал евреем, – спрашиваю.
– Э-э-э, – отвечает, – у нас в Баку, если деньги есть, кытайцем станешь. Раньше, когда жызн харошый был, все были азербайджанцы, арымяне, грузыны, русские. А как жызн плахой стал, все оказались нэмцами, грэками, ывреями. Я, слушай, сначала хотел греком стать.
Там, пацаны говорили, коньяк такой, слушай! И дешевый. А дэвачки какие!!! Очень я хотел греком-шмеком стать. Денег не хватило. Дорого запросили..
Помолчал и добавил, вздохнув:
– На ыврея только хватило, панымаишь. Там что? Одну бабушкину нацыаналнаст нарисавать надо, а твой имя-фамилия какая есть, такая и есть. В Сохнуте, слушай, такие лохи – всё кушают. А грека фамилия менять надо на какой-нибудь там шмыпандопулас-гавнажопулас. А нэмца там – на херинг-шмеринг. Работа балшой. Крутые бабки дерут. Совсем оборзэли, панымаешь, никакой совести нэт.
– А что ж тебе, – спрашиваю, – в Израиле то не понравилось?
– Э-э! – махнул Васёк рукой с банкой Брадора (мы сидели с ним на скамейке парка Жан Манс), – э-э, слушай, какой жызн? В синагога ходи, хер обрезай, кипа носи, в субботу пить-кушть нелзя, эт нелзя, то нелзя.
– Но все же, – говорю, – вот тебе, Ваське русскому, гражданство дали, паспорт, пособий, небось, всяких надавали.
– Э-э, да, дали, слушай, да. Корзину абсорбции, там, машканту дали, – ответил Васёк задумчиво. – Так, ведь, болше не дадут, слушай. Что с них ыщо взять? Нечего болше взять… Беженец я! – добавил он уверенно.
В общем, расстался он со мной поздно вечером, взяв с меня торжественную клятву, что назавтра я ему, как он выразился, "забью стрелку" с моим адвокатом Мишелем Ганьоном…
…Назавтра я стрелку действительно забил, и уже утром во вторник мэтр Ганьон принял своего нового клиента мусью Картузова. Уселись мы в его кабинете, и адвокат погрузился в изучение васькиных бумаг.
Наконец, спросил: – Кель э вотр орижин этник? (Кто вы по национальности?)
– Ыврэи мы, грустно ответил мичман, вот здесь теудат-зеут. Там напысано, что я – ыврэй.
– Пар вотр пэр и вотр мэр? (По отцу и по матери?)
– Мама – ыврейка, – так же грустно сообщил Картузов.
– И как вашу маму зовут? – заинтересовался адвокат
– Зояванна, – сказал Васька настороженно, но твердо.
Чувствовалось, что по этим рифам он уже плавал не раз.
– Zoyavanna, эт ан ном жюиф? – мол, еврейское ли имя? – усомнился Ганьон.
– Мама ее, бабушка моя – ыврейка. Дора Абырамовна звали. Все ыврейские законы саблудала, все праздники, – уже совсем уверенно заявил Васёк и зачастил, загибая пальцы, – рош ашана, йом киппур, суккот, ханука, пурим, пейсах, шавуот…
Са суффи, суффи – достаточно, остановил его мэтр, – я вам верю. И у вашей мамы есть доказательсва ее еврейства? Есть документы?
– Сгорэли документы, слушай! – запечалился Картузов. Такой пожар был, всё сгорэло, в чем мама родила остались. Пришлось всэ бумаги восстанавливать.
– Ай-ай, заохал адвокат, – отчего же случился такой пожар?
– Нэхарошие люди подожгли. Антысемиты. Говорят, уезжай в свой
Израил, а не то всех пожжем. Прышлось уехать, родину бросить, – ответил Васёк с таким надрывом, что Ганьон быстрым профессиональным жестом подставил ему коробку с клинексами.
Выдержал полуминутную паузу, чтобы дать клиенту справиться с внезапно набежавшими слезами, и спросил тоном участкового врача:
– Донк, и сэт фуа, дё куа ву плеинье ву? – мол, а на сей-то раз, на что вы жалуетесь?
