Джек Керуак - Бродяги Дхармы
Потом Джефи взял гитару и перешел на песни; под конец сыграл и я, своим старым способом, барабаня по струнам кончиками пальцев, трень-брень, и спел песню про товарняк «полночный призрак».
– Это про «полночный призрак» в Калифорнии, – сказал Джефи, – но знаешь, Смит, о чем я подумал? Представь: жара страшная, заросли бамбука под сорок футов, в них посвистывает бриз, жара, где-то монахи играют на флейтах, а когда читают сутры под мерный бой барабанов – это как танец Квакиутля, под звон колокольчиков, под перестук палочек, по звуку похоже на первобытную песнь койота… В вас, ребята, так как-то всего понапихано, возвращаешься в прежние времена, когда люди женились на медведях и говорили с буйволами, ей-Богу. Дайте-ка мне еще выпить. Главное, мужики, штопать носки и чистить башмаки.
И, словно этого недостаточно, Кофлин спокойно продолжает:
– Утереть носы и разуть глаза, пригладить усы, расчесать волоса, погладить трусы, застегнуть штаны, не есть блины, есть лимоны, растить пионы…
– Есть шпионов, вот это правильно, – замечает Альва, задумчиво теребя губу.
– Я честно старался как мог, но рододендрон просветлен лишь наполовину, муравьи и пчелы – коммунисты, а трамваям скучно жить.
– А японские детки в вагонетке распевают эники-беники! – кричу я.
– А горы живут в полном неведении, так что я не сдаюсь, снимите ботинки и положите их в карман. Прочь благодарности, нет ни шиша, налей мне вина, пропащая душа.
– Не наступай на мозоль! – пьяно ору я.
– Главное – не наступать на муравьедов, – говорит Кофлин. – Хорош дурака валять, пора проспаться. Поняли, нет? Мой лев наелся, я засыпаю под его крылом.
– Эх, – сказал Альва, – жаль, не записать. – Я просто поражался вспышкам внезапных слов в собственных спящих мозгах. Все мы опьянели и одурели. Ночка была сумасшедшая. Под конец мы с Кофлином принялись бороться и едва не разнесли домик, утром Альва ужасно сердился. При этом я чуть было не сломал бедняге Кофлину ногу, а самому мне под кожу вошла заноза, да так, что вышла только на следующий год. В какой-то момент на пороге возник Морли с двумя квартами йогурта, предлагая нам угощаться. Джефи ушел часа в два, обещая утром вернуться и поехать со мной закупать снаряжение. Славно погуляли дзенские безумцы, хорошо, чумовоз мимо не проезжал, а то бы нас всех повязали. Но была здесь и своя мудрость – в этом можно убедиться, прогулявшись как-нибудь вечером по улочкам предместья: ряды аккуратных домиков слева и справа, в каждой столовой золотится абажур, голубеет квадратик экрана, и все семьи прилежно следят за перипетиями одной и той же передачи; никто не разговаривает, во дворах тишина; собаки облаивают тебя, ибо ты передвигаешься не на колесах, а по-человечески, ногами. Вы меня еще вспомните, когда вдруг выяснится, что весь мир мыслит одинаково, а дзенские безумцы давно рассыпались в прах, с прахом смеха на истлевших устах. Одно лишь скажу я в защиту телезрителей, тех миллионов, чье внимание приковал Единственный Глаз: пока они поглощены Глазом, они никому не приносят вреда. Но Джефи не из таких… Вижу, как годы и годы спустя топает он с рюкзаком по предместью, минуя освещенные окна с голубыми квадратиками внутри, одинокий, единственный, чьи мозги не подвластны Переключателю. Что касается меня, то ответ, быть может, найдется в продолжении давешнего стишка: «– Кто сыграл эту шутку, посмеялся жутко над бедными людишками, соблазнив их излишками? – спрашивал бродяга, монтанский доходяга, тощий и длинный, у пещеры львиной. – Кто дал человечку и садик, и печку, а после – потоп, или пулю в лоб, или горлом кровь, вот и вся любовь? Объясни, дружище, понятней и чище: кто сыграл эту шутку, под чью мы пляшем дудку, кто век за веком смеется над человеком, кто смеется дико над Гарри и Диком, почему изначально эта жизнь так печальна, и кому это нужно, чтоб было так скушно?» Я надеялся найти ответ на этот вопрос с помощью моих бродяг Дхармы.
14
У меня, однако, были собственные куцые идейки, не имевшие к «дзенским безумцам» никакого отношения. Я хотел обзавестись полным походным снаряжением, где был бы стол и дом, постель и кухня в компактном переносном варианте, и с рюкзаком за спиной отправиться на поиски полного уединения, полной пустоты в голове и полнейшего равнодушия к каким бы то ни было идеям. Единственное, что я собирался делать – это молиться, молиться за всех живых существ; мне казалось, что это единственное достойное занятие, оставшееся в мире. Где-нибудь в речной долине, в пустыне, в горах, в хижине в Мексике или Адирондаке, пребывать в добре и покое и ничего больше не делать – заниматься тем, что китайцы называют «не-деланием». Мне не хотелось разделять ни идей Джефи насчет общества (я считал, что его лучше просто избегать, обходить стороной), ни идей Альвы насчет того, что надо стараться как можно больше взять от жизни, ведь она так прекрасно-печальна, и когда-нибудь придется умереть.
Я как раз размышлял обо всем этом, когда на следующее утро заехал Джефи. Втроем, вместе с Альвой, мы поехали на машине Морли в Окленд, прежде всего по магазинам «Доброй воли» и Армии спасения, за фланелевыми рубашками (по пятьдесят центов штука) и фуфайками. Разноцветные фуфайки чрезвычайно увлекли нас; только что, переходя через дорогу на утреннем солнышке, Джефи изрек: «Земля – планета свежая, к чему треволнения?» (и это верно), и вот мы озабоченно рылись в пыльных корзинах, полных стираных и латаных шмоток всех старых бродяг со всей вселенной скид-роу. Я купил пару носков – шерстяные шотландские гольфы, длинные, до колен, – пригодятся медитировать в холодную ночь. И еще отличную холщовую курточку на молнии за девяносто центов.
Потом поехали в огромный оклендский магазин Армии и Флота и сразу прошли в тот отдел, где висели на крюках спальные мешки и продавалось всяческое снаряжение, в том числе пресловутый надувной матрас Морли, канистры, бидоны, фонари, палатки, винтовки, фляги, резиновые сапоги, разнообразные примочки для охотников и рыболовов, среди которых мы с Джефи обнаружили массу полезных для бхикку вещиц. Он купил и преподнес мне алюминиевую ручку для котелка; алюминием не обожжешься, и можно спокойно снимать котелок с костра. Он выбрал для меня великолепный подержанный спальник на утином пуху, причем расстегнул молнию и внимательно обследовал его изнутри. Затем был приобретен новехонький рюкзак, предмет моей гордости. «Чехол для спальника я тебе дам,» – сказал Джефи. Кроме того, я купил пластиковые очочки от снега, на всякий случай, и новые железнодорожные перчатки. Я сообразил, что на Рождество все равно поеду домой, на восток, а там у меня есть подходящие башмаки, иначе купил бы себе такие же итальянские бутсы, как у Джефи.
Из Окленда мы вернулись в Беркли, в Лыжный магазин, и, когда подошел приказчик, Джефи протрубил лесорубным голосом: «Вот, снаряжаю друзей, к Апокалипсису готовимся». Там он выбрал мне прекрасное нейлоновое пончо с капюшоном: накидывается поверх рюкзака, превращая тебя в огромного монаха-горбуна, и полностью защищает от дождя. Также превращается в маленькую палатку и в подстилку под спальный мешок. Я купил полибденовую бутылку с завинчивающейся крышкой, в которой (сказал я себе) можно брать в горы мед. Впоследствии я чаще всего использовал ее как флягу для вина, а когда разбогател – то и для виски. Еще купил пластиковый шейкер, удобная штука: ложка молочного порошка и немного родниковой воды, и стакан молока готов. Наконец, накупил всевозможных съестных припасов, как у Джефи. Кроме шуток, я был полностью снаряжен для Апокалипсиса; если бы той ночью на Сан-Франциско упала атомная бомба, мне бы оставалось только уйти (если возможно), и я нигде не пропал бы с полным спально-кухонным комплектом за спиной. Последним важным приобретением стали котелки, два вместительных котелка, вкладывающиеся друг в друга, к ним крышка с ручкой, она же сковородка, жестяные кружки и складные алюминиевые приборы. Джефи подарил мне еще одну вещь из своего рюкзака, это была обычная столовая ложка, но он достал плоскогубцы, загнул ручку и сказал: «Видишь, как удобно, если надо снять котелок с большого огня». Я чувствовал себя новым человеком.
15
Я надел новое белье, новые носки, новую фланелевую рубашку и джинсы, плотно упаковал рюкзак, закинул его за плечи и пошел вечерком прогуляться по Сан-Франциско, просто чтобы почувствовать, каково ходить по ночному городу с рюкзаком. Весело напевая, шагал я по Мишшен-стрит. Я отправился в скид-роу, на Третью улицу, выпить кофе с моими любимыми свежими пончиками, и все бродяги были в восхищении и спрашивали, уж не собрался ли я на поиски урана. Мне не хотелось распространяться насчет того, что я отправляюсь на поиски других вещей, неизмеримо более ценных для человечества, чем любая руда, и пришлось выслушать все их советы: «Слышь, браток, самое лучшее в Колорадию езжай, только счетчик Гейгера не забудь, станешь миллионером». Каждый обитатель скид-роу мечтает стать миллионером.
