Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
– Хибаж ты нэ пьэшь? Ты або дюже хворый людына, або вэликий подлюка!
Лицо же гаитянской национальности извивается и жалобно объясняет:
– Шер месье, экскюзе муа! Жё нё пё па. Жё пасс ан кур дё трэтман контр ля шодписс. Мол, господа хорошие, простите, не могу, я от трепака лечусь.
Только лишь мое появление и спасло гаитянина, реально дюже хворого людыну, тем паче, что я для подстраховки объяснил хлопцам, что он, якобы, спидом мается. Как же они шарахнулись! Серега даже стакан с недопитым содержимым хотел выкинуть. Но Толян сказал:
"Хорылка, вона яку хошь заразу убъет!" И, хыкнув, допил залпом вместо гаитянина-спидоносца.
Были же они оба родом из города-героя Одессы. И не какая-нибудь там шваль припортовая, а моряки славного Черноморского морского пароходства. Сами при этом – люди черные. Но не в смысле цвета их кожи, или образа мыслей. А в смысле цвета их пьянки. Понеже пили
Толян с Серегой по черному. Работали они оба в какой-то кошерной хлебопекарне, всегда в ночную смену и возвращались с работы в 8 утра. А по дороге заходили в депанёр к хорошо знакомому индусу и он им, как хорошим знакомым продавал из-под прилавка контрабандную американскую водку в полутора литровой бутыли, которую они называли
"генсеком".
Литровая же водочная бутыль звалась у них секретарем обкома, тогда как семисотпятидесяти-граммовая носила гордое имя коммуниста.
А фляжечка в 375 граммов именовалась комсомолкой. Ее подружка в 200 грамм – пионеркой; самый маленький же пятидесятиграммовый мерзавчик
– октябренком. Я у них как-то спрашиваю между второй и третьей: "А советская поллитра кто будет по партийной линии?" А они мне хором:
– Це ж кандидат!
Итак, отработав в кошерной хлебопекарне очередную ночь, покупали
Толян и Серега у индуса-контрабандиста заветного генсека и тут же с утра садились кушать водку, заедая ее салом. И так кушали где-то часов до четырех. Дома же, конечно, при этом безвылазно не сидели: выходили, тусовались. С криками: "Хинди-руси бхай-бхай" хлопали по плечам встречных индусов, пакистанцев, филиппинцев. Обнимали знакомых китайцев, вопя восторженно: "Ебать-копать, кого я бачу, якие люди и без охраны!" И веселились как дети, когда китаец также восторженно лопотал в ответ: Ипать-капать-ипать-капать!
А еще любили хлопцы при этом спiвать пicню. Именно – пiсню, ибо спивали всегда и исключительно только одну единственную: "У стэпи под Херсоном высокие травы, у стэпи под Херсоном курган". Не знаю уж, чем оказался столь мил их сердцам непутевый анархист Железняк, заблудившийся по пьяне между Одесой и Херсоном. Я же сам эту песню терпеть не могу, ибо явилась она однажды свидетельницей моего величайшего сексуального позора.
Дело-то уж было почти четверть века тому назад, в 1976 году. В сентябре. Я тогда сопровождал португальскую профсоюзную делегацию на отдыхе, и жили мы в жутко блатном санатории ВЦСПС в Крыму под Ялтой.
А так называемый "переводчик сопровождения делегации на отдыхе", мало того, что получал от ВЦСПС деньги за каждый день и час, так еще сам практически тоже отдыхал, то есть девять десятых времени имел в своем полном распоряжении. Ну, я им, временем этим, и пользовался. В смысле баб. Уж больно в те далекие годы я был до них охоч. А буквально вместе со мной объявилась там одна бабешечка из Молдавии: черненькая такая, маленькая, грациозная и с изящным именем Флора.
Она же сама на меня запала и возжелала общаться после того, как я, познакомившись с ней в танце на дискотеке, сказал:
– Флора, можно я буду первым в вашей жизни человеком, который не спросит, есть ли у вас сестра Фауна?
И бабешечка-молдованка от такого прикола заторчала. Видно было, что все ее хахали всегда при знакомстве именно о сестре Фауне и спрашивали. Но, однако, что-то ей мешало до конца расслабиться.
Дальше тисканья и поцелуев дело никак не шло. Сидим, бывало, ночью в скалах под крымским небом, жадно дыша, ласкаем друг друга по самым, что ни на есть, интимным местам, и – ничего больше. На всё остальное
– нет, нет и нет! Так обе данные мне ВЦСПС недели потратил я на уговоры. Наконец, уломал. Чуть ли не в последний день пришла она все-таки ко мне в номер.
А, ведь, как еще все это с соседом-то, профоргом Херсонского судостроительного завода, пришлось согласовывать и утрясать! В смысле, чтобы он слинял из комнаты. Сейчас, по прошествии стольких лет, аж самому не верится.
В общем, херсонский профорг, утрясенный и согласованный, свалил на набережную пить масандровский портвейн, а бабешечка-то, Флора, после длиннущих уговоров позволила себя, наконец, раздеть, обнажив очаровательное смуглое тельце с сисечками, как теннисные мячики. И, вот, ложится она, раздвигается, а я, тоже голенький, в состоянии полной половой готовности залезаю на нее, предвкушая момент немыслимого блаженства.
Как, вдруг, у моего левого уха что-то оглушительно пернуло, хрюкнуло и хрипло пропело: "М-а-а-тросс Же-л-л-езнякк пар-тизаннн!!!" Словно гвоздь через ухо прямо в череп засадили.
Репродуктор это был, висящий на стене аккурат над моей койкой.
Той самой, куда я только что Флорочку уложил. Репродуктор настолько испорченный, что за все две недели моего пребывания в санатории не то, что звука, писка ни разу не издал именно до этого самого момента. Как, впрочем, и после. Понеже, пропердев про Железняка, снова замолк навсегда. Но при этом лишил меня всей мужеской силы.
Причем, лишил начисто. Пол часа, наверное, Флорочка мою мужескую силу давила и тискала без всякого эффекта. И оделась с хохотком. С тех пор уж, сколько лет прошло, а как слышу я "Матрос Железняк партизан", так и вспоминаю этот хохоток…
… Хотя, где все это было? В какой жизни? На какой планете?…
С четырех же вечера ложились одесситы почивать и спали до 23 часов. А там поднимались и, быстро приняв по возможности "кошерный" вид, (в смысле, закинув в рот по пол пачки ментоловых драже тик-так и напялив на свои тыквы некое подобие кип) отправлялись на работу в ночное.
Когда я им позвонил, они как раз, благоухая мятным ароматом, готовились к выходу. Трубку взял Толян. Услышав, о чем идет речь, сказал незатейливо: "Та нехай едет, спит, дверь не запрем. Но шоб утром хенсека шмарахэзу обеспечил". Так что мне осталось только сообщить Ваську их адрес и объяснить, что шмарагезом в Одессе-маме зовется водка, а генсеком – полутора литровая емкость.
Уже через неделю, помнится, Толян с Серегой позвонили и хвалили
Васька. Мол, шустрый хлопчик оказался, такую, мол, еблю с погонами изобрел, что ему эти лохи в винных магазинах шмарахэз на халяву дают. Оказывается, Васёк в первый же день, как салага, был послан в
ликер стор за бухалом и на обратном пути к дому упал, разбив бутыль. Вернулся в магазин и, страдая, стал трясти перед продавцом своими залитыми водкой баксами, желая приобрести новый фуфырь.
При этом для наглядности, и чтобы компенсировать нехватку нерусских слов, ткнул ему под нос девственно целое горлышко разбитой бутылки. Им-то, именно горлышком, продавец и заинтересовался. Взял его, аккуратно закатал в пластиковый пакет, сказал страдающему
Ваську: "Окей, окей!" И, отказавшись от денег, выдал ему совершенно бесплатно точно такую же емкость, долго сочувствуя по-ихнему:
Бля-бля-бля!
Как ни был Васёк в расстройстве чувств, а сообразил: если покажешь в государственном ликер-сторе битое нераспечатанное горлышко, то дадут тебе целую бутыль. И дадут на халяву. А куда ты дел содержимое тобой разбитой: пролил ли, выпил, никто даже и не спросит. Даже и не подумает спросить. Ибо в ихних лоховских мозгах такого и промелькнуть не может. Не те мозги. Не наши.
Сообразил и тут же начал прокручивать варианты. Не поленился, раздобыл где-то весьма оперативно (сказалось военное воспитание) список адресов всех винных магазинов города Монреаля. Запасся большим рюкзаком, куда помещал всякий раз кастрюлю, пустую полутора литровую бутыль, молоток, воронку, здоровенный кусок старой простыни, чтобы использовать его в виде нехитрого фильтра, и отправлялся на дело. Заходил в винный, покупал полутора литровый генсек Абсолюта и тут же искал ближайший закуток, где бы его никто не увидел.
Учитывая тот факт, что в Канаде подавляющее большинство населения выходит наружу только лишь для того, чтобы нырнуть в припаркованный у дома автомобиль, а на улицах, скверах и дворах чаще всего – пустота, то найти такое место большого труда не составляло. А, найдя его, Васёк располагал кастрюлю с простыней-фильтром прямо под купленной бутылкой и бил ее молотком по донышку. Водка стекала, фильтровалась, а мичман через воронку переливал ее в заготовленную пустую емкость.
После этого принимал до предела жалобный вид и, держа перед собой битую бутыль с нераспечатанным горлышком, как тургеневская барышня собственную невинность, заходил обратно в магазин и сообщал продавцу, глотая чистые слезы: "Вот, брательник, слушай, шайтан толкнул, на ровный мэста упал, памаги, братан, вэк нэ забуду!" И всегда уходил, унося еще один полутора литровый генсек вместе с искренним сочувствием и состраданием лоха-продавца. Таким образом, пристроился Картуз на Сан Лоране у Толяна с Серегой и снова выпал из моего поля зрения.
