Екатерина Шпиллер - Про Любовь Одиноких Женщин
Смешно это, наверное, выглядело со стороны: мы с сыном существовали среди старинных и очень ценных антикварных предметов, в нашей квартире не было, к примеру, ни одной дешёвой пластиковой вещи... и при этом я была такой, какой привыкла быть смолоду - в тряпках-балахонах да ещё и в банданах и бейсболках, заменивших мне платки... да и Дрюню я рядила во всякое джинсово-спортивное и недорогое, лишь бы ему удобно было. Контраст? Для глаза искушённого - ещё какой.
Вот так я и жила в сумасшедшем своём мирке: страдая по Глебу и упиваясь свободой, обитая среди музейного добра - в трениках и безразмерных майках. Дефективная, что с меня взять.
Однако я не учла с самого начала одну очень важную вещь. Дрюнька рос. Рос-рос и вырос. Когда ему исполнилось шестнадцать, со мной "серьёзно поговорили". Дело в том, что Глеба пригласили на работу в Штаты. В Бостон. В Университет. И не просто читать лекции, а вести научную деятельность. То есть надолго, может быть, навсегда. И встал вопрос о Дрюне. Как будет лучше для него. Господи, разве это вопрос, если речь идёт о России, опять и снова катящейся в очередной ад, с идиотическим упорством проходящей одно и то же, даже не пытающейся сделать никаких выводов из уже десять раз произошедших бед. Бег по кругу - по спирали - вниз, вниз... И зачем ты так резво несешься, Россия, к своей погибели?
Дрюня, Дрюнька, сынка мой, счастье моё! Неужели бы я лишила тебя нормального будущего из-за своего эгоизма, даже если этот эгоизм - сумасшедшая моя любовь к тебе?
- Когда мне освободить квартиру? - единственный вопрос, который я смогла выдавить из себя Глебу, не скрывавшему радости от того, что я не стала ломать судьбу нашего сына. Вот дурачок же...
- Ты что? - вспыхнул Глеб. - Это твой дом навсегда. Живи и даже не думай... И Андрей к тебе будет приезжать в гости именно сюда.
Андрей (не Дрюнька)... ко мне... в гости? Оксюморон. "Воробышек прискакал и коровой замычал: Му-у-у! Прибежал медведь и давай реветь: Ку-ка-ре-ку!" Звучит примерно столь же логично, как фраза "Дрюнька станет приезжать ко мне в гости".
Но всё так и произошло. Глеб с Андреем Глебовичем уехали в прекрасную Америку - работать, учиться, строить новую жизнь и быть счастливыми, а я получила не только вожделенную свободу, но и вполне симпатичное мне одиночество. Причём, я изо всех сил постаралась довести это одиночество до полного совершенства: в тот день, когда Дрюнька (кстати, без особых соплей и рыданий - он всегда очень любил отца, наверное, не меньше, чем меня, поэтому никакого страшного горя расставания у него не было. А если и было, то оно на сто процентов компенсировалось счастьем воссоединения с папой. Так вот, в тот самый вечер я уничтожила все свои телефонные и записные книжки, где были адреса и координаты друзей-приятелей. Я уничтожила себя во всех социальных сетях и изменила все свои электронные адреса. Сменила обе симки на телефонах. Зачем? Затем! Поймёт только тот, кто знает толк в одиночестве, коли уж пришло время с ним сосуществовать вместе и навсегда. Нечего в таких случаях удовлетворяться полуфабрикатом, недоделанной ситуацией. Уж если спать, так с королевой, а потерять - так миллион. Одиночество должно быть полновластным и без исключений и щёлочек, куда кто-то может пролезть ненароком. Я стала полностью свободна и этим счастлива. Я осталась совсем одна и тем довольна. Я стала собой.
"Лидия приходила домой из больницы только иногда, чтобы поспать. Спать получалось, лишь приняв три-четыре таблетки снотворного. Поразительно, но несмотря на то, что она валилась с ног и в голове от усталости и боли был постоянный туман, стоило прилечь - и сна как ни бывало. Начинались муки адовы: мысли об Аркаше, обо всей их жизни, о том, что всё кончено, что дальше уже не будет ничего... и воспоминания начинали терзать так, что это было физически больно и невыносимо. Поэтому снотворное стало необходимостью. Пока Лида ждала, когда оно начнёт действовать, она бродила по квартире, не включая света, и пыталась хоть на чём-то сосредоточиться, хоть о чём-то подумать связно. Не получалось. Ей казалось, что она двигается среди теней из чьей-то памяти, что рядом с ней ходят и смеются она сама и Аркадий. Будто в параллельной реальности, хотя вот прямо здесь, разговаривают, пьют чай, смотрят телевизор, читают новости. Скорее бы подействовали таблетки, невозможно же это терпеть. Кстати, совсем недавно Лида заметила, что уже месяца полтора не принимает свои препараты от высокого давления. Просто забыла, совсем забыла. Наверное, именно поэтому постоянно так болит голова? Ну, и пусть болит. И зачем ей теперь следить за давлением, зачем ей нужно нормальное давление, зачем вообще жить, если Аркаша умирает? Глупо было бы заботиться о здоровье в этой ситуации - разве ей нужна жизнь? Да пусть кровяное давление изо всех сил к едрёной бабушке разорвёт сосуды, пусть кровь свободно и вольно польётся прямо по мозгу, заливая извилины и убивая её человеческие и жизненные способности и возможности, её мысли и инстинкты, саму её суть, личность! Ради бога, не жалко.
Снотворное начинало действовать, и Лида ложилась в огромную холодную кровать, забываясь тяжёлым и больным сном, чтобы утром проснуться и снова бежать в больницу - держать Аркашу за руку и молить время, чтобы оно остановилось. Оно не остановилось, и однажды всё произошло. Оказывается, Лида была к этому уже готова. Поэтому не было криков, рыданий. Случилось замирание: она будто окаменела и закрылась. Даже её брови перестали шевелиться, застыв в одной позиции - прямых напряжённых полосок. Всё, что нужно, она делала автоматически, была контактна с теми, кто к ней обращался, адекватно и впопад отвечала на вопросы и вообще была полностью вменяема. Никто не знал, что она "включается" лишь на момент общения или действия, а потом сразу же "выключается", не очень помнит, что было только что, и вообще её здесь нет. А где она - даже сама Лида не смогла бы ответить на этот вопрос. Наверное, нигде. Её сознание тоже пребывало в состоянии замороженности, возможно, своеобразной анестезии. Не думалось, не страдалось, не былось, не жилось. Функционировалось - вот точное слово.
Похороны... девять дней... сорок... Она слышала слова, которые ей говорили прямо в уши: "Лидочка, держись, милая! Ты ещё такая молодая, красивая, сильная! Ты сможешь начать заново! Посмотри, он же, святой человек, обеспечил тебя на сто лет вперёд! Лидка, ты - миллионерша! Ты можешь уехать из России, если хочешь, можешь тут жить, как кум королю. Ты можешь всё, что угодно! И ты совсем ещё молодая!"
Люди думали, что она не просто их слышит, но внимает и соглашается - ведь они кивала. Да, она слышала. Миллионерша... завещание... наследство. И опять колючие глаза его детей. Они не понимают. Как им сказать? Как им отдать это всё?. Это ведь как-то надо оформить юридически, но, чтобы понять, как, нужно собраться с мыслями и поговорить с ними Нет, сейчас нет сил говорить. А они зря переживают - я им всё отдам. Всё отдам. Они не понимают...
Лида не заметила этих сорока дней, после которых все вдруг исчезли. Этого она тоже не заметила. И тут ей вспомнилось, как она любила своё одиночество - в той, другой жизни, до Аркадия. Даже улыбнулась, вспоминая наслаждение тишиной в квартире, возможностью думать, разговаривая с книгами, наслаждаясь хорошими фильмами и в уютной ночи занимаясь любимыми переводами с французского. Боже, как давно это было, сто лет назад! И ведь это было, ну, если не счастье, то какая-то гармония, покой, удовлетворение собой и жизнью. Вдруг в сознании ярко полыхнул вопрос - так ярко, что она даже вздрогнула: так это можно, реально теперь повторить? Просто вернуться к тому, что было когда-то, что нравилось и радовало?
Какой бред, абсурд! Откуда вдруг явился этот сияющий своей тупостью вопрос, на который даже отвечать не хочется - кто бы его ни задал. Потому что есть другой вопрос, тихий, но самый главный: зачем? Зачем теперь это всё, всё, что не имеет никакого смысла? Тогда, в той жизни она не знала Аркадия, а после того, как он появился, что могло иметь хоть какой-нибудь смысл без него? Ведь то вожделенное одиночество - это была подготовка к жизни с ним, накопление багажа, который потом так помог им наслаждаться обществом друг друга, понимать друг друга с полувздоха и никогда, ни разу за все годы не заскучать вместе. А само по себе... без него... оно потеряло всякий смысл. И привлекательность.
Другие люди вокруг... Кто-то как-то шептал в ухо "Найди себе мужчину". Как объяснить, что нет и не может быть никаких ни мужчин, ни женщин без Аркадия. Все люди имели плоть, кровь и хоть какое-то значение только тогда, когда они были рядом с ними двумя, а не с ней одной.
Еда потеряла вкус, абсолютно всё потеряло запах. Жизнь-то ведь кончилась. "Почему я не умираю? - не на шутку удивлялась и даже сердилась Лида. - Сколько я уже не принимаю свои лекарства... Почему у меня нет инсульта, ведь врач говорил, что мне нельзя бросать приём, это опасно. Почему я всё ещё жива? Я ничего не делаю для этого - не лечусь уже сколько времени, но кроме головной боли со мной ничего не происходит. Так нечестно же..."
