Ален Роб-Грийе - Ластики
В другое время года этому пейзажу недостает глубины, он ничем не привлекателен, но сегодня утром серо-желтое, как в дни снегопада, небо придает ему необычную масштабность. Одни очертания делаются резче, другие расплываются; там и сям вдруг открываются прогалины, вырастают неведомые громады, вместо целого появляются отдельные картинки, на которых все рельефное, высвечиваясь, кажется неестественным, почти нереальным, как если бы такая чрезмерная четкость была возможна лишь на картине художника. Расстояния подчеркнуты настолько, что становятся почти неузнаваемыми, причем нельзя сказать, уменьшились они или увеличились, – быть может, и то и другое одновременно – либо же приобрели какое-то новое свойство, не относящееся к геометрии… Иногда из всего этого возникают затерянные города, которые застыли много веков назад после какой-то катастрофы – или всего за несколько секунд до разрушения, словно затрудняясь в выборе между жизнью и тем, что называется уже по-другому: после, прежде, в вечности.
Бона смотрит. Спокойным взглядом он созерцает свое творение. Он ждет. Он поверг этот город в оцепенение. Вчера вечером убит Даниэль Дюпон. Сегодня вечером, в тот же час, эхом вчерашнего преступления прозвучит еще один выстрел, и полиция наконец выйдет из спячки, а газеты нарушат обет молчания. За одну неделю Организация уже посеяла страх во всех уголках страны, но власти еще притворяются, будто речь идет о разрозненных актах насилия, о малозначительных происшествиях. После еще одного так называемого «совпадения» разразится паника.
Бона прислушивается. Кто-то остановился перед дверью в его квартиру.
Тишина. Никого.
Раздается тихий, но отчетливый условный стук… один раз, потом три раза подряд еле слышно, потом еще раз…
– Не будем больше говорить об этом, раз все уладилось.
Но Гаринати не вполне понимает смысл сказанного и повторяет: он пойдет туда опять и на этот раз не промахнется. Наконец у него вырывается признание: он выключит свет, если эта предосторожность необходима, хотя, с другой стороны…
– Так вы не выключили свет? – спрашивает Бона.
– Я не смог. Дюпон слишком быстро вернулся. Я едва успел осмотреться в кабинете.
– Но ведь вы видели, как он спустился ужинать, и тут же поднялись наверх?
– Надо было еще дождаться, пока старая служанка уйдет из кухни.
Бона молчит. Гаринати провинился еще больше, чем ему казалось. Страх спутал его действия, а теперь заставляет путаться в словах.
– Я поднялся сразу. Наверно, у него не было аппетита. Да разве я увидел бы его в темноте? Но я пойду туда опять, и на этот раз…
Он делает паузу, стараясь уловить на непроницаемом лице начальника что-то похожее на поддержку. Почему тот вдруг перестал говорить ему «ты», как все последние дни? Этот дурацкий выключатель просто предлог…
– Вы должны были выключить свет, – говорит Бона.
– Я вернусь туда и выключу. Сегодня вечером.
– Сегодня вечером есть дело для другого.
– Нет, этим займусь я: должен же я закончить свою работу.
– Вы бредите, Гаринати. О чем вы говорите?
– Я вернусь в особняк. А если он прячется, отправлюсь на поиски. Найду его и убью.
Бона отрывает взгляд от горизонта и всматривается в собеседника:
– Вы хотите сказать, что еще убьете Дюпона?
– Клянусь!
– Поздно давать клятвы, Гаринати.
– Лучше поздно…
Лучше поздно, чем никогда. Проваленное дело само возвращается к исходной точке, чтобы дать ему вторую попытку… Стрелки крутятся назад, приговоренный снова патетически ударяет себя в грудь: «Цельтесь, солдаты!» И снова…
– Вы не читаете газеты? – спрашивает Бона.
Он наклоняется, роется в портфеле. Гаринати берет у него сложенный газетный лист и читает первую попавшуюся заметку:
«Вчера с наступлением темноты дерзкий грабитель проник…» Он читает медленно, внимательно; дочитав до конца, начинает сначала, желая удостовериться, что ничего не упустил: «Вчера с наступлением темноты…» Он поднимает глаза на Бона, а тот без улыбки смотрит куда-то поверх его головы.
Гаринати перечитывает заметку еще раз. И тихо произносит:
– Умер. Ну конечно. Я успел выключить свет.
Честное слово, этот человек сошел с ума.
– Наверно, это ошибка, – говорит Гаринати. – Я его только ранил.
– Но он от этого умер. Вам повезло.
– Может быть, газета ошиблась?
– Успокойтесь, у меня есть свои осведомители. Даниэль Дюпон умер – чуть позже, чем нужно, вот и все.
Сделав паузу, Бона добавляет уже не так сухо:
– И все-таки это ты его убил.
Так бросают кость собаке.
Гаринати пытается получить объяснения; все это его не убедило, он хочет поделиться своими сомнениями. Но начальник уже устал от бесконечных «наверно» и «может быть» этого слабого человека.
– Ну хватит, знаете ли. Не будем больше об этом, раз все уладилось.
– Вы нашли этого Уоллеса?
– Я знаю, где он ночевал.
– Чем он занят сегодня утром?
– Сегодня утром надо было…
– Вы его упустили. И не напали на его след?
– Я должен был прийти сюда и…
– Вы опоздали. Но, так или иначе, у вас в запасе еще несколько часов. Где и когда вы теперь рассчитываете его найти?
Гаринати не знает, что ответить.
Бона недружелюбно смотрит на него:
– Вы должны были прийти ко мне с отчетом еще вчера вечером. Почему я вас не видел?
Он хотел бы объяснить, почему оплошал, сказать, что не выключил свет, что не хватило времени… Но Бона не дает ему такой возможности, он резко перебивает:
– Почему вы не пришли?
Именно об этом Гаринати и собирался рассказать, но как можно что-то объяснить человеку, если он не хочет тебя слушать? А начать надо с этого выключателя, из-за которого все и случилось: Дюпон включил свет слишком рано и заметил его до того, как он успел выстрелить, поэтому он и не…
– А что он уже успел, этот Уоллес, которого нам прислали?
Гаринати рассказывает, что ему известно: комната в кафе «Союзники», улица Землемеров; утром вышел очень рано…
– Вы его упустили. И не напали на его след?
Но это просто несправедливо: ничто не позволяло предполагать, что он уйдет так рано, а попробуй-ка найди в таком большом городе человека, которого прежде никогда не видел.
Да и какой смысл следить за этим полицейским, разве он сможет сделать что-то лучше других? Может, пора обсудить задание на сегодняшний вечер? Но Бона это как будто не к спеху, он делает вид, что не слышит. Гаринати все же не унимается: он хочет исправить свою ошибку, вернуться в дом к Дюпону и убить его.
Бона, похоже, удивлен. Он отрывает взгляд от горизонта и всматривается в собеседника. Затем наклоняется к портфелю, открывает его и вынимает оттуда сложенный лист:
– Вы не читаете газеты?
Ничего не понимая, Гаринати протягивает руку.
Даже шаги его звучат иначе: теперь они усталые, почти безвольные; в них больше нет уверенности. Их звук постепенно затихает на лестнице.
Далеко-далеко, среди серо-голубых крыш и труб, почти сливаясь с ними, потому что движения на таком расстоянии незаметны, двое мужчин – возможно, трубочисты или кровельщики – готовятся к раннему приходу зимы.
Слышно, как на первом этаже захлопывается дверь подъезда.
2
Язычок замка, щелкнув, возвращается в паз; в то же мгновение створка двери тяжело ударяется о дверную раму, и вся деревянная конструкция начинает с шумом сотрясаться, пробуждая неожиданный резонанс в створках и косяках соседних дверей. Но эта сумятица затихает, едва начавшись, и в тишине улицы слышится нежный свист, как от вырывающейся наружу тоненькой, но непрерывной струйки пара, – должно быть, звук идет из мастерских напротив, однако он так быстро разливается в воздухе, что его источник трудно определить – настолько трудно, что в итоге кажется, будто у тебя просто звенит в ушах.
Гаринати остановился в нерешительности перед дверью, которую только что закрыл. Он не знает, в каком направлении пойти по этой улице, на которой он стоит и которая по обеим сторонам… Почему Бона так уверен в том, что Даниэль Дюпон мертв? Он даже не захотел это обсуждать. Между тем ошибку – или ложь – утренних газет можно легко объяснить, причем объяснить по-разному. Хотя в таком ответственном деле никто не ограничился бы столь ненадежной информацией, и ясно, что Бона навел справки сам или через доверенных лиц. Но Гаринати знает, что его жертва не казалась смертельно раненной, – во всяком случае, Дюпон не потерял сознания сразу, и маловероятно, что это могло случиться с ним до приезда врача. Как же это понимать? Доверенные лица ошиблись? Бывает, наверно, что одного только доверия Бона достаточно.
Гаринати подносит руку к правому уху и несколько раз то затыкает, то освобождает слуховой канал; потом проделывает то же самое с левым ухом… Все-таки непоколебимая уверенность начальника несколько смутила его; с другой стороны, сам он не вполне уверен, что ранил профессора только в руку; возможно, тот, смертельно раненный, повинуясь инстинкту самосохранения, отступил на несколько шагов, а затем рухнул на пол…
