Мэри Чэмберлен - Английская портниха
– Я не могу.
– У вас нет выбора. Соберитесь. – Сурово глянув на Аду, она подставила ей локоть. Ухватившись за эту опору, Ада вылезла из кровати. Сестра Бригитта взяла ее за подбородок и посмотрела прямо в глаза: – Вы согрешили. Уверена, вы больше не станете пускаться на всякие хитрости. Молите Господа о прощении.
Сестра Бригитта все знала. Догадалась, что было нетрудно. У Ады сердце упало. Что же с ней теперь будет?
Ряса Ады зацепилась за что-то, когда она проходила мимо одного из стариков. Она знала его в лицо. Вдовец из здоровых бодрячков, что расположились по-королевски в жилом корпусе заведения, и все перед ними пресмыкаются. Ада остановилась, обернулась. Старик прижал ее подол к полу тростью и засмеялся – высокий мужчина в темно-сером суконном жилете, застегнутом под шеей, и зеленых молескиновых брюках. Он был по-своему красив, белые волосы и глаза той же прозрачной голубизны, что и у Станисласа. Аде на секунду взбрело в голову, уж не родственники ли они. Но она быстро одумалась.
– Вы очень хорошенькая монахиня, – сказал старик. Ада вспыхнула, и оставалось лишь уповать на то, что под апостольником румянец не заметен. – Как вас зовут?
Ада огляделась. Им не разрешали разговаривать. Поблизости никого не было, кроме обитателей приюта.
– Вы говорите по-английски? – прошептала Ада.
– Немного, но язык забывается, если ему нет применения. Как вас зовут?
Ада, едва не брякнула она. Как же легко попасться.
– Сестра Клара.
– Сестра Клара, – повторил старик. – А раньше, прежде чем вы стали монахиней?
Ада слегка растерялась. Она не знала, позволено ли монахиням называть свои мирские имена. Но было так приятно говорить на английском. Да и с молчанием на протяжении целого дня нелегко свыкнуться.
– Все в порядке. – Старик словно прочел ее мысли. – Мне можно сказать.
Она посмотрела по сторонам. Они были одни.
– Ада, – пробормотала она.
– Ада, – опять повторил старик, – уменьшительное от Адельхайд. Имя сугубо немецкого происхождения. Вы это знали?
Она покачала головой. Ни из ближней двери, ни из дальней никто не появился. Ей хотелось продолжить беседу:
– А вас как зовут?
Старик убрал трость с ее подола и встал во весь рост:
– Герр профессор Дитер Вайс.
– Много же у вас имен. – Аду разбирал смех. Она вдруг поняла, как давно не смеялась, много месяцев. И поежилась. Ребра заныли. Они были по-прежнему одни, никакой охранник не ворвался с плеткой и криком: Es ist verboten, zu sprechen[21].
– «Герр» – это «мистер» по-немецки, профессор всюду профессор, Дитер – имя, данное мне при крещении, Вайс – фамилия.
– Среди моих знакомых профессоров еще не бывало. – Старик нравился Аде. У него было имя, и это делало его личностью, а не мешком плоти, которую ей приходилось мыть и кормить.
– Я на пенсии, – улыбнулся герр Вайс, – но раньше преподавал в гимназии. У вас в Англии сказали бы «в старших классах школы». – Он указал тростью на окно, точнее, на то, что было видно из окна: солдат курил, прислонясь к дереву: – Это мои ребята. Я учил их всех. Едва выросли из коротких штанишек.
– Что вы преподавали?
– Историю, – ответил герр Вайс. – Немецкую историю. Пожалуйста, присядьте, и мы спокойно обо всем побеседуем.
Ада с беспокойством озиралась:
– Это не разрешается.
– Почему не разрешается?
– Просто нет, и все, – пожала плечами Ада.
– Но это теперь и мой дом. И в своем доме я разговариваю с кем пожелаю. – Он махнул тростью в сторону солдат за окном: – Я по-прежнему пользуюсь уважением в качестве их бывшего учителя. Не волнуйтесь.
Он засмеялся. У него были чистые ровные зубы, свежевыбритые щеки, и от него не воня ло. Ада почувствовала, что ей необходимо присесть.
– Идемте со мной, – сказал он, – в оранжерею. Они онемеют от такой мерзости.
– Мерзости?
– Я употребил не то слово? А какое нужно?
– Дерзости, наверное, – сказала Ада. – Это значит «смелости».
– Вот видите, – он взял ее за локоть и повел по коридору, – вы уже оказали мне услугу.
Ада не сопротивлялась. Всего лишь помогаю пожилому человеку дойти до оранжереи, герр начальник. Вдруг ее осенило. Если он, в свою очередь, будет учить ее немецкому, если она освоит этот язык, с ней все будет хорошо и она выпутается из любой передряги. И кто знает, возможно, ей удастся выбраться отсюда. Она держала его трость, пока он усаживался в кресло.
– Мистер Вайс, – начала Ада. – Мистер профессор Вайс, если я помогу вам с английским, вы научите меня немецкому?
Сжав трость в кулаке, он резко ударил ею об пол:
– Вы забываетесь, милочка. Вы – пленница. Я – ваш тюремщик. Не вам торговаться со мной.
Ада была уверена, что он согласится. Она повернулась, чтобы уйти, но ее рясу опять пригвоздили к полу. На этот раз трость задела по ноге. Она остановилась.
– Но если вы попросите меня давать вам уроки немецкого, ответ, возможно, будет иным.
Он привык к тому, что последнее слово остается за ним, это видно. Мужчина на высоком посту, и все же мужчина, который находит ее хорошенькой. Подыграй ему. Дай ему понять, что он – величина, а ты – малость.
– Прошу вас, будьте так любезны, научите меня немецкому.
Он подался вперед, крепко взял ее за руку:
– Сестра Клара, с превеликим удовольствием. А вы подправите мой английский.
В оранжерею вошел солдат, куривший под деревом. Ада точно не могла сказать, но он походил на того охранника, что обнаружил ее на каменной лестнице нескольким ночами ранее. Тогда она не заметила, насколько он молод. Он еще не брился, и кожа у него была гладкая, как у мальчишки. Он мог бы быть ее младшим братом. Ада выдернула руку, положила ее на плечо герра Вайса, притворяясь, будто успокаивает его.
– Ганс, – сказал герр Вайс, – ты прикажешь ей учить меня английскому. Каждый день.
Ада не смела встретиться глазами с солдатом. Ее трясло, она сжала кулаки, чтобы не выдать дрожь. Даже такое обычное дело, как разговор, грозило ей опасностью. Сейчас он набросится на нее. Заорет по-немецки. Может, слов она и не разберет, но смысл уловит в точности: Я здесь распоряжаюсь, жить тебе или умереть.
Солдат пожал плечами, сказал что-то, герр Вайс ответил. Солдат щелкнул каблуками, поднял руку:
– Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер.
– Он должен получить согласие от коменданта, – пояснил герр Вайс. – Но вы, сестра Клара, будете приходить ко мне по вечерам, после работы. Мое маленькое хобби не должно мешать вам исполнять свой долг перед рейхом. – Он вскинул руку: – Хайль Гитлер.
Ада замялась. Он явно ждал, что она ответит тем же. Но она не смогла, не пересилила себя. И потом, по вечерам после работы она так устает, страшно устает. Но Ада понимала: это приказ. Профессор снова взял ее руку, пожал и провел большим пальцем по ее ладони.
Рождество 1940-го давно миновало. Запомните этот день, говорила сестра Бригитта. Мы должны помнить этот день. Начался следующий год, 1941-й. Ада не уставала поминать добрым словом сестру Жанну за ее полноту. На восьмом месяце беременности одежда покойной монахини стала Аде почти впору, хотя она удивлялась, как такое могло произойти. Ела Ада даже не за одну, не то что за двоих. Капустный суп. Разок-другой кусочек сыра, что совал ей герр Вайс. Но из добрых ли побуждений? Два дня назад по пути в гостиную герр Вайс обнял Аду за талию, он рассказывал ей о люфтваффе, о бомбежках Лондона и особенно Сити. Холодными ясными ночами в январе каменные церкви светятся словно призраки, и летчики выпускают снаряды, озаряющие улицы. От Сити было недалеко до дома, ее дома; впрочем, об этом своему спутнику Ада не сообщила. Одна шальная бомба – и все кончено. Всего одна. Они подлетают к Сити с верховьев реки? Или с низовьев? Герр Вайс не знал.
Догадывался ли он о ее положении, когда оглаживал ее талию? Огромной Ада не была. По словам сестры Бригитты, в первый раз женщины не раздаются чересчур и беременность не бросается в глаза. Слава богу. Ада выскользнула из-под руки герра Вайса, когда ребенок начал пинаться.
Ему тоже хотелось есть? Но ему наверняка хочется еще и жить, этому мальчонке. Иначе он не цеплялся бы так за свою жизнь. Он еще не родился, а на его долю уже выпало столько бед. Тревога молотом стучала у нее в голове, пожирала ее, будто алчные черти на Страшном суде.
– Господь нас не оставит, – повторяла сестра Бригитта.
У Ады не было веры сестры Бригитты. В стойкости она ей тоже уступала. Мне не хватает мужества, с грустью признавала Ада. Каждый день мог оказаться последним, и это держало ее в страхе. Трудно ли не угодить придирчивому охраннику или сболтнуть лишнее в разговоре с герром Вайсом? Иногда он выказывал норов. Британцы бомбили Бремен, сказал он ей. Мы отомстим. А иногда бывал мил и приятен. Если не смущал ее, когда долго не выпускал ее руку из своей или касался тростью ее ноги выше, чем позволяли приличия. Ей надо следить за собой. Жизнь и смерть на весах. Им не позволяли об этом забыть.
