Катя Метелица - Азбука жизни
То есть: заставить себя воспринимать это существо именно как крашеную лошадь совершенно невозможно. Она назвалась зеброй — и должна зеброй быть. Пониже ростом, потолще ляжками, помассивней попой, подлиннее мордой… Ну, какие они там, зебры бывают.
Еще вертится в голове слово симулякр, хотя оно тут, видимо, не вполне уместно во всех отношениях. Но неуместный термин не отвязывается, а сама лже-зебра намертво впечатывается в сетчатку глаза, — как вредоносная мушка, как осколок кривого зеркала. Оптико-волоконная система начинает сбоить, она ничему уже не верит, кругом обманки, кругом подставы.
В витрине жирного бутика мануфактура выдает себя за кожу питона. Крокодил, правда, никем не притворяется — еще бы ему притворяться, за такие-то деньги. А впрочем, кажется, это никакой и не крокодил, а самозванка-свинья, черт его знает.
В переходе бабуся продает помоечных котят, так умело начесанных, что они выглядят персидскими или по крайней мере сибирскими.
Пиратские диски, поддельные логотипы, паленые сертификаты, сомнительные драгметаллы, фальшивый антиквариат и все такое прочее.
Формальные приветствия, дежурные поцелуи, заученные позы, механические улыбки, неестественный смех.
Смывающиеся татуировки, крашеные волосы, вставные зубы, пластмассовые ногти, силиконовые груди, стеклянные глаза… Полностью пластмассовый манекен кажется необыкновенно честным созданием: по крайней мере ни за кого себя не выдает.
Очень мучительное место — ресторан «ПушкинЪ». Подлинники и имитации переплетены там тонко, путано и многообразно. То есть, щи как бы настоящие. А рецептура страсбургского пирога преступно искажена. Потажи, пате, мателоты, дефейены… Сама еда оказывается, как правило, более внятной и менее изощренной, чем ее наименование; и непонятно, радоваться этому или огорчаться. Например, таинственным немецким термином «гельфлюгели» в меню шифруются куриные локотки. Дискуссии о том, является ли курица в полном смысле слова птицей ("гельфлюгель" по-немецки просто "птица"), к концу обеда приводит господ едоков в полное изумление. Официант предлагает десерты: шоколадные слезы, клубничные вздохи, апельсиновый шелест…
"Десерт… — тяжело задумываются господа. — Да. Возьмем, пожалуй, еще 500 водки!" И в этом, наконец, — что-то безусловно подлинное. Испытание фальшивой лошадью уже не так страшно.
Пони
Пони вынашивают своих жеребят по полтора года.
Я узнала об этом когда у нас с моим теперешним мужем начиналась любовь.
Была, как положено, весна, первые теплые дни. "Вы, Катя, очень бледная, — он мне сказал. — Вам гулять надо, на воздухе". И повез в место с поэтическим названием Черная Грязь, на роскошный недостроенный ипподром. Лошадей нам не дали. Объяснили, что спортивные чистокровки неумелых всадников убивают сразу, не раздумывая. И предоставили понечку по имени Плюшка, радостно сообщив, что она и лучший производитель понской конюшни ожидают маленького незнакомца.
На толстенькой плюшкиной спинке сиделось, как на козетке, но управлять ею было сложно, потому что бить животненькое ногами в беременный живот я не решалась. Я ухитрилась с нее свалиться. Саша Михайлов меня поймал и, как сказал позже, именно в тот момент решил за меня бороться.
А случай ему попался довольно тяжелый. Я была действительно бледной, замороченной и проявляла явные признаки нервного истощения. Днем я ходила как в тумане, а ночи напролет разговаривала по телефону с гениальным писателем направления кибер-панк или типа того. Первой, когда-то, позвонила я и попросила у него интервью на тему про виртуальный секс. Он сказал, что интервью не дает, но может провести со мной сеанс виртуального секса, прямо сейчас. У меня не было компьютера. Он остроумно предложил, чтобы я приехала к нему, а он бы поставил у своего компьютера ширму. И мы бы по очереди туда заходили. Я признала идею неприемлемой, но мы продолжали ее обсуждать. На рассвете пришли к обоюдному выводу, что наш разговор можно считать полноценным эпизодом виртуальной любви. И началось.
Я свела к минимуму общение с невиртуальными знакомыми. Все стали казаться какими-то неинтересными. Главное — голоса. Меня не устраивали их голоса. Я стала отзываться только на один голос. Как хорошая собака. Беда.
"Беда", — произнес мой сердечный дружок Андрюша, бывший возлюбленный (на тот момент уже — бывший), когда я ему дала развернутый ответ на вопрос "Как поживаешь?". Рассказала о своих телефонных сессиях.
"Беда, — сказал он. — Ты загнешься от таких заморочек!" Мы душевно поговорили.
Мы так душевно поговорили, что стали видеться едва ли не ежевечерне. Позволяли себе какое-нибудь скромное развлечение, вроде ужина в кафе или поездки на бензозаправку (я отчего-то неравнодушна к бензозаправкам). Потом до часа ночи пили чай. Вяло разговаривали. О чем угодно, только не о том, какая у нас с ним когда-то была страсть. Как мы ехали (почему?) из Киева, и я дремала на верхней полке, а он всю ночь стоял рядом и гладил мое лицо и плечо. Я еще не понимала тогда, что это проявлялась не столько даже нежность, сколько его врожденный артистизм. И у нас играла музыка, и ни один человек в этом переполненном плацкартном вагоне не возмутился и нам не помешал.
Он тогда занимался каким-то таинственным черным маклерством, и ему едва исполнилось двадцать лет, и у него была потрясающая мимика и изящнейшая пластика. Но я в то время числилась замужем, и так и не собралась пойти разводиться. А потом страсть вдруг улеглась. И мы поплакали, и расстались. Даже, вот, стали по-дружески, как пенсионеры, пить вместе чаек.
Потом Андрюша уезжал, а я садилась к телефону и набирала номер, единственно возможный на тот момент. Писателя кибер-панка.
Беседа шла неизменно чинно, на вы. Но там было множество подводных камней. Изощренные пикировки. Обиды. Нечастые взаимные измены. Примирения. Философские навороты, за которыми мое восприятие вечно не успевало. Буксовало на поворотах. И странные обвинения. Обвинения в том, что я совершенство. А возлюбленная быть совершенством не может, это как бы понятно.
Непонятно только, почему я была зачислена в совершенство, именно я. Мы, кстати, пару раз все-таки виделись. У профессионалов виртуального общения это называется F2F (эф ту эф — face to face). Как он мог не заметить, помимо всего прочего, что я, например, невероятно близорука? Позже он дал мне рукопись романа, который тогда писал, и я поняла, что совершенством была его героиня, пулеметчица Анна, и автору, как я подозреваю, было удобнее воспринимать нас как единый образ. А жаль, что он не отдал Анне мою близорукость. Это весьма подошло бы именно пулеметчице. В белый свет тра-та-та. Из глиняного пулемета.
А вот Саша Михайлов сразу понял, что я за два метра от себя ничего не вижу. Его ужаснуло, что я постоянно наступаю в лужи. Он сказал, что мне следует носить ботинки на толстой подошве, чтобы не простужаться. А вскоре я уже послушно училась балансировать на чудовищно высоких каблуках, потому что ему нравятся высокие каблуки. Как Русалочка, ей Богу. Он сказал, что я похожа на его любимую собаку — колли Герду, которая умерла, родив от деревенской дворняги Свистуна щенка-полукровку (назвали Гермесом), и меня это отчего-то тронуло до глубины души.
Я практически перестала разговаривать по телефону с кем бы то ни было. С Сашей мы по телефону только договаривались о встречах, все. Как-то раз он позвонил мне из Праги и спросил, не знаю ли я случайно, во сколько сегодня будет матч чемпионата Европы по футболу. Я. Случайно. Во сколько — футбольный матч. Я. Не знаю ли.
Но едва ли не на следующий день единокровный папа вдруг обратился ко мне с вопросом: "Как ты думаешь, кто победит?" Я ответила честно, что думала: "Боюсь, что немцы". — "В смысле?" — папа как-то очень удивился. — "В смысле, я бы хотела, чтобы выиграли чехи, но немцы, конечно, сильнее".
Кажется, он сказал "Дура!", но как-то про себя сказал. Все-таки единственная дочь. "Я тебя о чем спрашиваю: кто победит — Ельцин или Зюганов, а ты мне о чем?"
Тут я поняла, что, видимо, пойду за Сашу замуж. Мне понравилось быть Душечкой.
Мне нравится, что футбол интересует его больше, чем литература, которой он профессионально занимается. И что талантливые графоманы интересуют его больше, чем профессиональные литераторы. Что он гордится исключительно мягкими пятками как едва ли не главным своим достоинством. Я тоже полюбила его пятки, волосы, губы и руки. Я полюбила мало разговаривать, много гулять и ложиться спать рано.
В сущности, выбрав его, я выбрала жизнь.
Плюшка благополучно родила. Пончика назвали Гермесом.
Мой не полностью еще двухлетний сынок Фёдор Михайлов сказал, что катался на пони — ма-а-алень, ма-а-алень. Сам он ей (а может ему, черт знает) примерно до колена. И вот ведь: ма-а-алень… Здесь см. ПОДЛИННОСТЬ.
