Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Отец понимает, что ты не всегда такой будешь. Детство пройдет. Тебя наказывают другие учителя? — спросила Лиля серьезно.
— Виктор Никифорович раз на физкультуре хотел выбросить меня из спортзала. В моей голове мысли лихорадочно закрутились, перебираю вероятные подвохи, несомненные неприятности... Пытаюсь понять — за что? Передумал он выгонять, в угол поставил перед классом, выбрал, что больней для меня. «Постой, — говорит — ноги не отвалятся, а глупости и спеси поубавится». Но я такой цирк устроила, что весь класс от смеха ходуном ходил. Карикатуры за спиной учителя на доске рисовала и тут же стирала. Не могла же я показать всем, что мне стыдно быть наказанной? Вот и шалила. А другие учителя меня только словами обстреливают. Я на каждом уроке пытаюсь брать себя в руки, но если ежеминутно не занята делом, то все равно начинаю буйствовать.
— А почему у Виктора Никифоровича бузишь? Физкультура — урок разрядки, — удивилась Лиля.
— Не люблю его трескучий голос, вечно злое помятое лицо, тупое самовосхваление. Не уважаю его, — раздраженно мотнула я головой. — Он недавно всех нас в глупое положение поставил. Колька без носков в школу ходит. У меня тоже чулки с дырками. Летом они рвутся, а зимой я их донашиваю в валенках, одевая пятками кверху. Понимаешь, сам в обуви и полупальто на уроке сидит, даже шапку иногда надевает, а нас босиком по ледяному полу гоняет. Но это мелочи жизни. Больше всего меня злит то, что он не готовит нас к соревнованиям. Говорит: «Надо же кому-то быть последними». А я не хочу, чтобы наша школа плохие места занимала. У нас есть талантливые спортсмены, ты же их знаешь!
Я спросила отца, почему он держит в школе плохого учителя, а он ответил: «У него трое детей и жена не работает». А еще Виктор Никифорович хвалится, что больше директора зарабатывает и ведет такие предметы, к которым не надо готовиться.
— Ко всем урокам учитель должен готовиться, — недовольно возразила Лиля.
— Боже мой, а какое мучение сидеть на уроках у матери! Стоит повернуть голову на десять градусов в сторону, как тяжелая рука возвращает ее в первоначальное положение. Недавно я забыла дома учебник истории. Мать свой дала, а я изрисовала все поля портретами. Различные типы лиц пробовала изобразить. Мать набросилась: «Как я на педсовет с таким учебником пойду! Урок не слушала!» Но я не замечаю, как рисую. Руки не могут без карандаша. А географичка говорит мне: «Ты перед моим уроком в озеро окунайся. Угомонись и приходи, а то мельтешишь так, что в глазах рябить начинает. Твоего брата совсем не слышно на уроках. Вот бы вас соединить, размешать и заново слепить. Получилось бы два великолепных ребенка».
Я даже у новой математички сначала ерзала. Но она быстро нашла ко мне индивидуальный подход. Кинет пару лишних задач — и все. Минут на десять — тишина. Голова! Обожаю ее!
Лиля, а тебя одноклассницы отцом попрекают?
— Бывает. Неприятно, когда кто-нибудь из девчонок в сердцах за свою плохую оценку скажет: «Тебе сегодня пятерку незаслуженно поставили». Приходится соответствовать.
— Клеймо «твой отец директор» меня тоже мучает и не дает расслабляться. В отметках я не подвожу. Но дисциплина! Учителя мне многое прощают за то, что хорошо учусь и помогаю другим. Наверное, понимают, что я не со зла? И бабушка никогда меня не ругает. Увидит, что я вся ходуном хожу, даже стоять на месте не могу, ерзаю, и говорит: «Детка, дрова заканчиваются. Может, разомнешься?» Я знаю, что дрова еще есть в запаснике, но иду в сарай. Помашу топором два-три часа, и вся глупость с меня слетает. Везет тебе, ты спокойная.
— Не переживай, придет время, и ты угомонишься, — засмеялась Лиля.
БЕСЕДЫ С ВИТЬКОМ
Ночь. Опять пишу тебе, Витек. Мне все нравится в школе. Здесь легко и просто. Мелкие неудачи — не в счет. Они незаметно исчезают, не оставляя следов в душе. В школе все детское, безобидное. На замечания учителей не обижаюсь. Они же правы! Я на самом деле часто веду себя не лучшим образом. Я восхищаюсь их терпением, пониманием, снисходительностью. Они тактично ставят меня на место, грустно укоряют, отчего становится стыдно, и я стараюсь изо всех сил бороться со своим главным недостатком — неправильным использованием на уроках избытка энергии и времени. Конечно, у меня плохо получается, и я часто переживаю, особенно на уроках учителей, которых уважаю. Помню, как во время объяснения нового материала я пыталась определить, на каком расстоянии от глаза должен находиться мой палец, чтобы полная фигура учителя скрылась за ним полностью? И вдруг увидела глаза Петра Ивановича. Взгляд большого, доброго, обиженного ребенка! Он так неожиданно тронул меня, что от стыда за свое поведение нахлынули слезы, и я до конца урока сидела пригвожденная к парте. А печальный взгляд Юлии Николаевны, обращенный к Кольке, не выучившему простую теорему, содержал и боль за него, и обиду за себя, и неудовлетворенность уроком, и еще бурю многих сложных, непонятных мне чувств. О них говорила каждая складочка ее лица, каждая морщинка вокруг усталых глаз. Колька не мог выдержать ее осуждающего и в то же время сочувственного выражения лица и отвернулся к стенке. Мне было стыдно за него, и я тоже присмирела.
Мне многое прощают за отличную учебу, но как учителя умудряются прощать Кольку-двоечника? Почему не кричат, не выгоняют? Понимают, что не дурак и, повзрослев, возьмется за ум? А про меня что думают? Сочувствие меня убивает больше ругани. «Вот, мол, какая ты еще слабая! Ну, что тут поделаешь, не хватает тебе пока ума и силы воли справиться с такой простой задачей, как спокойно сидеть на уроке!» Ох, какой ураган во мне разыгрывается, как самолюбие страдает! Тут и обида на себя, за то, что позволила сочувствовать, и злость на то, что другие ученики могут обратить внимание на иронию, предназначенную мне. А может, кое-кто из класса и злорадствует про себя в мой адрес? Вот, мол, наконец, и ей досталось!
За незнание уроков нам здорово от учителей влетает. Тут снисхождения редки, ну если только дома что случилось. Но по-умному подходят к каждому, с учетом способностей и старания. Ругают только за безответственность. Если «не тянет» ученик, никогда перед классом не позорят. Щадят. Ученики также ведут себя. Кольке говорят: «Лодырь, класс подводишь». Но никто никогда не сказал Марусе: «Ты глупая, из-за тебя баллы не набираем», потому что она очень старается, вызубривает параграфы, не понимая содержания. На такое редко кто способен. И мы это ценим. Учителя терпеливо выслушивают ее и ставят «три» или «четыре», в зависимости от количества выученного. Никто не смеется над ее промашками и подчас глупыми фразами. Все переживают. И Нина с пятой парты такая же. Мы с ними общаемся как с равными. Мне кажется, Маруся и Нина совсем не чувствуют себя ущербными. Ну, учатся чуть хуже других, и что? Ведь не хуже лодырей, а значит, все в порядке.
Первое время я очень переживала, боялась, что иногороднюю горбатенькую Анюту кто-нибудь начнет дразнить. Но этого не произошло. Она хорошо училась, вела себя с удивительным достоинством, рассказывала, что, когда вырастет, обязательно станет главным бухгалтером в большой организации. Мы сразу поверили ей и отнеслись с уважением к ее взрослой мечте. В интернате ее любят за легкий характер. Она никогда не участвует в пересудах, но умеет выслушать любого и на любую тему. Ее слушаются.
Витек, вот если бы у меня была возможность беситься где-либо на улице, в компании друзей, тогда я, может, на уроках была бы спокойнее? А то дома — армейский режим, в школе — тоже нужна дисциплина. Так где же разгуляться, повизжать, на голове походить в полное удовольствие? Здесь мне даже по деревьям полазить редко выпадает возможность. А ты, Витек, такой же шустрик или в школе «обломали», «укатали Сивку во крутые горки?» Как тебе теперь живется? Дома я живу слишком серьезной жизнью. Она меня морально утомляет. Каждая шпилька отца, каждый многозначительный взгляд матери возвращают меня к взрослым мыслям, рассуждениям, сердечной маете. Мучает несправедливость оскорблений и упреков. А бабушка у меня — золото.
