Макс Нарышкин - Про зло и бабло
Мой номер шестнадцатый, но сижу я все-таки не в коридоре, как остальные приглашенные, а в зале высшего света СОС. Видимо, сказывается передача мне в собственность некой недвижимости. Раисамаксимовна неподалеку от Старостина, на меня она не смотрит, и это понятно. С такими, как я, разговор короткий, и обращать внимание на ничтожество можно лишь тогда, когда о нем зайдет речь.
Старостин объявляет заседание открытым и тут же объявляет минуту молчания. Я встаю и не знаю, как себя вести. Так обычно чувствуешь себя, когда приглашен на чужие свадьбу или похороны. Вроде бы радоваться надо (скорбить), но не радуется (не скорбится), потому что чего радоваться-то (скорбить), если людей этих в первый (последний) раз видишь и, быть может, будут (были) они в будущем (прошлом) такими сволочами, что заздравный (заупокойный) тост этот долго еще вспоминать будешь.
Через десять секунд коллективное прослушивание кондиционера заканчивается, и Старостин провозглашает повестку дня. Кажется, она не меняется уже много лет, потому что Сергей Олегович оглашает что-то около пятнадцати вопросов, смысла большей части которых я не понимаю, и все начинают выступать с места, следуя укоренившимся в компании демократическим принципам.
Бредятина льется мне в уши со всех сторон, я лишь выдергиваю из контекста общие фразы и иногда, когда улыбается удача, я догадываюсь об общем смысле… Процентная характеристика кварталов текущего года позволяет судить о некотором росте темпов продаж, однако последний месяц подтверждает общую тенденцию к падению интереса к продукции, из чего следует сделать бесспорный вывод о недостаточно эффективном продвижении товара по линии рекламных акций и необходимости установить стационарные автономные пункты по сбыту продукции в поликлиниках и специализированных лечебницах…
— Работа с телевидением акцентирована на корректный захват рынка медикаментов, — говорит, когда подходит его очередь, директор РR-департамента. — Продвижение «Убийцы рака» благодаря систематической инфильтрации идеи здорового образа жизни повысила показатели продаж на два с половиной процента.
— Что у нас со страховыми случаями? — вопрошает Старостин, посматривая сквозь очки на мрачного типа, который, по моему мнению, заниматься страховыми случаями не имеет права из-за внешнего вида, у меня он уже сейчас убивает всякое желание разговаривать с ним насчет страховых случаев.
— Со страховыми сертификатами в управления СОС в регионах обратилось за текущий месяц две тысячи пятьсот сорок два человека. Семьдесят из заявлений удовлетворены, сто двадцать из тех, кому было отказано по различным причинам, обратились в суд.
Старостин наконец-то ловит меня в прицел своих очков, но потом, вспомнив, видимо, что это, как говорит юрист Володя, «не моя компетенция», кивает и переключается на селекторную связь с начальником юротдела, находящимся где-то далеко.
Мой босс заверяет руководство, что юрист Володя в состоянии низкого старта и что он разберется со всеми вопросами четко и слаженно, во взаимодействии с судебными органами. И из заявления этого мне становится ясно, что с судебными органами Старостин работает уже давно, и те еще ни разу его не разочаровывали.
Через час у меня начинает дымиться крыша, еще через полчаса я понимаю, что если не выйду на свежий воздух, деградирую. Однако, слава богу, доходит очередь и до моего шестнадцатого номера…
Раисамаксимовна пышет жаром. Ее лицом можно прижигать открытые раны. Она потрясает в воздухе DVD-диском, и головы членов совета директоров дергаются вверх-вниз, словно взгляды прилипли к коробке. Свидетельствуя о саботировании мною корпоративных требований к сотрудникам СОС, стерва движется к установленному в зале проигрывателю как на роликах.
Я слышу скрип сидений. Это задницы членов вдавливаются поудобнее, и на лицах многих такое выражение, словно им предлагается просмотреть клубничный ролик. Старостин смотрит на меня внимательно, и я пожал в ответ плечами, словно не понимаю, о чем речь.
Экран плазменного полутораметрового телевизора вспыхивает голубым светом, и некоторое время все, и я в том числе, видят офис юротдела с потолочной высоты. Потом входит Володя и садится за стол. Раисамаксимовна нервно прокручивает запись, и вот я вижу специалиста по финансовому мониторингу СОС Чекалина.
— Да, я ваш новый юрист.
— На какое направление вас поставили?
— Финансовый мониторинг.
— Тебя как зовут?
— Владимиром.
— А почему такой нервный? Ты похож не на юриста, а на затравленного юристом распространителя.
Хохоток среди членов.
— Я не затравленный, у меня насморк, — и камера добросовестно показывает, как Володя брызжет себе в нос распылителем.
— Ладно, хватит придуриваться. Нам вместе работать. Раису я ненавижу, здесь для того, чтобы на хлеб зарабатывать. Этого достаточно?
Камера бесстрастно свидетельствует, как юрист Чекалин садится на стол юриста Говоркова и что-то шепчет ему на ухо.
Юрист Говорков без чувств валится под стол.
Дрожащей рукой Раисамаксимовна крутит запись. Палец ее иногда не попадает на нужную кнопку, и запись возвращается обратно.
Дальше эпизод с раком, женской ногой и березовой рукой, протягивающей пациентке стакан.
Хохот Старостина заставляет некоторых вздрогнуть. Через минуту хохочут все, хотя я готов биться об заклад, что не засмейся Старостин, а закричи, и все они загалдели бы, как чайки. Они и смеются так, как обычно пишут в книгах: ха-ха-ха. А в глазах — ужас от содеянного юристом Чекалиным. «Она отказалась от соса…»
Я поднимаю глаза и останавливаю их на Старостине. Он продолжает улыбаться, и даже сейчас, когда предыдущий эпизод позабыт, его плечи продолжают вздрагивать. Я смотрю на него и не вижу никакой другой реакции.
— Вы так говорите, Володя, потому что предупреждали меня в туалете о том, что все наши разговоры в офисе слушают, или действительно не знаете? — Камера не могла показать совету, что я показываю Вове руку, зато камера безупречно показывала бледное лицо юриста, когда я напоминал ему о его мнимых откровениях в туалете. Члены переглядывались и смотрели на Старостина. С хищной усмешкой Сергей Олегович грыз дужку очков…
— Вы так говорите, Володя, потому что не хотите, чтобы руководство узнало, как вы писали Марине из статистического исковое заявление в суд? — прозвучало в самом начале, еще до смеха.
Раисамаксимовна стоит и смотрит в пол. Кажется, Володя из тех, кому ей можно верить на слово, но камера, сволочь, показывает не то, что нужно, а когда это как раз не нужно, демонстрирует лицо Володи, который реагирует всегда лицом.
На столе его раздается стук, и юрист смотрит куда-то перед собой. Когда объектив наезжает на то место, куда он смотрел, стол чист, и пластмассовая табличка стоит на прежнем месте.
Вова уходит.
Дальше — истеричный крик Раисымаксимовны, мой спокойный голос и ее обещание меня уволить на сегодняшнем заседании. В общем, если не считать моего посыла Вовы туда, куда Макар телят не гонял, Раисамаксимовна выглядит полной дурой. Идиотка даже забыла стереть наш последний с ней диалог, так она верила словам юриста Володи.
Старостин должен что-то сказать, и он говорит:
— Пересадите Говоркова в другой офис.
На Раисумаксимовну страшно смотреть. Если бы все это происходило в Древнем Риме, ей вслед неслось бы улюлюканье и разочарованная толпа показывала бы большим пальцем вниз.
Я сделал главное. Прибыв на службу в компанию с консервативно-корпоративными настроениями, я нажил себе кровного врага и заработал авторитет одновременно. Теперь можно спокойно работать.
Перед тем как объявить совещание закрытым и распустить всех на обед, Сергей Олегович с чертиком в глазах громко спрашивает:
— Герман, что такого вы сказали Говоркову, что он оказался под столом?
— Я сказал, что видел, как он в туалете, чтобы помочиться, переключил на себе тумблер.
Члены совета смотрят на Старостина. Старостин хохочет. Члены начинают хохотать.
К этой тормозной реакции я скоро привыкну. Хочется на это надеяться, иначе всякий раз, когда буду чувствовать паузу между реакцией президента и реакцией зала, меня будет тошнить. Как бы то ни было, я вынес из этой истории хороший урок. Откровения курильщиков в туалете и подпольная критика руководства не что иное, как провокация. Если бы я хоть как-то отреагировал или хотя бы шевельнулся, об этом тотчас стало бы известно руководству. При этом дело было бы обставлено таким образом и к нему пришили такие факты, что мое досье сотрудника СОС перекочевало бы на стеллаж начальника СБ.
Потом было еще много разговоров в туалетах, курилках, коридорах. И я с объяснимым чувством отвращения понимал, что эти люди не выполняют задание конкретного лица, а действуют из соображений личной убежденности. Это как система подсчета баллов в НХЛ, где степень полезности игрока определяется количеством проведенных на льду минут. Если в то время, когда ты на льду, команда забивает, тебе плюсуют балл. Если тебе забивают — минус балл. Сумма плюсов и минусов дает конечный результат. Таким образом, если в СОС ты настучишь десять раз, а на тебя настучат восемь, то твой коэффициент полезности будет равен +2. В конце концов я окончательно уверился, что критическая коридорная болтовня в компании имеет особый смысл, а потому главным является не то, что ты услышал, а то, что будет сказано о твоей реакции в отчете. Мой ход был великолепен: теперь, когда в моем присутствии заговаривали о постном, я произносил — «Не стыдно?», и уходил. Моя душа ликовала, когда я представлял, как эти шныри ломают голову над тем, что я имел в виду. Ошибка в отчете дорогого стоила. Для них.
