Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность
— Конечно нет, — ответила Карен. — Я и не собираюсь расспрашивать тебя о твоих делах. Таков был наш уговор.
— А стоит ли поднимать этот вопрос?
— Просто я хочу, чтобы ты знал: я не так глупа, хоть ты и считаешь всех женщин глупыми.
Холмс поставил сапоги у кровати, снял пропотевшую рубашку и бриджи.
— Что ты хочешь этим сказать? В чем ты меня теперь обвиняешь?
— Ни в чем, — улыбнулась Карен. — Ведь мне давно ужо все равно, сколько у тебя любовниц. Но, ради бога, будь хоть один раз честным.
— Ну вот! — с отвращением закричал он, чувствуя, как приятное возбуждение от предстоящего свидания постепенно исчезает. — Хотел только зайти домой сменить форму и поесть. Вот и все.
— Мне кажется, — сказала она, — ты просто не знал, что я дома.
— Конечно не знал, черт возьми! Но я думал, что ты можешь быть дома, — закончил он неуклюже, уличенный во лжи. — Другие женщины! Чему я обязан на этот раз? Сколько раз я должен повторять, что у меня нет других женщин.
— Дайнэ, — сказала Карен, — поверь, у меня тоже есть голова на плечах. — Она засмеялась, но вдруг резко оборвала смех, увидев в зеркало, сколько ненависти было у нее в глазах.
— Если бы они у меня были, — сказал он, надевая чистые носки, и в его голосе слышалась жалость к самому себе, — неужели я бы не признался тебе в этом? Сейчас, при наших взаимоотношениях, у меня нет причин скрывать это, ведь так? Какое же ты имеешь право бросать мне такое обвинение?
— Какое право? — спросила Карен, глядя на него в зеркало.
Под ее уличающим взглядом Холмс весь съежился.
— Ага, — сказал он, удрученно вздохнув, — ты опять об этом. Интересно знать, сколько ты будешь напоминать об этом, прежде чем позволишь спокойно жить? Сколько раз я должен тебе повторять, что это была чистая случайность.
— Ну тогда все в порядке, — сказала она. — Этим все исчерпано, и мы даже можем притвориться, что вообще ничего не было.
— Я этого не сказал, — возразил Холмс. — Я знаю, как это на тебя подействовало. Но откуда я мог знать? Я не подумал об этом, а потом оказалось уже поздно. Что еще я могу сказать, кроме того, что очень сожалею?
Глядя на нее в зеркало, он старался казаться возмущенным, но вынужден был опустить глаза.
— Дайнэ, — с отчаянием сказала Карен, — ты же знаешь, как я не люблю говорить об этом. Я стараюсь забыть о случившемся.
— Хорошо, — ответил Холмс, — но сейчас ты сама начала этот разговор. Нп ты, ни я не забыли о случившемся, хотя прошло уже восемь лет.
Он устало поднялся и прошел в спальню, чтобы переодеться.
— Беда в том, что у меня по сей день остался неизгладимый след от этого случая! — крикнула Карен вслед ему. — Ты же легко отделался и никаких последствий не ощущаешь.
Незаметно она провела рукой по животу, нащупала грубый рубец шрама. «Вот в чем главная беда». Она была на грани истерики.
Холмс решил все-таки отправиться на свидание, хотя настроение у него было испорчено. Он переоделся в спальне и снова вошел в гостиную. Уныние и чувство вины уступили в нем место уверенности. Однако он принял виноватый вид, как делал всегда, когда нужно было обеспечить себе победу.
Карен поняла его настроение. В зеркало она видела его в белье, крупного, с кривыми ногами и густыми черными волосами на груди. С явным выражением сластолюбия и ущемленной гордости на лице он напоминал беспутного монаха. Черные завитки волос с груди устремлялись вверх к шее. Столь непривлекателен был вид этого человека, что Карен брезгливо поморщилась и подвинулась на стуле так, чтобы больше не видеть его отражения в зеркале.
— Сегодня утром я видел полковника Делберта, — сказал Холмс. — Он спрашивал, собираемся ли мы к генералу Хендрику. — Спокойно наблюдая за ней, он случайно, когда надевал бриджи, передвинулся так, что его отражение в зеркале оказалось как раз перед ней.
Карен наблюдала за ним, прекрасно зная, зачем он все это делает, и вся ее душа трепетала, как затронутая струна гитары, и она никак не могла сдержать себя.
— Нам придется пойти, — сказал он. — Ничего не поделаешь. Его жена тоже устраивает чай, но я убедил его, что ты не сможешь прийти к ним.
— Ты мог бы сделать то же самое и относительно второго вечера, — ответила Карен, но ее голос уже звучал нерешительно. — И если ты хочешь идти, иди один.
— Я не могу вечно ходить один, — жалобно возразил Холмс.
— Можешь, если скажешь, что я больна. Пусть они думают, что я совсем больна.
— Симмонса сняли с руководства футболом, — сказал Холмс. — Представляется возможность получить звание майора. Если бы ты была с ним мила сейчас, это могло бы решить все дело, пока на место Симмонса никого не прислали.
— Я помогала тебе в твоей работе, как могла, — сказала она. — Ты знаешь это. Я ходила па вечера, которые терпеть не могу. Это моя часть обязательств — играть роль любящей жены.
— От тебя я хочу одного — улыбаться старику и слушать его болтовню о деде, — умоляюще произнес Холмс.
— Для него улыбка — это приглашение положить руку на колено. Он ведь женат. Неужели ему этого мало?
— Право, не знаю, — угрюмо сказал Холмс. — В общем, я полагаю, ты должна сдержать слово и выполнить наш уговор, — печально добавил он.
— Хорошо, хорошо, я пойду. А теперь давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Что у нас на обед? — спросил Холмс. — Я голоден, голоден как черт. Проклятый сегодня день, слушать этого Делберта, ругаться с поварами, а потом с этим новеньким, Прюиттом. Совершенно измотался.
Она подождала, пока он кончил тираду, а потом тихо сказала:
— Ты знаешь, сегодня ведь у прислуги выходной.
— Разве? Какой сегодня день? Четверг? Я думал, сегодня среда.
Он с надеждой взглянул на часы и тут же пожал плечами: в клуб идти поздно.
Карен под его внимательным взглядом попробовала продолжать причесываться, чувствуя себя виноватой, что не может предложить ему поесть. Он никогда не обедал дома, и в их уговор не входило, что она должна об этом заботиться, и все-таки она чувствовала себя перед ним виноватой.
— Пожалуй, я возьму несколько бутербродов в гарнизонной лавке, — покорно сказал Холмс. — А ты что будешь есть? — спросил он.
— Я обычно готовлю себе суп, — глубоко вздохнув, ответила Карен.
— Ты же знаешь, я не ем супа.
— Ты спросил меня, вот я и ответила.
Холмс поспешно поднялся.
— Ну, дорогая, ты только не расстраивайся. Я зайду в гарнизонную лавку. Мне все равно. Только не нервничай, а то ведь опять сляжешь.
— Я вовсе не так больна, — возразила Карен и подумала о том, что Холмс не имеет права так обращаться с ней, называть ее дорогой. А он всегда называл ее так именно в такие моменты, и это слово было для нее той булавкой, какой бабочку накалывают на одну доску вместе с другими бабочками в коллекции. Она размышляла о том, как она встанет, скажет ему все, что она думает о нем, уложит вещи и уйдет, чтобы жить самостоятельно, зарабатывать свой хлеб. Но какую работу найдешь? Что она умеет, кроме того, чтобы быть домохозяйкой?
— Ты ведь знаешь, дорогая, у тебя не такие уж крепкие нервы, — между тем говорил Холмс. — Успокойся и не переживай. — Оп сзади подошел к пей и положил руки на плечи, нежно сжимая их и заботливо глядя ей в глаза в зеркале.
Карен почувствовала, как его руки сжали ее, связали ее движения точно так же, как была связана вся ее жизнь. Такое же чувство она испытала в детстве, когда однажды в лесу зацепилась платьем за колючую проволоку и металась, рвалась, бросалась во все стороны, а потом освободилась, оставив на проволоке чуть ли не половину платья.
— Ну, ну, успокойся, — улыбнулся Холмс. — Приготовь себе обед, как будто меня вовсе нет, и я буду есть то, что ты обычно готовишь для себя. Хорошо?
— Я могу сделать тебе сэндвич с сыром, — тихо предложила Карен.
— Отлично, — улыбнулся он.
Он прошел за ней на кухню и, пока она готовила обед, сидел за кухонным столом, наблюдая за Карен. Он не сводил с нее глаз, пока она насыпала кофе в кофейник, клала мясо на сковородку и ставила ее на горелку. Карен гордилась своим умением готовить. Это было ее единственное искусство, которым она овладела в совершенстве, научилась готовить, затрачивая минимум времени и движений. Но сейчас по какой-то причине она забыла про кофе, и он убежал.
Холмс мгновенно вскочил и схватил кухонное полотенце, чтобы вытереть плиту.
— Тихо, тихо, — сказал он. — Ничего страшного. Я все вытру, а ты сядь отдохни.
Карен закрыла лицо руками.
— Нет, я не устала, — сказала она. — Дай я сделаю все сама. Как жаль, что я его упустила. Я ведь умею хорошо варить кофе. Пожалуйста, дай я сварю его.
И в этот момент она почувствовала запах дыма. Она схватила сэндвич как раз вовремя, чтобы не дать ему сгореть. Он только слегка подгорел с одной стороны.
