Ноэми Норд - Бедные звери шизария
Но несмотря на очевидность, вирусная теория шизофрении не находит поддержки в клиниках страны, болезнь остается неизлечимой, диагностика спорной, а больных и здоровых держат на соседних койках и закалывают не одноразовыми шприцами.
При вскрытии у шизофреников обнаруживают атрофированные клетки мозга, поражение напоминает атрофию при коровьем бешенстве. Также поражаются и другие органы…Но до сих пор ученые не могут, а может не желают объяснить: из-за болезни произошли необратимые изменения в тканях, или из-за убийственных доз психотропных средств.
— 6 —
— Настя! Что ж ты воздух испортила? — оживилась Наркоманка при виде немолодой светлорусой женщины, сильно припадающей на левую ногу.
— Настя! Ай — яй — яй! Как не стыдно! Куда же ты, Настя, побежала? Понимаешь кое — что? Не забыла? Попрыгунья!
Пацанки недолюбливали эту спокойную молчаливую женщину, которая ни с кем никогда не общалась и не разговаривала.
— Настя — дурная петелинская легенда. Она прыгала из окна. Ее здесь хорошо знают. Она тогда была инженером, все понимала, хорошо говорила. Но после того, как выпрыгнула, переломала все кости, бежала на сло-манных ногах, ее долго ловили, привязали в наблюдательной, чем только не кололи, она перестала говорить, кости срослись неправильно, и она осталась хромой на всю жизнь. Так и загнется в психушке.
— Разве здесь можно выпрыгнуть?! Это же третий этаж!
— Все равно прыгают! Видишь вон ту, Светку, беленькую, с хвостиком? Тоже прыгала в прошлом году, потом полгода лежала в гипсе. Сейчас ее уже выписали, но родители не едут за ней из деревни. Уже три письма написала — не отвечают.
— А если совсем не приедут?
— Значит, навсегда здесь останется.
Возле наблюдательной — шум, крики и возня. Настя прорывается полежать, скинула халат, зарылась в чью-то постель, сама себя привязала.
— Дура! Что ж ты делаешь?! Уходи! Это не твое место! — начала ее выталкивать санитарка.
— Пусти-ы-ы! Нооогааа боолыт!
— Ну и хитра! Болеет! Не нравится целый день по коридору ходить, вот и пришла! Сама себя вяжет!
Как ее ни выталкивали, Настя не покинула отвоеванного места. Так они и спали вальтом на одной кровати с Хабибуллиной.
После этого случая стало понятно, почему девчонки недолюбливали эту несчастную женщину, бывшую непокорную Настю — Попрыгунью, которую когда — то никакие решетки не могли удержать в тюрьме. Она изменила себе, молодой и бесстрашной, превратилась в хромую уродливую старуху, которая сама себя привязывает к ненавистной койке… Предателей не любят.
Страшно заглянуть в прошлое, в тот день, когда Настю, обезумевшую от страха и боли, поймали, зацементировали в гипс и начали закалывать "сульфазином"… Потому и не срослись кости, что билась раненным зверем, выла, рвала ремни под шприцем, не могла примириться со постыдным унижением среди злорадного бормотанья: " Так тебе, попрыгунья! Запомнишь, как бегать! Близко к окну не подойдешь!"
Ее сломали. Вытравили память о свободе. Но безумное желание покинуть заточение ампутировали с изрядным куском разума.
Это сколько же надо потратить сульфазина, чтобы каждый нейрон мозга изменил полярность, и вместо желания убежать появилось желание привязать себя к месту пыток.
— 7 —
Светочка перестала заходить в столовую. Целыми днями стояла у окна, глядя куда — то вдаль. Иногда писала длинные письма…
Ленка сказала:
— Пишет письма и пишет. Не едут за ней родители. В прошлом году прыгнула в окно, бедро сломала, все равно не приехали.
— Сейчас простые письма не доходят, марки надо наклеивать. Может быть родители не получили ее писем?
Я подошла к Светочке, тихой неприметной девчонке:
— Ты почему не обедаешь?
— Так…
— Правда, что ты из окна прыгала?
— Да…
— Разве здесь можно выпрыгнуть?
— А в туалете никого не было…
На следующий день в отделении состоялась большая уборка. Мыли окна, стены и полы. Кто — то распахнул окно. Прохладный поток ласково тронул волосы. Я оглянулась и вдруг я увидела Светочку на окне.
Сначала не поняла, что она там делает, может быть, протирает стекла? Она открыла первую раму, потом — вторую…В душный коридор ворвался свежий ветер, всколыхнул листья пальмы…Светочка шагнула на кар-низ…Посмотрела вниз… И в этот момент до меня дошло! Я остолбенела, закричала:
— Не надо!
А в голове застучала мысль: "Не кричи, не пугай! На лунатиков нельзя кричать, упадет, разобьется!"
Светочка уже присела на корточки, чтобы удобнее спрыгнуть…наклонилась вниз…
И тут я схватила ее за халат, потянула, почувствовала худое воробьиное тело, прижала к себе…
Вдруг истошно завопила Малолетка:
— Ой!!! Ой!!! Крепче держи!!!
Но Светочка вдруг передумала прыгать, повернулась ко мне, соскочила с подоконника на пол. Я разжала деревянные пальцы и выпустила халат.
— А!!! Убийца!!! — подлетела взволнованная Зозуля, — Жалко я не видела! Вот бы врезала! У!!! Второй раз!!!
Подошла дежурная медсестра. В глазах лед:
— В наблюдательную!
Светочку увели.
— На "сульфазин" сейчас ее, блядь! — никак не могла успокоиться Зозуля, — Эх, жалко, блядь, сама не видела! Сразу бы убила! Убийца!!!
Я попробовала изменить наказание, заступилась за несчастную:
— Но она же не прыгнула! Сама вернулась! Она не думала прыгать!
Никто не слышал. Беглянку молча прикрутили к кровати.
— Ой, дура! После выписки! О-ой, блядь! Может быть завтра уже дома была бы! — все никак не могла успокоиться Зозуля. — Сейчас ее снова полгода колоть будут. Суль! Фа! Зи! Ном!
— Девочки, нельзя убегать! Все равно поймают, хуже будет!
— И куда нам бежать?
— Беглянок здесь ненавидят, сразу мозги отключают.
— Если прыгать — так насмерть, чем пытки.
— Блядь, убийцу никто не простит!
Я решила попросить у врача простить Светочку, но беглянку спешно перевели в таинственное Третье отделение, которое располагалось этажом ниже.
— Там ей будет точно — "сульфазин", — констатировала всезнающая Зозуля, — Никому не пожелаю!
— Почему — в другое отделение? Что — там, в Третьем?
— Там ее быстро вылечат. Она — не наша! — объяснила санитарка.
С того момента, когда я почувствовала в руках тающее тело Светочки, меня связало с ней всесильное чувство жалости, словно дала немного подышать в жутком для нее мире, словно разделила отчаянье. И вот ее перевели в другой ад, где не лечат, а наказывают даже не за побег — за одну только мысль о нем, растворяют память о свободе в невыносимой памяти боли. Так дрессируют животных. Когда мозг превратится в сплошной страх, она забудет все, что любила, свой дом, своих родителей, своего парня. Зато будет помнить ежеминутно руки, вкачивающие в тело жгучее невидимое серное пламя, пока с губ не сорвется дикое звериное: " У!!! У!!!! У!!!", и она побежит, слепая от страха, пока не догонят, не повалят на диван.
Как Зину?
— Почему родители не забрали ее?
— Она никому не нужна.
— Дура потому что.
YIII. ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ
— 1-
— Танечка! Скоро Восьмое Марта! Мне разрешили отпуск! — поделилась радостью Любочка Зябликова. Слышишь? ОНА сказала, что отпустит меня домой! На целый день! Я тебе все — все свое отдам, шампунь, расческу, Привезу шахматы! Поиграем!
У нее весело блестели глаза, она щебетала, что — то напевала, во время обеда угощала всех печеньем, потом написала матери письмо, просила не приезжать в психушку на праздник — а ждать дома…
— Подстриги меня! — всучила мне невесть откуда взятые ножницы, — Ничего страшного, что не умеешь — только подравняй.
Я испортила ее каре, получилось косо — криво, пока равняла, то справа, то слева, ко мне выстроилась длинная очередь на стрижку.
— И меня подстриги!
— И меня!
Санитарка Шура тоже принялась стричь желающих. Делала она это уверенно, как модельер. А пользовалась безопасной бритвочкой…
К концу дня все отделение было нами подстрижено и готово к празднику.
А мы с Любочкой размечтались о том, как она поедет к маме, а по пути заедет к прокурору и передаст ему мое заявление…
— Господи, я так по дому соскучилась! Пять месяцев не была! Мамочка моя так обрадуется! — не могла она сдержать радости.
И вдруг…
Поездку отменили…
— ОНА сказала, что "нет стабильности".
На Любочку страшно было глядеть, лицо осунулось, подурнело, она перестала красить глаза, целый день лежала в постели, отвернувшись к стене, не шелохнулась на громогласное: "На кроватях не лежать!" Но ее не тронули, не заметили, она не пошла на завтрак, не вышла к обеду. Я попыталась утешить, она вдруг с ненавистью прищурилась:
