Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

Вдруг засияло солнце, и я попала в другой мир. Заискрился снег. Заиндевелые корзиночки ягод рябин теперь казались мне рубиновым украшением в брильянтовой оправе. На снегу появились четкие картины теней, замелькали невидимые ранее снежинки. Свет берез как всегда белолиц. Я попала в мир красоты и мечты. «Наверное, снежинки — звездочки надежд», — подумалось мне. Надо же! Перекликаются невидимые птички! Каждый день хожу по этой аллее, а птичий концерт первый раз за зиму слышу! Может, у них тоже сегодня праздник?

На Новый год мне хотелось порхать снежинкой вокруг елки, но мать предложила быть Снегурочкой, потому что костюм простой и ткань потом в хозяйстве можно использовать. Возражать не посмела. Одела обшитые марлей пальто и шапку и давай маски перед зеркалом примерять, рожицы строить. Весело!

Входит отец, а я в клоунской маске «нос Буратино» делаю. Сдернула маску с лица и стою довольная собой.

— Рот до ушей, хоть завязочки пришей. Что в маске, что без нее. Уродина, — процедил сквозь зубы отец.

Я сравнила маску со своим отражением и задумалась: «Он считает мое лицо глупым или гадким?» Взгляд упал на фотографию, что стояла на комоде. На ней выпускной курс отца. Я спросила:

— Почему на вашем курсе студентки не очень красивые, слишком взрослые и строгие?

— Красивые в институтах не учатся, они рано замуж выходят, — криво ухмыльнулся он.

Мне сделалось обидно за мать, и я пробурчала:

— Зачем же вы на образованной женились?

Отец не нашелся, что сказать, и ушел на кухню. А я размышляла: «В каком случае он солгал? Сегодня, когда сделал намек, что мать некрасивая, или летом, когда рассказывал другу о том, как все солдаты и офицеры целый год оглядывались на его жену во время службы в Мурманске? А про меня он правду сказал? Ну и пусть я уродина, главное, что не глупая».

И все же грусть коснулась моего сердца. Я собрала маски и пошла на утренник.

Но как-то не удался праздник. Я как снежный ком бродила по залу. У меня не было роли. На меня никто не обращал внимания. К тому же в пальто было даже сидеть жарко, какие уж тут танцы вместе со снежинками! Дед Мороз вручал детям подарки за выступления, а меня не позвал с собой. Потом награждали за активное участие и костюмы. Снежинки все получили, а обо мне не вспомнили. Я же не была активной. И все же грустно. Хоть бы шоколадную конфетку дали. Праздник ведь.

Вернулась домой скучная. На кухне встретила бабушка:

— Детка, я пирожки с картошкой, как ты любишь, сделала.

Я обрадовалась. Настроение улучшилось.

— Бабуля, что бы я без вас делала! — улыбнулась я, глядя в лучистые добрые глаза.

НА ФЕРМЕ

Сегодня моя очередь дежурить на свиноферме. Попросила бабушку разбудить в шесть часов. На улице темно хоть глаз выколи. Шуршит мелкий колючий снег. Ферма занесена в поле, и дорога к ней не расчищена. Иду по колено в снегу, пытаясь попасть в следы от чужих, больших валенок. Их цепочки с разных сторон ведут к длинным сараям фермы. Сначала направилась к избушке, по окошки занесенной снегом. Из трубы шел темный, противный дым. «И чем только топят? Кизяками (сухим навозом), что ли?» — подумала я. Добралась. Прислушалась. Сквозь дверь доносятся смех и восклицания. Приоткрыла дверь. В нос ударили запах гнили и зловоние махорки. Серый сумрак вперемешку с табачным дымом клубился над столом. С трудом разглядела четырех мужчин. Работники меня не видели и продолжали развязно говорить, через слово употребляя мат. «От пьяных мужиков всего можно ожидать. А потом не докажешь, кто прав, кто виноват», — рассудила я и тихонько прикрыла дверь.

Ветер завывает и скребет снегом о стены. Замерзла. Надвинула на лоб шапку-милицейку, которую давным-давно подарил мне дед Яша, и присела на корточки, прижавшись к двери. Так теплей.

Вспомнила снежную бурю на прошлой неделе. Долго ворота откапывала. Бабушка уговорила надеть шальку, но через двадцать минут я влетела на кухню, растирая замерзшую голову, и опять натянула ушанку. А на следующий день ребята встречали закутанных в шали девчонок дружным смехом: «Кулемы, зимы испугались». Я возмутилась и объяснила подругам, что в шапках намного теплее, чем в платках, и что мерзляки они, мальчишки. Вспомнила осень, свою фетровую шляпку. Я единственная в школе хожу как городская. Не удалось матери заставить меня ходить в платке, только летом в поле и на огороде я надеваю белый, спасаясь от солнечного удара, и то потому, что не покупают мне соломенную шляпу...

Наконец, пришли еще две девочки из нашего класса.

— Чего так поздно? Я совсем околела, — недовольно буркнула я.

— А ты бы еще в пять появилась. Ума нет.

— Так ведь сказано к семи.

— Если все, что говорится, да еще и выполнялось бы, так давно бы коммунизм был, — засмеялась Валя.

— Вот и надо стараться.

— Не будь занудой. Мамаша погнала?

— Нет, сама.

— Это же колхоз, а не школа, где все по звонку.

Я промолчала.

Зашли на «кухню». Подвыпившие мужики встретили нас пошлыми шутками. Нина из шоферской семьи, поэтому грубо оборвала рабочих:

— Мы помогать пришли, а не вас выслушивать! Нам еще уроки делать.

— Девочка, сбегай за самогоном к Даниловне, — протянул мне грязную бутылку беззубый старичок с венчиком сивых волос на костлявой лысой голове и мутными глазами.

— Не пойду, — осмелела я.

— Нехорошо. Старый человек просит.

— А если попросите своровать, я тоже должна буду вас послушать?

— Ну, то воровать.

— Пить тоже не хорошо, — сказала я как можно вежливее.

— Лекцию пришла читать, вздорная девчонка, — сделал обиженное лицо плюгавый старичок.

— Нет. Где картошка?

— В углу. Котел на печи, дрова у окна, — рявкнул тот, что моложе, не отрываясь от карт.

— В чем картошку мыть? — обратилась я к упитанному старику.

Тот тупо глянул перед собой, а потом, брызгая слюной, расхохотался мне в лицо:

— Ха! Умереть, не встать! На... ее мыть? Свинья потому и свинья, что грязь любит.

Я брезгливо отвернулась. Валя занялась печкой. Нина пошла в колодец по воду, а я принялась перебирать картофель, счищала липкую холодную грязь. Набрала уже два ведра гнили, а целых картофелин так и не обнаружила.

— Скажите, пожалуйста, что мне варить поросятам? Здесь только гнилая картошка, — спросила я четвертого, самого молодого колхозника.

— Ее и вари, — не оборачиваясь, спокойно сказал он.

— Они будут есть? И не заболеют?

— С голодухи что угодно съедят, — безразличным тоном подтвердил работник.

Не могли мы грязную и гнилую картошку в котел бросать. Подогрели воду, помыли, обрезали гниль и поставили варить. Старичок сочувственно поглядывал на наши по локоть красные руки и вздыхал. Молодые не переставали «проезжаться». Нина сначала огрызалась, а потом достала учебник, села к окну и громко приказала:

— Ти-ши-на. Учить буду уроки.

Конечно, взрослые ее не послушали. Мне надоело слушать грубые, насмешливые прибаутки, и я уговорила девочек пойти посмотреть поголовье. Толстый старик предупредил:

— Не советую. Увидят вас, жрать начнут требовать.

Мы все равно пошли. Открыли подпертую вилами дверь и заглянули за дощатую перегородку. Разных размеров, тощие, с удивительно длинными мордами поросята кинулись на доски. Я испуганно отпрянула:

— Они домашние или дикие?

Девчонки рассмеялись:

— Носы кажутся длинными, потому что морды худые.

Старик был прав. Мы напрасно «разворошили осиное гнездо». Дикий визг голодных поросят разнесся по округе. И чего я не послушала старого человека? Скотина-то в чем виновата? Жалко их, особенно маленьких. Мы не стали хорошо разваривать картошку, насыпали ее в ведра, добавили снегу, чтобы скорее остыла, и понесли в свинарник. Ведра старались поднимать выше загородки, боясь, что животные откусят нам руки. У корыт завязалась настоящая борьба. Взрослые отталкивали и отбрасывали малышей. Я перетащила палкой одно корыто в сторону, чтобы из него поели маленькие, но фокус не удался. Пришлось кормить их после того, как насытились взрослые особи.