Екатерина Репина - Те самые люди, февраль и кофеин
Элизабет стала посещать «Курсы жалоб» в Международной Академии Чоукинга по совету знакомой актрисы. Там она обучалась жаловаться на жизнь без ущерба для здоровья. Курсы отнимали четверть жалованья, отчего не хватало средств на обычные развлечения (кинотеатр, бар, торговый центр), что служило поводом для слез и все новых жалоб.
Эти курсы и работа сортировщицы почтовых отправлений, да еще пробы на незначительные роли в сериалах — вот и все, что было у Элизабет на момент получения письма из Китая.
Вчера у нее был еще и дневник. Но сегодняшним утром он был разорван на мелкие клочки, и тараканы целый день развлекались с ними.
Дневник был уничтожен вследствие последнего тренинга в Академии Чоукинга. Стоило Элизабет упомянуть о существовании дневника, как ей тут же посоветовали избавиться от этого «источника сомнений и слез». Советы Академии выполнялись неукоснительно, иначе легко было схлопотать штрафное дежурство, или получить направление на общественные работы в колонии малолетних преступников.
Элизабет разорвала дневник и отправилась на работу, будучи уверенной в правильности выбранного пути. Но тут кто-то свыше спутал все ее планы, разрушил цельную структуру удушающего действия тренингов и послал не иначе как с неба пухлый конверт с такими теплыми словами, что Элизабет тут же усомнилась в необходимости самоанализа и посещении занятий, от которых легкие будто сжимались, сдавливались…
Тараканы стали издавать слишком много шума. Элизабет спустила с кровати ноги и несколько раз сильно топнула. Тараканы попрятались по углам. Они сообразили, что Элизабет только притворялась плачущей, а на самом деле следила за ними из-под покрывала, может, посмеивалась и вдруг напугала их до смерти. Тараканы затаились.
Элизабет собрала дневник по кусочкам.
И тут же, на полу, разрыдалась снова. Тараканы были начеку. Они уяснили, что Элизабет плачет для маскировки, что она готовится к новой подлости по отношению к ним, и поэтому не высовывались из своих убежищ. Теперь уже они наблюдали, посмеиваясь.
— Профессор говорил, что у меня нет других талантов, так как я — прирожденная жалобщица! А-а-а-а-а — а-а — аа-а-а-а — а! Он врал! Как я могу быть не талантливой? Я пою лучше многих, играю в постановках весело, на кураже, с удовольствием — так, как никто уже не умеет! А-а-а-а-а-а — а-а-а-а! Я — чудовищно талантлива и очень везуча! Как я умудрилась не пойти в сиделки или прислуживать собачкам на поводочке? Ведь хватило же мне ума выбрать достойную работу на почте и кое-как прожить целых полгода?! Я не могу быть не талантливой! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а — а-а-а-а-а-а — а-а-а-а-а-а-а!
Тараканы не понимали ни слова. Но им отчего-то стало грустно, будто они теряли что-то важное.
Затем Элизабет стала творить в комнате такие вещи, от которых им, тараканам, пару раз становилось страшно. Она перевернула мусорную корзину, чтобы найти там картинки и приклеить их на стену. Картинки были знакомы тараканам. Они висели на тех же стенах до вчерашнего дня.
Элизабет подмела пол, помыла его водой с мылом, чем сильно озадачила тараканов. Она достала из конверта диск, протерла его внутренней стороной майки и положила в коробку с проводами. Тараканы любили ночевать в той коробке — она была теплой и уютной, особенно после того, как в комнате звучала музыка.
Песня начала звенеть, хрустеть и шуметь рекой. Она понравилась тараканам. Тараканы также приглянулись песне. Будучи написанной простым человеком, любящим нехитрые жилищные условия и мелких насекомых, она была лишена снобистских повадок и расистских убеждений. Песня не видела большой разницы между людьми и прочими живыми существами. Оттого она, может, и завоевала весь мир. Почти весь мир, за исключением десятка стран и одного континента.
— Вы понимаете хоть слово? — обратилась Элизабет к тараканам. Они не поняли вопроса или просто не расслышали.
Элизабет вздохнула и ответила себе сама:
— Я ни слова не понимаю. Не-а, мы не пели эту песню на рождественском концерте, так как я не знаю валлийский язык. Жители Уэльса знают, а я — нет. Так и напишу Маргарет. Так и напишу… А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
Тараканы не понимали смысл слов, но плач могли отличить от смеха даже с завязанными глазами. Элизабет снова плакала.
Ее душило волнение, душил гнев. Вся Академия Чоукинга наваливалась на нее тяжестью своей ненужности, бессмысленности. Получалось, что Элизабет в течение полугода тратила деньги и время на абсурдное занятие и абсурдную жизнь. Она превратилась в человека, занятого непонятно чем. И совсем перестала мечтать.
Совсем.
— А-а-а-а-а-а!!! Забыла обо всем с этими жалобами. Они внушили мне, что я — старуха, у которой нет родных, нет друзей, нет никого, а есть только психоаналитик… А — а — аа-а-аа — а-а-а! Вот дура! А-а-а-а-а-а-а-а — а-а-а-а-а!
Тараканы заподозрили Элизабет в измене гниющему образу жизни и надулись от обиды. Ей же было не до тараканов.
Посреди комнаты появился чемодан. В него с разных углов комнаты полетели брюки, книги, диски, чулки, туфли и журналы с вырванными страницами. Элизабет спешно собиралась в дорогу. Но куда? От любопытства самые мелкие тараканы выползли ближе к чемодану. И тут же были раздавлены.
Элизабет растоптала таракашек вовсе не от злости. Нет, не от злости: она их не заметила. Если бы и заметила, то брезгливо поморщилась и только. Оставшиеся тараканы спрятались подальше за плинтус. Решили выждать.
Она же через минуту уже смеялась сама себе и бубнила под нос:
— Тут жарко — первый минус… второе… Голливуд — никакой не творческий город… Куда лучше в Большом Яблоке… Модно и недорого … третье… сравнительно недорого.… Тут всяко дороже…
Чемодан был заполнен вещами доверху. Крышка уже бы не закрылась. А Элизабет продолжала кидать вещи, вынимая их из ящиков, полок, снимая с плечиков и хватая со стола.
Когда взглянула на чемодан, ее охватила паника: его вообще не было видно из-под горы разнообразных предметов. Элизабет стала разбирать вещи из набросанной кучи, откладывая в сторону самое важное и откидывая подальше то, что уже не могло ей пригодиться. Пригодиться могло все.
Осталась куча прежних размеров, и в чемодан она бы не вместилась. Тогда Элизабет схватилась за голову и запела. Она пропела мелодию, услышанную только что — ту самую, которую посчитала валлийской. Не зная слов, она копировала интонацию и почти точно повторила всю композицию.
Песня отвлекла ее от чемодана и от предстоящей поездки.
— Так… Где же я могла ее слышать… Нет, впервые слышу. Так удивительно — будто бы знаю песню, и одновременно не знаю. Как все относительно! Лос-Анджелес казался мне огромным городом, второй столицей. Издалека казался ярким и сочным … веселым. Будто здесь никто не скучает, не страдает — а живет без проблем и всегда с улыбкой. А вот сейчас я не могу вспомнить ни одного улыбчивого человека в этом городе, ни одного веселого места. Все кажется таким фальшивым! И скучным, бесконечно…
Прослушав песню с диска еще раз, она решила позвонить кузине Шарлоте, в Лондон. Кузина была родом из Уэльса, и она смогла бы помочь с песней. Элизабет переворошила записи, пытаясь отыскать телефон кузины, записанный где-то сбоку и криво, в спешке и без намерения перезвонить человеку, который диктовал номер телефона.
— Да, мне раньше казалось, что я никогда уже не захочу ей позвонить! Она была такой нудной, когда приезжала к нам прошлым летом!.. Наверное, удивится, услышав меня. Я относилась к ней свысока, как к провинциалке. Кто не обидится на такое? Я бы обиделась… Да! Все относительно! Сейчас Шарлота кажется мне самым близким человеком на свете, так как может расшифровать песню, которая нравится мне больше всего и из-за которой я хочу уехать на восток, в Яблоко… В Большое Яблоко! Шарлота, где же я его записала? Ну, где?!
Тараканы не могли сдержать любопытство и подползли поближе. Элизабет скользнула взглядом по их лоснящимся физиономиям и внезапно вспомнила, куда записала номер телефона кузины Шарлоты.
Вскоре она говорила в телефонную трубку:
— Слышишь?.. Не понимаешь?
А кузина Шарлота отвечала ей:
— Впервые слышу… Это кто?.. Что?.. Нет, не валлийский…
Кузине Шарлоте, похоже, было не до Элизабет.
Действительно, в тот момент она выясняла отношения со своим женихом, и потому звонок из Америки был не к месту.
Элизабет поняла это не сразу. Поначалу весело защебетала:
— Утром вылетаю в Нью-Йорк! Насовсем! Тут нечего ловить. Голливуд стал таким пафосным, что невозможно стало заниматься тут творчеством. Я хочу быть актрисой! Петь и танцевать, играть! В Нью-Йорке сейчас много великих режиссеров и интересных проектов. Найду себе что-нибудь по душе. Ничего не делала целых полгода! Совсем забыла, как выглядит зал со сцены!
Шарлота молчала.
