Андрей Войновский - Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка
«Да чтоб ты провалился, сентиментал ты хренов» – будь я поздоровей, клянусь, прибил бы к черту этого засранца!
Вместе с трехструнным музыкальном щипковым инструментом во всю свою луженую басистую глотку зарыдал и этот монстр, уткнув раскрасневшуюся от эмоций морду в пышные и вызывающе вздымавшиеся груди Эльвиры Тарасовны Касперчак… пусть даже в девичестве Зусман. Какая разница? Она же, стерва, нежно гладила баранью башку Фаддей Авдеича, и крокодильи слезы от печали ненасытной вытекали из его несимпатичных, я бы сказал, омерзительных глазных щелей, вызывая отвращение к закуске. А этого как раз и не хватало мне и моему изрядно проспиртованному самогоном организму. Я словно волк иль заяц? глазами пожирал капусту, не в силах прикоснуться к ней. Бывает же такое!
«Ну, слава богу! Он, зараза, наконец-то выдохся. А было бы куда приятнее, когда б от собственных переживаний уж лучше испустил бы дух к едрене фене. Ох, мечты, мои мечты, где ваша сладость? А так, хотя бы для начала, утер бы, что ли, сопли, чем махать своей лопатой».
И что же? Падкий на минор детина и впрямь махнул рукой, и балалайка замолчала тут же, а Силыч, словно изваяние, опять застыл на полуноте в совершенно идиотской позе. Да как и в прошлый раз, так и не взяв финального аккорда. А что поделаешь? Талантливые люди всегда зависимы от самодуров. И в этом-то, увы, ирония судьбы.
– Ну почему, свет мой Эльвирушка, все в этой жизни, попросту, по-русски, всегда таким вот эдаким Макаром? – жаловался своей пышногрудой наложнице от души наревевшийся детина, порядком измочив при этом горючими слезами феминистическое левое плечо узорного, цветастого, из плотной ткани сотканного сарафана Эльвиры свет-Тарасовны. – Ты же знаешь, я ж не какой-нибудь, чтоб там. Ведь все же от души! Хотелось, чтобы в радость. Чтобы, попросту, по-русски, удивить. Но ведь это ж как всегда – одна хреновина! И что прикажешь? Опять копченых угрей жрать, что ли?
– Прошу меня простить, Фаддей Авдеич, – быстрее меня и вольного ветра сообразила вдова, – а что, таковые в якитории имеются в наличии?
Планетного масштаба упадничество в настроении Фаддея Авдеича, сопровождавшееся непотребным вытиранием горючих слез и вязких соплей рукавами пиджака haute couture, сменилось вновь неподражаемым по своей природной органичности удивлением. Кудрявый громила посмотрел на близкую мне, воистину красивую женщину как на последнюю идиотку:
– Это вы о чем, матушка? Да у нас тут, попросту, по-русски, в каждой избе в подполе этого, почитай, добра навалом. Собаки не едят. Все на удобрение. Места-то угристые.
– Ах, Фаддей Авдеич, – шебетала Людмила Георгиевна, – вот уж удивили – так удивили! По мне, в этом мире подлунном так ничего вкуснее копченого угря не существует. А вы, маг, чародей, волшебник, ни слова об этом. Ну что же у нас за мужчины, в конце-то концов!
«Ох, коза, только бы тебе не пережать с твоей артистической укоризной. Ты, вероятно, забыла, что этот неандерталец совершенно непредсказуем?» – подумал я с легким содроганием в сердце.
Однако нет. И на сей раз пронесло. Бог нас снова миловал: в долю секунды падкий на лесть Авдеич преобразился, расправил крылья и прям-таки расцвел, как какой-нибудь гаагски-роттердамский тюльпан, тонко пахнущий полевой василек или распираемая от избытка нежности скромная болотная и очень смущенная незабудка.
– Многоуважаемая, – детина развел руками, – да пожалуйте вам! От всей моей, попросту, по-русски, широченной души несметной: да нате! Сколько влезет. Но это ж ведь батально! Правильно, Эльвирушка?
– Соглашусь, Фаддеюшка, банально, – дипломатично поправили тупого и безграмотного верзилу наполненные соком страсти чувственные губы феминистки. – Да что уж теперь, сокол мой ясный, поделаешь?
– Так вот и я, Эльвирушка, туда же. А эдак вот видишь же как?.. Э-э-эх! – подобно предводителю славян, ребром ладони рубанул по воздуху в сердцах Фаддей Авдеич. – Еропка!
Халдей Еропка долго не заставил себя ждать. Он прискакал немедленно. Как будто б никуда не уходил. Как будто бы все время находился рядом, в неизменной позе, с полотенцем на руке.
– Еропка, ты это… – не уставал сокрушаться детина. – Тащи уж, что ли, этих… змеюг водяных. Раз уж наши гости дорогие, попросту, по-русски, заказывают.
И снова, видно по традиции, получив по ягодицам, Еропка растворился в полумраке якитории, оставив нас со вдовушкой одних общаться с этим кучерявым самодуром. А вместе с ним и с пышногрудым ручейком в цветастом сарафане… Ну почему мне так везет за триста тысяч баксов?
Эпизод пятнадцатый
«Метаморфозы»
А ведь заметьте, господа, что эта грязная скотина (я имею в виду мое второе «я») за время моего плодотворного общения с Фаддей Авдеичем так ни разу о себе и не напомнила. Я даже знаю почему: жалкое трусливое ничтожество. Попросту, по-русски, негодяй. Оно, видать, быстрее меня просекло дьявольскую сущность кучерявого громилы, и потому ему наверняка не захотелось со мной на пару получать от монстра по мордасам. Гнусный, отвратительный предатель! Хотя, с другой-то стороны, оно ведь не скрывало по отношению ко мне своего антагонизма. Только вот, признаюсь вам, все равно немножечко обидно. Да и, что греха таить, весьма дискомфортно, когда внутри себя имеешь такую конфликтную ситуацию. В общем, несчастный я человек: ни талантов, ни гармонии в интерьерах души и сознания. Полный кризис постсреднего возраста или, как в народе говорится, попросту, по-русски, ни в голове, ни в жопе.
Да-да, мой дорогой читатель, пусть это прозвучало и не совсем интеллигентно, но ведь беда-то в том, что так оно и есть на самом деле.
– Ба, какие люди! Гаргантюа Пантагрюэлевич, собственной персоной! Мое вам глубочайшее почтение, милостивый государь. Не сочтите за любезность – присоединяйтесь к нам. Разделите с нами вечернюю трапезу. Присаживайтесь, сударь. Не откажите. Будьте так добры! – безудержным потоком красноречие лилось из уст Фаддей Авдеича, словно в нем проснулся совсем другой человек. Словно и в помине не существовало этого чудовищного косноязычия и откровенного идиотизма в глазах. Теперь эти глаза смотрели на происходящее весело, умно и иронично, и метаморфоза сия вызвала откровенно сильный шок даже у железной леди Людмилы Георгиевны Неказистой, повидавшей виды и прошедшей огонь, воду и нефтяные трубопроводы. А обо мне, «очарованном страннике», так и вообще не стоит говорить. В общем, оба сидели, как монументы. Будто бы нас облили жидким раствором цемента, который застыл быстрее, чем это было предписано в технической характеристике.
– Ну-с, дражайший, поведайте нам наконец: какие нынче вести с полей? Как идет посевная? С каким безгранично веселым задором в глазах и в сердцах потрудились сегодня на славу селяне? А как, интересно, выполнил поставленные задачи отдел агитации и пропаганды? Какие накануне им были изготовлены плакаты с транспарантами? Да вы поведайте, сударь, поведайте. Прошу вас покорно, уважьте и не предавайтесь лености. А нам же, всем присутствующим здесь, послушать об этом будет в немалой степени интересно… – выверенные аристократические интонации Фаддей Авдеича наряду с каскадом заданных вопросов были адресованы худому, лысоватому, маленького роста человеку с бледным и болезненным лицом. Одетому в изрядно поношенный костюм фабрики «Большевичка» отвратительно-серого, мышиного цвета. А под воротничком не первой свежести рубашки прибывшего с полей селянина был повязан до неприличия немодный галстук, эдак, годов шестидесятых прошлого столетия. При этом человек еще и плохо видел и носил под стать костюму с галстуком допотопные очки в ужасной роговой оправе.
Вернувшийся с полей селянин откровенно не спешил принять предложение Фаддей Авдеича присоединиться к вечерней трапезе. Он, не торопясь, приблизился к нашему столу и остановился на почтительном расстоянии в метре от него.
– Фаддей Авдеич, – разве что не детским альтом заголосил селянин, – вы прекрасно знаете, сколь велико, сколь громадно… а порой вплоть до безумия мое уважение к вам, дорогой Фаддей Авдеич, но я вас прошу… Нет, я вас в сотый, в тысячный раз умоляю не называть меня ни по имени, ни по отчеству, – селянин готов был расплакаться. – Ну неужели так сложно учесть маленькую просьбу маленького человека и не делать ему больно? Тем более что вам, Фаддей Авдеич, это ровным счетом ничего не стоит.
– Да вы прежде, голубчик, успокойтесь. Прошу вас, – искренне участливым тоном ответил ему хозяин заведения. – И я, поверьте, друг мой, вас уважаю, но именно поэтому вы своей просьбой как раз-таки в тысячный раз ставите меня в трудное и неразрешимое положение. Как мне прикажите вас, любезный, величать по-иному, если вы у нас с рождения официально Гаргантюа Пантагрюэлевич? И в метрике у вас так записано. Ну не заставите же вы меня окликать вас, к примеру, аки какую-нибудь охотничью борзую из своры, пусть даже она и является моей любимицей? Я уверен, что и Эльвира Тарасовна полностью разделяет мое мнение на этот счет.
