Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Екатерина Шпиллер - Рома, прости! Жестокая история первой любви краткое содержание
Рома, прости! Жестокая история первой любви читать онлайн бесплатно
Екатерина Александровна Шпиллер
Рома, прости! Жестокая история первой любви
Встретимся в четверг
Рита заметила Юльку среди ярких полок Воронцовского супермаркета. Это было забавно — встретиться именно здесь после пятнадцати лет… Разлуки? Да нет, слишком красивое слово. «С чего бы — ах, разлука? Разве мы так уж дружили?» Лучше так: после пятнадцати лет «невиденья-неслышанья» друг друга. Рита почувствовала, что было бы очень заманчиво поболтать со старинной знакомой…
Она решительно двинула тележку, заполненную не более чем на четверть шуршащими заморскими пакетиками, к Юльке, к юности, к десятому классу.
Юлька сошлась с Ритой после той истории… Роман полгода пролежал в больнице: полтора месяца в Ленинградской, потом врачи разрешили перевезти его в Москву. Лавочкин-старший получил от всего этого обширный инфаркт и вскоре умер. Когда они оба, папа и сын, лежали в разных клиниках, Ромкина мама Вера Георгиевна разрывалась между ними, похудела на двадцать кило и стала похожа на старуху семидесятилетнюю. Потом стало полегче: папа Костя отдал Богу душу. Ужас какой! Юлька поймала себя на том, что именно так и формулирует, вспоминая: полегче. Это еще с того времени тянется: как она тогда ненавидела их всех, вспомнить жутко! Мысленно Юлька отрезала им руки, ноги, сдирала с них кожу, выкалывала глаза. Она тоже торчала в Ромкиной больнице с утра до ночи, впрочем, ее не особенно к нему пускали. А она не особенно и рвалась, почему-то… Сидела себе внизу, в холле, в каком-то странном отупении от всяких успокаивающих таблеток, которыми ее пичкали, смотрела в одну точку и выдумывала «всем этим подонкам» разные казни.
Когда умер Костя-папа, Ромка, весь загипсованный, тихо плакал, жалобно закусив губы, а Юлька сидела рядом и гладила его бледную руку. Вера Георгиевна стояла и смотрела скорбно, губы ее тряслись. Юлька же, глядя на нее, думала: «Ну что, дрянь, теперь полегче тебе будет?» Ромка застонал — в порыве ненависти к его матери Юлька случайно очень сильно сжала переломанную, так любимую ею руку. Никто бы не подумал, сколько непрощающей злости помещалось в этой маленькой, худенькой девочке. Она и сама такого про себя не знала.
Но недолго Вера Георгиевна «отдыхала». От переживаний и стрессов тяжелый инсульт свалил-таки железную питерскую бабушку. «Бог наказал, накликали, — сказала тогда Юлькина мама Людмила Сергеевна. — Вот, напридумали себе для неправедного дела и получили в натуральную величину. А еще говорят, что Бога нет…»
Бабусю пришлось забрать в Москву, так как в Питере у Вериной сестры возникла сразу большая куча проблем: ремонт, покупка участка, неприятности на работе, у мужа открылась язва и вообще — «вся ситуация, Веруня, на твоей совести. Ты, конечно, сейчас в горе и все такое, но не можем же мы, вся семья, жить только твоими проблемами! Войди и в наше положение, наконец! У тебя квартирные условия позволяют, да и Ромасик практически поправился».
— Подонская семья от носа до хвоста, — сказала тогда Людмила Сергеевна. — Ты, дочь, подумай еще разок, ведь Рома — их семя.
— Ма, Рома в их семейке — урод. Он — единственное оправдание существования этих людей…
Когда, выписавшись, Ромка выходил из дверей больницы, на ступеньках около одного из чугунных столбов, поддерживающих крышу больничного крыльца, стояла Юля. Она прижималась спиной к этому столбу, как к белой березе.
— Мама, — твердо сказала Роман. — Это, — он ткнул пальцем в Юльку, — моя жена. Или теперь мне надо сгореть, утонуть, застрелиться?..
Вера Георгиевна вздрогнула и закрыла лицо руками. Немая сцена длилась не меньше минуты. Юлька все не отходила от столба, он был такой надежный, прочный, гладкий и прохладный, к нему было очень приятно прислоняться — ведь уже стояло жаркое лето.
Наконец Вера Георгиевна отняла руки от лица и тихо произнесла:
— Теперь делайте, что хотите. Мне уже все равно. У меня теперь одна проблема — мама…
— Опять? — раздался насмешливый голос Юли, она отделилась от своей опоры и медленно приближалась к Роману.
— Как ты смеешь? Ты?! Она теперь лежачая, совсем плоха… — женщина задохнулась во всхлипах.
— Мы ей будем носить кефир и апельсины, — отчеканила Юлька, беря Ромку за руку и уводя с собой. — Идем, Ром, нас дома ждут.
И он пошел, обалдевший от ее силы и напора, от ее безжалостных слов, от ее таких жестких и взрослых глаз.
Вера смотрела им вслед, испытывая нечто вроде облегчения. Ну и пусть, ну и ладно. Там о нем позаботятся. А ее, мать, он все равно любить будет, ведь он такой верный и правильный. А проблем ей теперь и с мамой предостаточно: лекарства, больницы, сиделки, то есть то, что у нас этим словом называется.
— Меня жизнь наказала, но и до тебя, маленькая сучка, доберется, — прошептала Вера вслед Юльке.
Во время больничной эпопеи Юлька стала общаться с Ритой, которая училась в параллельном классе и увлекалась журналистикой. Ее уже не раз публиковали в «Комсомолке» и «Вечерке», и эта развитая во всех отношениях девочка норовила превратить в статью все, что встречалось на ее пути. Любая история, любой более или менее интересный разговор вызывали у нее одну реакцию: «О! (пальчик — вверх, бровки — вверх). Об этом надо бы написать!» И писала до посинения! Из двадцати ее «писулек» публиковалась в лучшем случае одна, но она продолжала упорно писать, копить написанное и уверяла, что «все это когда-нибудь пригодится».
История Романа и Юли подвигла ее на прямо-таки рекордное количество неопубликованных статей и заметок: о любви в шестнадцать, об отношениях поколений, о ханжестве и догматизме, об эгоистичности родительской любви, о… Невозможно вспомнить все темы, выкопанные Ритой из случившейся драмы. Она бегала, как ненормальная, с блокнотом и ручкой, не стесняясь приставать ко всем: к одноклассникам Ромки и Юли, к учительнице Татьяне Николаевне, даже к родителям несчастной парочки. Людмила Сергеевна спокойно послала ее куда подальше. А Вера Георгиевна набросилась чуть не с кулаками, грозя сообщить «куда следует». «И вообще мы не Америка какая-нибудь, у нас личная жизнь граждан вовсе не для печати, наша журналистика — не такая, а ты, между прочим, комсомолка, а позволяешь себе тут с блокнотиком!»
Из непосредственных участников истории только Юлька, которой необходимо было выговориться, разрядиться, удостоила Риту вниманием. Взяв с нее слово ничего не тащить в газеты («нет-нет, Юльчик, я только для себя, никому и никогда, клянусь грядущим аттестатом!»), Юля рассказала все подробно и с деталями, но, естественно, со своей колокольни. Умная Рита сделала поправки на Юлькино экстраличное восприятие и довольно точно оценила и охарактеризовала для себя участников происшествия: Рома — наивный идеалист, хороший мальчик; Юлька — зациклившаяся на своей любви сероватая девочка; Вера Георгиевна — свихнутая на цыпленке курица-стерва; Людмила Сергеевна — прелестная, умная женщина, которая любит и любима, а потому — умная и прелестная. Еще Татьяна Николаевна, учительница… Ее-то Рита и так знает: старая дева, из добрых, чокнутых на литературе и «нравственности». В сущности, ничего нового и интересного.
А вот Юльке надо помочь! Девочка явно сдвинулась по фазе. Цепляет своими пальчиками пуговицы на Ритиной кофте и лихорадочно бормочет: «Не, ну ты представляешь? Не, ну ты слыхала?» Ее пичкают какими-то таблетками, а вот Рита замечает, что после того, как Юлька выговорится у нее на плече, она уходит домой успокоившейся, даже какой-то посвежевшей без всяких лекарств. Так и «лечила» ее Рита.
После больницы Юлька шла не домой, а к Рите, чем вызывала некоторую материнскую ревность.
— Что тебе эта нагловатая девчонка? Ведь я твой друг, ты же знаешь… Иди домой, ко мне, я с тобой, родная!
— Мама, мне дома сейчас трудно. Там ты с Володей… Вы такие красивые, счастливые…
— Доченька моя, я сейчас вся внутри умираю из-за тебя, я сгораю, задыхаюсь от твоего горя! И Володя переживает очень…
— Вы замечательные, мама, мне с вами повезло! Но пойми: есть вы — ты, Володя, Мася. И есть я. Я сейчас отдельно. Я люблю вас, я обожаю Максимку, ты же знаешь. Но все вы — это радость, семья, счастье… Я не могу это видеть, прости… Я не могу объяснить…
— Ну, хорошо, хорошо… А эта Рита — что?
— Она слушает меня просто… Чаем поит, говорит какие-то слова. Вроде ерунда, а мне легче почему-то. Не сердись, пожалуйста!
Людмила Сергеевна во все глаза смотрела на свою маленькую, щупленькую и такую взрослую девочку. Такое пережить в семнадцать лет, не дай Бог! Ей казалось теперь, что дочь в чем-то мудрее, старше ее, ведь никогда ей, старой дуре, не довелось испытать подобного. Все ее любови-романы были, как бы это сказать, нормально радостными, что ли? Конечно, с переживаниями, разумеется, со слезами и рыданиями, но сроду никаких трагедий, родственников-монстров, больниц и смертей. Она-то думала, что вершина всех любовных неурядиц — это доказать всем, что брак с «мальчиком», годящимся ей в младшие братья — правилен, удачен и абсолютно нормален во всех отношениях. Доказала. Все трудности давно позади. А у дочери, у Юленьки — такой кошмар. И во сне не приснится!