Инок ВСЕВОЛОД - НАЧАЛЬНИК ТИШИНЫ
А мы оттого и слабы духовно, и монахи, и миряне, что оживаем только по воскресеньям и праздникам, когда причащаемся, а в остальное время нет в нас духовной жизни, ибо небрежем, преступно небрежем о молитве Иисусовой и умном делании.
* Некоторые думают, что если монах во всем не подобен Ангелу, то это плохой монах. В действительности же, путь монаха: сознавать, что недостойно носишь равноангельный иноческий образ и плакать об этом.
Не тот подобен Ангелу Божию, кто мало ест и мало спит, ибо падшие Ангелы совсем не едят и не спят, а тот, кто подражает святым Ангелам, их постоянству в добре, их смиренному суждению о себе самих. Потому монах и должен непрестанно каяться и оплакивать свое недостоинство, а не мечтать о том, как бы Ангелом стать.
* Человек там, где его сердце. А сердце человека там, где его сокровище, т. е. то, что было получено с кровью (со-кровище), с великим трудом, с подвигом.
Для некоторых сокровищем являются плотские удовольствия; для других – работа, для иных – творчество. Сокровище инока – непрестанная молитва.
* Делание непрестанной молитвы – это не увлечение и не развлечение, это образ жизни инока. Чистую созерцательную молитву дарует ему Бог после многоскорбного подвига, после духовного пролития крови.
Человек, выбравший дело своей жизни, обычно стремится достичь в нем совершенства. Дело жизни монаха – непрестанная покаянная молитва. А все остальное, будь то миссионерство, ремесло, администрирование должно восприниматься иноком как своего рода необходимое рукоделие, чтобы отрабатывать свой хлеб. Все внешние послушания нужно насыщать молитвенным деланием так, чтобы это делание было не просто фоном, но стержнем их. Послушания не должны обладать сердцем инока, его сердцу подобает всегда быть обращенным ко Господу Иисусу Христу, через благодатную молитву Иисусову.
* "Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя". У каждого христианина свой Иерусалим. Для инока Иерусалим – это его иночество.
Когда инок оставляет свой Святой Град – свое сердце, монастырь, келью, уединение, и выходит в мир, то попадает на реки Вавилонские в землю чужую. "На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом… Како воспоем песнь Господню на земли чуждей?". Невозможно воспевать священную песнь непрестанной молитвы в земле чужой, молчит сердце, уходит молитва, а с нею уходит Бог.
Скорее, скорей в Иерусалим, в Святой Град своей иноческой обители, кельи, уединения, сердца. Там вернется молитва, зазвучит священная песнь покаяния, снизойдет огонь Духа. Неприметно и властно войдет Христос даже и сквозь затворенные двери обители, кельи, сердца, как некогда вошел он к апостолам в один из домов Иерусалима. "Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя".
· Монашество – это инакобытие. Хотя, говоря шире, инакобытие – это не только монашество, а вообще Христианство.
Глава двадцать первая.
Переговоры
С Киевской Влас поехал на Таганку, на свое любимое Болгарское подворье. Когда он приехал, служба уже отошла, но храм не был закрыт. Помолившись, купив свечей и оставив записочки у свечного ящика, Влас поехал домой. Там он наскоро перекусил, взял "Молитвослов" и отправился к Василисе.
Василиса, как и вчера, с нетерпением ждала его. Поздоровавшись, Влас сказал:
– Горячий сегодня день выдался.
– Случилось что-то?
– Как будто та история с Гостем получила свое продолжение.
– Гость опять приходил? – обрадовалась Василиса.
– Нет, не Гость… Похоже, с противоположного полюса приходили. Объявился какой-то Фонд и еще Содружество, язык сломаешь названия выговаривать, короче, сатанисты настоящие. Они за нами следят. Знают и про меня, и про тебя, и про все ваше заведение. Кстати, как мамашу вашу зовут?
– Катя-Гретхен.
– Во-во, так мне и было сказано! – оживился Влас. – Сейчас Влад с ними разбираться поехал. Посмотрим, что он навоюет. Живой бы остался…
Они помолчали.
– Нерадостные у меня предчувствия. Нехорошо это. Видно, вера у меня еще очень слабая, – возобновил разговор Влас. – Знаешь, а я, пока в метро к тебе ехал, еще одно стихотворение сочинил, под стать настроению.
– А говоришь, не поэт? – улыбнулась Василиса.
– Я не специально, честное слово. Само как-то получилось. Хорошо еще, что у меня с собой ручка и записная книжка были. Прочитать?
– Конечно.
Влас полистал записную книжку, нашел нужную страницу и прочел:
Притча о самолетах
Синий ветер, пронзающий мглу,
бело-серая дымка земли,
самолет набирал высоту,
возвратиться не было сил.
Пели крылья железную песнь,
словно угли горели огни,
самолет оглянулся на жизнь,
как на город, мерцавший вдали.
А навстречу другой самолет
прорывался сквозь воск высоты.
Самолеты сошлись, как персты,
и продолжили вместе полет.
Они падали молча, как снег,
словно тополя медленный пух,
как молитвенный жест двух рук,
они каялись, зная свой грех.
Пять минут до земли, и трава
оборвет их последний полет.
Церковь празднует день Покрова.
Каждый сам выбирал самолет.
– Ну как? – смущенно спросил Влас.
– Ты про самолеты написал, а я недавно вспоминала песенку Галича про кораблик. Песенка грустная, но светлая. А ты случайно не про те самолеты написал, которые недавно в Америке в небоскребы врезались?
– Может быть, и про те тоже… Но вообще-то самолеты – это люди.
– Мы с тобой? – Василиса серьезно посмотрела на Власа. – Влас, мы что, погибнем?
– Ты уж скажешь.
– Влас, ты мне вчера обещал, что мы вместе молиться будем.
– Точно, давай помолимся за тебя, за Влада и за всех нас. Я "Молитвослов" и свечи церковные принес. Спички есть?
– Нет. Есть зажигалка для приходящих. Я-то не курю.
Влас возжег три свечи перед Василисиной иконкой Спасителя. Затем опустился на колени, открыл "Молитвослов" и прочел:
– "Канон умилительный ко Господу нашему Иисусу Христу".
При этом он перекрестился и выразительно посмотрел на Василису. Она тоже опустилась на колени и перекрестилась.
– "Во глубине постла иногда фараонитское всевоинство преоруженная сила…", – стараясь подражать чтению в храме, напевно затянул Влас.
После канона ко Господу, Влас прочел "Канон молебный ко Пресвятой Богородице, поемый во всякой скорби душевней и обстоянии", "Канон Ангелу Хранителю" и "Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу". Пока Влас читал, Василиса то плакала, то вдруг утихала и замирала, как ребенок на руках матери.
Только Влас окончил чтение, как в дверь постучали. Раздался писклявый голос мамаши:
– Васька, за часами следи! Уже лишние пять минут прохлаждаетесь. С тебя вычтем!
– Он выходит уже, мамаша! – испуганно закричала Василиса и бросилась тушить свечи перед иконой.
– Закругляйтесь, закругляйтесь, – послышался из-за двери голос удаляющейся мамаши.
– Василиса, – торжественно и строго сказал Влас, – мы с тобой сейчас канон Богородице читали. Там Христос красиво так именуется – Начальником тишины. Мы, когда молились с тобой, то эту Божественную тишину чувствовали. А когда такую тишину чувствуешь, – значит Бог рядом. Он ведь не в шуме, не в громе и не в блеске приходит, а в певучих волнах сияющей тишины… И сразу после молитвы – крик мамаши, суета. Чувствуешь разницу? Нет Бога в крике. И ты не суетись, и прошу тебя, – ничего не бойся. Благослови меня, я иду на войну за тишину… за твою тишину, Василек, за тишину Христову.
– Как благословить?
– Перекрести меня вот так, – Влас начертал в воздухе крест, – и скажи: Бог тебя благословит.
Василиса вся собралась в трепещущий комочек, как будто от ее благословения зависела теперь жизнь и смерть всего человечества и, плавно перекрестив Власа, прошептала:
– Пусть Бог благословит тебя, воин Христов, – на глазах ее выступили слезы.
– Ну, молись, Василек, – сказал Влас и вышел, оставив в комнате "Молитвослов" и свечи.
Мамаша, откинувшись, сидела на своем обычном месте, в прихожей за столиком, и курила.
– Гретхен, – полным решимости голосом обратился к ней Влас, – разговор есть.
Мамаша на удивление Власа даже бровью не повела, и, медленно затянувшись, стала пускать дым колечками.
Влас сел перед ней и без обиняков спросил:
– Сколько стоит выкупить Василису? Эй, тетя, проснись!
– Мамаша, как будто наперед зная вопрос Власа, загадочно улыбнулась и, смотря куда-то вверх, неестественно, нараспев ответила:
– Пятьдесят тысяч долларов.
