Мэри Чэмберлен - Английская портниха
Ада не знала, насколько ее хватит, как долго она сможет терпеть эти окоченевшие трупы, свернувшуюся кровь, запахи гниения и формальдегида, пропитавшие все вокруг. Ей хотелось прикасаться к тугой плоти, заглядывать в светящиеся глаза, а не закрывать веки над тусклыми впадинами. Хотелось бархатистой кожи, пульсирующей крови и надежды, что возникает вместе с жизнью и дыханием. Аде едва исполнилось девятнадцать. Она была молода, самая пора жить на воле, на свободе, но ее окружала смерть, она была у смерти в плену. Так много мертвецов, еще больше немощных, тронувшихся умом. Отец Фридель у могильных ям, брызгающий святой водой на гробы.
С восьми утра до восьми вечера, день за днем, неделя за неделей. Ужин. Отдых. Отдых? По вечерам они стирали свою одежду, коленкоровые панталоны и нижние юбки набухали тяжестью и не столько сохли, перекинутые через перекладины нар, сколько плесневели; подкладки для месячных побурели, апостольники обмякли и утратили белизну. Ада штопала чулки. Сестра Бригитта раздобыла у охранников иголку и немного штопки, и Ада с удовольствием водила иглой, сплетая нитяные заплатки. Это занятие поднимало ей настроение, она словно переносилась в то время, когда работала портнихой, в ту прошлую жизнь. И молитвы. Всегда эти молитвы. Ада закрывала глаза и норовила вздремнуть, пока они молились; стоя на коленях, слегка раскачиваясь, она старалась заглушить благочестивое бормотание сестры Бригитты мыслями о Станисласе.
Она удивлялась, как они выжили, пока их везли в вагоне для скота из Намюра через Францию и пол-Германии. Июньская духота, вечные сумерки в вагоне, где день ото дня становилось все жарче. Ада оказалась зажатой между сестрой Бригиттой и другим пленным, мужчиной из Глазго, он ругался и дергался, то и дело пихая локтем Аду. На каждой станции к ним заталкивали новых арестантов и в конце концов набили вагон так, что уже нельзя было пошевелиться. Ада пробовала разминать ноги, вставая на цыпочки и снова опускаясь на пятки, но щиколотки все равно опухли, и даже огромная обувка сестры Жанны начала жать. Высокий мужчина, стоявший в углу, взял на себя роль старосты. Англичанин и, судя по выговору, из богачей с университетским образованием; наверняка, думала Ада, раньше там, на родине, он был большим начальником, возможно в военном чине, или врачом.
– Мы едем на море, – раздавался его зычный голос, – с ветерком. Давайте же затянем песню. Вместе, хором: «Десять бутылей уснули на стене, и одна, бух, свалилась во сне…»
Сперва пение встряхивало Аду, но шли дни, голоса слабели, вагон стихал, и молчание нарушали только нервные всхлипы или крик ребенка. Самозваный староста заставлял их двигаться ради циркуляции крови, норовил освободить место для больных, чтобы те могли присесть или прислониться к стенке. Люди продирались то вперед, то вглубь вагона, наступая Аде на ноги и толкаясь, но вскоре она перестала ощущать эти толчки. У них не было воды, спали они тоже стоя, под стук колес и лязг тормозов.
– Возблагодарим Господа за Его милость к нам, – сказала сестра Бригитта, когда спустя шесть дней они прибыли в Мюнхен и узнали, чем им придется заниматься. – Наше призвание – обихаживать больных стариков, и неважно, где они обитают. – Она взглянула на Аду: – Или что они за люди.
Сестра Моника, должно быть, рассказала ей, что и кого она разглядела в Аде. Надо вести себя тихо, подумала Ада.
Ада не соглашалась с сестрой Бригиттой. Пусть старые и дряхлые, но эти люди были врагами.
На весь вагон было одно ведро. Многие стояли в запачканной одежде, плача от унижения. Ноздри Ады были забиты ее собственной едкой вонью, а во рту и горле было сухо как в пустыне. Тук-тук, тук-тук-тук. Поезд остановился. На путях послышались отрывистые крики. Боковины вагона опустили, и узники заморгали от яркого света; они тянулись наружу, жадно глотая воздух, словно рыбы, выброшенные на берег, и не замечая, что спотыкаются о тела мертвецов и умирающих. Надпись на здании вокзала: Мюнхен.
– Бавария, – прошипела сестра Бригитта. – А еще католиками называются.
Да какая разница, где они и куда попали? Ада не знала, где находится Бавария, и не желала знать. Все, чего ей хотелось, – сбежать или умереть. Пусть ее пристрелят, разорвут на части, лишь бы не мучиться здесь. Но она была слишком слаба, чтобы бежать, и слишком напугана.
В палатах им не разрешалось разговаривать ни друг с другом, ни с кем-либо еще. И пусть не в тюрьме, но они были заключенными, дармовой рабочей силой, охрана не спускала с них глаз. Дом для престарелых был крупным учреждением, но предназначенным только для мужчин, бывших армейских офицеров и отошедших от дел людей с доходными профессиями, непростых людей, способных платить за услуги. Сюда приходили и здоровые мужчины, вдовцы по большей части, не умевшие наладить быт после смерти супруги и не желавшие нанять экономку. В их распоряжении была уютная гостиная, просторная столовая и обширная оранжерея с выходом на свежий воздух. Немощные постояльцы были много старше, их размещали в больничном корпусе. Охранники являлись в палаты, тыкали в монахинь дубинками, орали на них и на работавших там женщин, полек с нашитой буквой «П» на обтрепанной одежде. Польки мыли полы в палатах, стирали постельное белье, копали могилы и работали на огороде.
– Вежливость ничего не стоит, – объявила сестра Бригитта на одной из вечерних проповедей. – Пусть нам и не позволено разговаривать с ними, но польские женщины – такие же пленные, как мы. Они попали сюда не по своей воле, их превратили в рабынь. Поэтому улыбайтесь им. Уступайте дорогу. Кивайте при встрече. Помните, им страшно и одиноко не меньше, чем нам.
И даже больше, догадалась Ада, когда полька начала лихорадочно оглядываться, не заметил ли охранник внимания к ее персоне, а потом мелко затрясла головой: не надо, нам станет только хуже; не навлекайте на нас беду.
Монахиням поручали вывозить кровати с больными стариками в сад – пусть себе греются на солнышке и дышат свежим воздухом. Летом было жарко, но сейчас, в октябре, температура по ночам опускалась ниже нуля. В их чердачной комнате отопление отсутствовало, и каково же нам будет зимой, задавалась вопросом Ада, со сквозящим оконцем нараспашку и одним одеялом на человека.
– Нам повезло, что мы не погибли, – повторяла сестра Бригитта, – и заняты делом. Ленивцы – дьяволу пожива.
Стариков кормили хорошо. Ходячие пациенты помогали заключенным выращивать овощи на огороде, но СС забирало большую часть урожая, оставляя больнице крохи. Прикованных к постели лежачих кормили с ложечки жидкой пищей. Монахини ели капустный суп с клецками, и Ада толстела.
– Хотелось бы побеседовать с вами, сестра Клара, – сказала однажды вечером в конце октября сестра Бригитта, когда они поднимались по лестнице на свой чердак после смены.
Я в чем-то провинилась, насторожилась Ада. Но в чем? Может, разговаривала во сне и выругалась ненароком. Или выдала свои секреты, хотя много ли ей осталось утаивать. Сестра Бригитта знала, что Ада не настоящая монахиня, и, скорее всего, сестра Моника поделилась с ней своими соображениями насчет того, что и женой Ада была не настоящей. А вдруг она получила какие-нибудь известия? Ада находилась неподалеку, когда сестра Бригитта сказала охране – то есть не сказала, ведь по-немецки монахиня не говорила, – но просто нарисовала крест и ткнула в него пальцем.
– Красный Крест, – объяснила она свою настойчивость сестрам, – сообщит нашим родным, где мы и что с нами.
Но так и Станислас может связаться с Адой. А что, если он здесь, в Германии, и разыскал Аду, и приехал, чтобы вызволить отсюда? Я заплутал в ночи. Вернись ко мне, Ада. Что ж, она вернется. Простит его. То, что между ними произошло, – досадное недоразумение, не более.
– Я не могла не заметить, – сестра Бригитта опустилась на нижнюю полку нар и жестом пригласила Аду сесть рядом, – что у вас все это время не было месячных. Не должна ли я спросить о причинах?
– Переживания, – пожала плечами Ада; от матери она не раз слыхала, что такое бывает. – Нервы. Усталость.
– Вас тошнит?
– Только когда обмываю покойников. Этот трупный запах, я не выношу его.
– Вы были замужем?
Сестра Бригитта явно не слушала Аду, иначе она бы не задавала такие дурацкие вопросы. При чем здесь замужество Ады?
– Да, но… – осеклась она. Неофициально она решила опустить на тот случай, если сестра Бригитта не знает правды.
– И вы вступили в супружеские отношения?
Какое ее собачье дело?!
– Когда вы в последний раз были вместе со своим мужем?
Замолчите! – вертелось у Ады на языке.
– Вы ждете ребенка?
От неожиданности Ада вздрогнула. У нее и в мыслях ничего подобного не было. Ребенок. Исключено. Но тот вечер, когда он уехал из Намюра… От изнеможения и выпивки она была как в тумане, Станислас улегся на нее. И это ощущение, когда он вошел в нее, – ей было больно. Потом, когда он закончил, внутри у нее было мокро и немножко кровило. Резинку он не надевал.
