Макс Нарышкин - Про зло и бабло
Перед тем как объявить совещание закрытым и распустить всех на обед, Сергей Олегович с чертиком в глазах громко спрашивает:
— Герман, что такого вы сказали Говоркову, что он оказался под столом?
— Я сказал, что видел, как он в туалете, чтобы помочиться, переключил на себе тумблер.
Члены совета смотрят на Старостина. Старостин хохочет. Члены начинают хохотать.
К этой тормозной реакции я скоро привыкну. Хочется на это надеяться, иначе всякий раз, когда буду чувствовать паузу между реакцией президента и реакцией зала, меня будет тошнить. Как бы то ни было, я вынес из этой истории хороший урок. Откровения курильщиков в туалете и подпольная критика руководства не что иное, как провокация. Если бы я хоть как-то отреагировал или хотя бы шевельнулся, об этом тотчас стало бы известно руководству. При этом дело было бы обставлено таким образом и к нему пришили такие факты, что мое досье сотрудника СОС перекочевало бы на стеллаж начальника СБ.
Потом было еще много разговоров в туалетах, курилках, коридорах. И я с объяснимым чувством отвращения понимал, что эти люди не выполняют задание конкретного лица, а действуют из соображений личной убежденности. Это как система подсчета баллов в НХЛ, где степень полезности игрока определяется количеством проведенных на льду минут. Если в то время, когда ты на льду, команда забивает, тебе плюсуют балл. Если тебе забивают — минус балл. Сумма плюсов и минусов дает конечный результат. Таким образом, если в СОС ты настучишь десять раз, а на тебя настучат восемь, то твой коэффициент полезности будет равен +2. В конце концов я окончательно уверился, что критическая коридорная болтовня в компании имеет особый смысл, а потому главным является не то, что ты услышал, а то, что будет сказано о твоей реакции в отчете. Мой ход был великолепен: теперь, когда в моем присутствии заговаривали о постном, я произносил — «Не стыдно?», и уходил. Моя душа ликовала, когда я представлял, как эти шныри ломают голову над тем, что я имел в виду. Ошибка в отчете дорогого стоила. Для них.
Глава 8
Я бы хотел не говорить об этом, и первое время держался, как мог. Но сейчас, когда стало ясно, что для полного сияния красок на картине, изображающей мое новое место службы, без этого не обойтись, я все-таки решился. После того как я посетил первое в своей жизни совещание и влился в «семью», я до мозга костей прочувствовал, что оказался за рубежом. И разница лишь в том, что в Нью-Йорке можно сказать американскому коллеге в лицо по-русски: «Мудак ты, свинья и урод моральный!» — и быть уверенным, что тебя все равно не поймут, а здесь, несмотря на то, что вокруг звучит чужая речь, такое говорить не следует, ибо окружающие — русские. Но дошедшие, видимо, до такого состояния, когда мозг трансформируется в иные формы.
Корпоративная культура — это не только и не столько наличие внутрикорпоративного кодекса поведения в компании. В первую очередь это стиль взаимоотношений между людьми, стиль их поведения и ценности, которые они разделяют. Когда я был на стажировке в прокуратуре, то вокруг меня тоже звучало малопонятное: «темняк», «кража с криком», «трекнуться» и тому подобное. Но тогда мне было ясно, что серьезные люди в погонах вынуждены применять арго в силу того, что каждый день, каждый час и, быть может, каждую минуту общаются с людьми нравственно неполноценными, это понятно и особых тревог не вызывает. Но когда в уши мои в первый же день работы стали врезаться тоси-боси совершенно иного порядка, я испугался. Клянусь, мне было страшно, и я стал подозревать, что этот язык мне не выучить никогда.
Однако вскоре все прошло.
В СОС работал человек, который до этого был менеджером в компании «Исток». Он-то и втолковал мне, что ничего страшного нет, нужно только собраться.
— Знаешь, как в «Истоке» называют перепозиционированную водку? Киану.
Я обалдел. Он объяснил:
— Суть проста: слово произошло от имени актера Киану Ривза, героя эпопеи про Матрицу, которая, как известно, перезагружается.
Вспоминая университетские лекции, я вспомнил и то, что сленг возникает на уровне так называемых субкультур. То есть если уж филологи признают факт мутации русской речи, то мне следует смириться и начать скрещивание с этой субкультурой. Я принялся прислушиваться к речи СОС, доносящейся до меня со всех сторон.
«Битуби»… «битуси»… — слышалось мне в коридорах отдела сбыта, и первые дни я даже прикасался к своей голове, убеждаясь, что с ней все в порядке. На самом же деле непонятно было только мне, конченому выпускнику лучшего вуза страны. Сокращенные обозначения В2В и В2С, а также их звучание на русском — не что иное, как формулы Business to Business и Business to Customer. СОС продает аптеке ящик хлористого — это битуби. Наркоман, решивший завязать и прочиститься, покупает в аптеке одну бутылку — это битуси. Отдает пустую бутылку соседке — это ситуси. Соседка сдает бутылку в пункт приема стеклотары компании Милорадовой — ситуби. Фули тут непонятного?!
Вскоре я догадался, что о компании можно узнать многое, если ни у кого ничего не спрашивать, а просто слушать. А еще спустя некоторое время дошел и до признания того, что использование корпоративного сленга — нормальное явление для любой компании, ни плохое, ни хорошее. Он загаживает родную речь, но, с другой стороны, помогает стаду, в котором пасусь и я, общаться на одном языке. Более того, случаются моменты, когда альтернативу сленгу найти в словаре Ожегова просто невозможно. Кто не верит, пусть попробует найти синоним любимым словечкам отдела рекламы СОС «челлендж» и «драйв». Если даже подогнать, то вкус уже будет не тот и запах не тот.
Жизненный цикл корпоративного сленга зависит от того, как часто повторяются ситуации, в которых он используется. А вообще, как я сообразил, стиль общения в СОС и понятный только ее сотрудникам язык — один из признаков корпоративной культуры. Своеобразный иностранный язык для внутреннего потребления позволяет стаду, в котором пасусь и я, идентифицировать себя с фирмой и работать для достижения ее целей.
Кто такие «макузеры» и «калькуляторы»? Ответ на эти вопросы знают сотрудники СОС, в словарный запас которых эти понятия вошли давно и, кажется, навсегда. «Макузерами» компьютерщики департамента оргтехнического обеспечения называют пользователей Macintosh, а «калькуляторами» топ-менеджеры обзывают экономистов низшего звена, не принимающих самостоятельных управленческих решений. «Калькуляторы» в СОС пригодны лишь для того, чтобы «прессовать бутоны», и чтобы было понятно, какие бутоны «калькуляторы» прессуют, следует перевести с английского to press buttons. В итоге станет понятно, что удел низового звена стада — «стучать по клавишам».
Язык, на котором базарят офисные труженики СОС, представляет собой гремучую смесь из специальных терминов и англицизмов. Во времена, когда СОС становилась на ноги, возникла дилемма, от которой не ушла ни одна крупная компания России. Либо директорат международной компании должен пытаться безрезультатно постигать русское «я», либо русский бизнес-класс — осваивать азы корпоративного естества, чуждого русскому «я». Победило, как всегда, русское. Новые привычки пришли сами собой. Меня невероятно коробит, когда к Старостину все обращаются хотя и на «вы», но — Сергей. Исключение составляет разве что Раисамаксимовна, но из этой суки можно делать ржавые гвозди, ее не перевоспитать.
English fluent — обязательное требование для принимаемого на работу менеджера. HR-департамент (он же просто «эйчар»), а не отдел кадров, salary, а не жалованье. В рекомендациях собранию Старостин сказал обо мне следующее: «Смартный молодой человек с брайтным знанием права». Клянусь мамой, мне не сразу пришло в голову соотнести сие со smart и bright.
Корпоративный сленг помогает менеджеру идентифицировать себя как «сосовца» (так в СОС называют своих коллег), «марсианина» (так именуют себя менеджеры Mars) или как элемент «системы» («система» на языке сотрудников — Coca-Cola). Практика корпоративного dress-code и культивация сленга — явление нормальное и менять что-то никто не собирается. Хочешь зарабатывать бабло — изволь говорить правильно. То есть корпоративно.
И я быстро стал понимать. За неделю.
Глава 9
Неделю после описанных выше событий меня неотступно преследовало чувство, что я не один. Начальник юротдела все не появлялся, Володю депортировали на восьмой этаж, камера не в счет, и при всем при этом я каждым квадратным сантиметром кожи ощущал чье-то присутствие. Ни разу не шевельнулась штора у окна, разве что от сквозняка, ни разу, открыв резко дверь, я не обнаружил согбенного типа, которого послали подсматривать, а он решил подслушивать, я читал, выписывал, созванивался, но все время меня не покидало чувство, что я в опасности.
С одной стороны, беспокоиться нечего. Я не онанирую под столом, поглядывая через прозрачную стену на проходящих мимо красоток, не курю марихуану и не жарюсь шприцем. Алкоголь за исключением особых случаев меня не прельщает, и скабрезных разговоров по телефону я не веду. Так что обстоятельства, которые в широком смысле трактуются как компрометирующие, мне никоим образом не угрожали. Дома тоже все было тихо и спокойно. По вечерам, вернувшись с работы, мы смотрели с Иринкой фильмы по DVD, планировали будущую жизнь и делились ощущениями. Я — о новом месте службы, она — о старом, при этом постоянно почему-то получалось, что мы говорили об одних и тех же вещах и событиях, что давало основания полагать, что у меня в связи с устройством в СОС проявляются признаки дежавю.
