Джон Ирвинг - Покуда я тебя не обрету
Когда-то хозяевами Голливуда были киностудии, но и эти времена канули в Лету. Иные агенты вели себя так, словно они хозяева Голливуда, иные актеры воображали, что они хозяева Голливуда, но и те и другие горько ошибались. Настоящие хозяева Голливуда – те, кто выиграл несколько «Оскаров», те, кто каким-то неведомым образом выигрывал один «Оскар» за другим. Джек Бернс был не из таких. Но в глазах Мишель Махер он был кинозвезда, и она считала, что этого достаточно.
По мнению доктора Гарсия, лучшее достижение Джека на ниве «нормальных» и «настоящих» отношений – роман с Клаудией. Они и правда были по-настоящему вместе несколько лет, прежде чем уйти каждый своим путем. Но Мишель Махер была для Джека куда опаснее, она запала ему в душу куда сильнее – потому что отношения с ней всегда были лишь возможностью.
– Отношения, которые могли быть, – от них остаются самые глубокие раны, ты не находишь? – говорила Джеку доктор Гарсия. Разумеется, она имела в виду не только Мишель, но и Уильяма.
Итак, Джек в некотором роде был предупрежден, но тем не менее отправился за Мишель – за доктором Махер, незамужней, тридцативосьмилетней, – в отель «Шератон-Юниверсал». О чем он, черт побери, думал? Он ведь заранее считал, что даже с потерявшей память проституткой-трансвеститом мог бы провести более приятный вечер. В таком вот расположении духа он вошел в вестибюль отеля, по которому туда-сюда бегали бесчисленные дерматологические дети, вернувшиеся домой с прогулки по кинопарку. Мишель сказала, что будет ждать Джека в баре, он и нашел ее там за поглощением «маргарит» с тремя коллегами. Все дамы были вдрызг пьяны, но Мишель еще держалась на ногах, чем Джек остался доволен, – во всяком случае, она единственная встала его поприветствовать.
Наверное, она забыла, какой Джек коротышка – даже босая она была выше его на голову, а тут еще нацепила туфли на высоченных шпильках.
– Вот видите! Так всегда – кинозвезды ниже ростом, чем мы думаем! – сказала Мишель нетрезвым коллегам.
Джек злорадно улыбнулся про себя – если бы рядом был этот Давленый Пенис Маккарти, он бы заметил, что голова Джека упирается аккурат в ее «парочку твердых шаров».
Джек повел Мишель на ужин в ресторан «Джонс», модное голливудское заведение, впрочем, не самое его любимое – слишком многолюдное и процветающее, просто он решил, что Мишель обидится, если он не покажет ей местные «злачные» места. Кормили там не так чтобы очень, зато клиентура любопытная для человека, первый раз попавшего в Лос-Анджелес, – фотомодели, кинозвезды, трансвеститы и не трансвеститы (и те и другие – с накладными грудями) и прочее в этом роде.
Разумеется, Джек тут же заприметил в углу Лоуренса с парой моделей, они одновременно показали друг другу по оттопыренному среднему пальцу. Мишель восхищенно закивала головой – но сильновато, чуть не упала.
– Я не ела с утра, – призналась она, – да и последняя «Маргарита» была явно лишней.
– Возьми тогда пасту, полегчает, – посоветовал Джек; Мишель в ответ на это выпила еще стакан белого, пока Джек выдавливал себе в чай лимон, все время оглядываясь – вдруг Лоуренс решит ему отплатить за бутылку шампанского, которую он вылил ему на голову в Каннах.
– Боже мой, какое крутое место! – сказала Мишель; какая жуткая смесь бостонского и нью-йоркского акцентов, подумал Джек.
Да и сама она уже далеко не крутая. Джек хорошо помнил ее кожу – гладкая, сияющая; ныне – сухая, немного покрасневшая, словно все тело – сплошная ссадина, словно она долго сидела в горячей ванне, а потом долго стояла на морозе. Волосы, некогда воздушные, медвяно-золотые, потускнели, перестали виться. Да и сама она какая-то совсем худая, даже тощая, жилистая, – какими бывают женщины, сидящие на слишком строгой диете или слишком много времени проводящие в спортзале (а часто и то и другое). Она не так много и выпила, но все – на пустой желудок (она выглядела так, словно у нее всегда пустой желудок), а ведь и в лучшие времена она пьянела даже от небольшой дозы алкоголя.
Мишель была в сером брючном костюме по фигуре и облегающей серебряной блузке. Одежда явно из Нью-Йорка – готов спорить, подумал Джек, такую не купишь ни в Бостоне, ни в Кембридже, да и эти ее высоченные шпильки можно найти только в Нью-Йорке. Но даже при всей этой амуниции она выглядела врачом – плечи словно насильно расправлены, как у человека, восстанавливающегося после перелома шеи; про таких говорят «аршин проглотил».
– Я просто в голову никак не возьму, как тебе это удается, – заговорила Мишель. – Ты делаешь ну совершенно противоестественные вещи – то ты лыжник-трансвестит, то ты мертвая певица, то водитель лимузина, женатый на шлюхе. Но ты так естественно выглядишь в этих ролях!
– У меня много знакомых водителей лимузинов, я неплохо изучил их повадки, – сказал Джек.
– Хорошо, допустим. А сколько у тебя знакомых ветеринаров-гомофобов?
Черт, она и этот чудовищный фильм видела, как ей только удалось!
– Ну я же странный, ты сама говорила, – сказал Джек.
– Но тебе это сходит с рук! Ты естественно странный.
Джек предпочел промолчать. Мишель что-то вылавливала из бокала с вином – а, она уронила туда кольцо.
– Я так готовилась к этой встрече, худела как одержимая, за месяц сбросила два размера. Кольца с пальцев падают, – сказала она.
Джек выудил кольцо из бокала ложкой – оно свалилось со среднего пальца на правой руке; средний палец на левой был еще тоньше, а на указательный кольцо не налезает.
Старомодное кольцо для женщины ее возраста, подумал Джек, слишком крупное, с большим сапфиром, оплетенным бриллиантами.
– С этим кольцом связано что-то личное? – спросил Джек.
Мишель опрокинула бокал и зарыдала. Она не последовала его совету и заказала не пасту, а пиццу; в «Джонсе» пиццу делали на очень тонком тесте, так что от нее не протрезвеешь.
Кольцо принадлежало матери, поэтому Мишель и плакала. Та умерла от рака кожи, когда дочь училась в университете, и у Мишель тут же появилось кожное заболевание – стрессовая экзема, по ее словам. Поэтому-то она и пошла в дерматологи.
Отец женился вновь на очень молодой.
– Охотница за деньгами, «золотоискательница»! Ей столько же, сколько мне! – сказала Мишель и заказала третий бокал вина, не притронувшись к пицце. – Ты ведь помнишь квартиру моих родителей в Нью-Йорке?
Она сняла материнское кольцо и положила его на край тарелки.
– Еще бы, – сказал Джек.
Разве можно забыть эту квартиру на Парк-авеню? Шикарные комнаты, шикарные родители, шикарная собака! И еще Пикассо, повешенный ровно на высоте унитаза в гостевом туалете, словно предлагает на себя написать.
– Она должна была достаться мне, – сказала Мишель. – А теперь отойдет «золотоискательнице».
– Вот оно что.
– Почему ты тогда не стал спать со мной, Джек? – сказала она. – Ну как тебе только в голову пришла эта идея, помастурбировать вместе? Это что, нежнее, чем обычный секс, я правильно понимаю?
– Я думал, у меня триппер, – сказал Джек. – Я не хотел тебя заразить.
– Откуда у тебя мог быть триппер? У тебя же никого не было.
– Я спал с миссис Стэкпоул, судомойкой. Ты ее и не помнишь, наверное.
– Да их там полно было, на кухне! Все старые, жирные! – воскликнула Мишель.
– Да уж, они такие, по крайней мере, миссис Стэкпоул была именно такая.
– Ты мог спать со мной, а вместо этого спал с толстой старухой, судомойкой?!
Ее голос звенел, слово «судомойка» звучало столь же презрительно, как слово «золотоискательница».
– Я начал спать с миссис Стэкпоул задолго до того, как посмел вообразить, что смогу когда-то спать с тобой, – сказал Джек.
– А эта твоя Эмма Оустлер, что у тебя с ней было? – спросила Мишель.
Ну вот, ради этого она и приехала, подумал Джек, хочет докопаться, отчего я «слишком странный», сиди тут и выкладывай ей все как есть.
– Мы просто жили в одной квартире, и все, мы не спали друг с другом.
– Это решительно невероятно, я вообразить себе не могу, – сказала Мишель, теребя в руках кольцо. – Ты хочешь сказать, вы вместе мастурбировали?
– Между нами ничего не было, даже этого.
– Но что-то же вы делали вместе!
– Мы целовались, я держал ее за груди, она меня за пенис.
Мишель протянула руку взять бокал, задела локтем тарелку, кольцо отправилось в воздушное путешествие и приземлилось на соседний стол к двум моделям на строгой диете (красное вино и больше ничего).
Первая модель взяла кольцо и посмотрела на Джека.
– Я польщена, но право же, не стоит, не стоит, – сказала она и надела кольцо на палец (ох и красивый же палец!).
– Прошу прощения, это кольцо матери моей дамы, – объяснил Джек; модель лишь надула губы, зато Мишель застеснялась и густо покраснела.
– Ты ведь не помнишь меня, Джек? – спросила вторая модель.
Джек встал, подошел к их столу и протянул руку; первая девушка и не думала покамест снимать кольцо. Он лишь тянул время – пытался вспомнить, как зовут вторую модель и кто она вообще такая.
