Трейси Шевалье - Дама и единорог
— Сейчас не до того. Пора за дело. Нам нужно сделать хоть один картон, нельзя задерживать ткачей. — При слове «нам» я заскрежетал зубами.
— Ну да. Хорошо, что я прихватил с собой кисти. Брюссельские кисти не вызывают доверия. Рисуй я ими, единорог, вероятно, смахивал бы на лошадь!
Я опустился на колени возле эскизов — иначе точно бы не выдержал и растоптал их.
— Ты когда-нибудь делал картоны?
Глупая ухмылка исчезла с губ Никола. Ему не нравилось напоминание, что он не всеведущ.
— Картоны не обычные рисунки. Художники, далекие от этой области, этого не понимают. Они считают, что достаточно увеличить эскиз — и его уже можно перевести на ковер. Но ковер не картина, мы смотрим на него совсем по-другому. Картины обыкновенно невелики по размеру, и их можно охватить одним взглядом. Их не рассматривают вблизи, а отступают на один-два шага, точно перед священником или учителем. А к коврам, наоборот, подходят как к другу. И видят только один какой-то кусок, причем необязательно самый выигрышный. Поэтому мелкие детали не должны выбиваться из общей композиции, им важно складываться в узор, который радует глаз в любой точке пространства. Твои рисунки не слишком удачные для шпалер. Мильфлёр несколько спасает дело, но все равно придется кое-что поменять.
— А как? — спросил Никола.
— Для начала дорисуем фигуры. Пусть даме прислуживает камеристка — подносит гвоздики для венка в «Обонянии», раздувает мехи органа в «Слухе», держит чашу с кормом, из которой клюет попугай во «Вкусе». В «Моем единственном желании» служанка подносит ларец с драгоценностями. На всех остальных рисунках дама обходится без прислуги.
— Это сцены соблазнения, и ей положено быть одной.
— Камеристкам не возбраняется при этом присутствовать.
— Тебе-то откуда это известно. Ты соблазнил хоть одну знатную даму?
Я стал пунцовым как рак. Очутиться в покоях знатной дамы — такое мне и во сне не снилось. Я нечасто пересекаюсь со знатью даже на улице, что уж там говорить о помещениях, где они бывают. Лишь на мессе мы дышим одним воздухом, да и то они сидят отдельно, на передних скамейках. Под конец службы они выходят в первую очередь, лошади уже оседланы, и не успеваем мы добраться до церковного крыльца, как их уже и след простыл. Алиенора уверяет, вельможи пахнут мехом, которым оторочена их одежда. Сам судить не берусь, поскольку никогда не стоял от них достаточно близко. У Алиеноры более тонкое обоняние, чем у меня.
Никола наверняка бывал в обществе знатных дам. Он, верно, все о них знает.
— Чем пахнет от знатных дам? — вырвалось у меня невольно.
— Чесноком, — расплылся в улыбке Никола. — Чесноком и мятой.
А Алиенора пахнет мелиссой, которая растет у нее в саду. Она вечно на нее наступает.
— Знаешь, какие они на вкус? — добавил он.
— И знать не желаю.
Я схватил уголек и принялся копировать «Обоняние». Несколькими штрихами я набросал лицо женщины, покрытые покрывалом волосы, ожерелье, лиф, рукава, платье.
— Крупные участки одного и того же цвета нам ни к чему. Желтое платье дамы хорошо бы разрисовать какими-нибудь узорами. На «Вкусе» и «Моем единственном желании» по парче идет гранатовый рисунок. Давай такой же сделаем здесь, для разнообразия цветовой гаммы.
Никола стоял у меня за плечом и наблюдал, как треугольник заполняется листьями и цветами.
— Alors, по бокам у тебя лев и единорог держат знамена. Между ними скамейка, на ней — дама, единорог и обезьянка с гвоздиками. Отлично. А что, если между дамой и львом поместить служанку? Положим, она держит блюдо с цветами, из которых дама сплетет венок. — Я набросал контуры служанки, стоящей боком. — По-моему, уже куда лучше. Фон будет заткан мильфлёром. Здесь я не буду его рисовать, только на картоне. И Алиенора поможет.
Никола покачал головой.
— Интересно чем? — Он показал на глаза.
Я нахмурился.
— Алиенора всегда помогает отцу с мильфлёром. Она ухаживает за садом и прекрасно разбирается в растениях, знает, как что использовать. Вот дойдем до картонов, тогда с ней и посоветуемся. А еще, по-моему, стоило бы добавить животных. — Я рисовал, объясняя по ходу. — Скажем, собаку как символ верности. Охотничьих птиц, поскольку дама охотится за единорогом. У ее ног прикорнул ягненок — напоминание о Деве Марии и Христе. И конечно, одного или двух кроликов. Это личная метка Жоржа — кролик, прикрывающий лапой мордочку.
Я закончил, и некоторое время мы смотрели то на набросок, то на старый рисунок, висевший рядышком.
— Опять не то.
— Что ты предлагаешь?
— Деревья, — немного подумав, произнес я.
— Где?
— Позади знамен и штандартов. Они будут оттенять красный гербовый щит, иначе он пропадет на красном фоне. И еще внизу — между львом и единорогом. Здесь как раз поместятся четыре дерева как обозначение частей света и времен года.
— Целый мир на картине, — прошептал Никола.
— Точно. И синего цвета стало больше. Жак Буйвол будет доволен. Не то чтобы мне хочется его порадовать. Скорее наоборот.
За штандартами я изобразил дуб — символ лета и севера. За знаменем — сосну, символ осени и юга. За единорогом — остролист. Это будет зима и запад. За львом — апельсин. Весна и восток.
— Мне уже нравится, — сказал Никола, когда я закончил. В голосе его звучало удивление. — А мы имеем право менять рисунок без согласия заказчика?
— Мы это называем verdure.[15] Ткачам позволяется разбрасывать по фону растения и животных. Единственное, что нам запрещено, — это трогать фигуры людей. Несколько лет назад в Брюсселе по этому поводу издали специальный закон, чтобы между ткачами и заказчиками не возникало разногласий.
— И между художниками и картоньерами тоже.
— Твоя правда.
Он взглянул на меня:
— Между нами есть разногласия?
Я присел на корточки.
— Нет.
«В том, что касается работы», — добавил я про себя. У меня не хватило духу произнести это вслух.
— Отлично. — Никола отложил «Обоняние» и придвинул «Вкус». — Теперь давай этот.
Я внимательно изучал даму, кормящую попугая.
— Мне кажется, ее лицо выписано тщательнее других.
Никола играл с угольком, без всякого смысла тыкал им то туда, то сюда, растирая черную пыль пальцами, пока она не посерела.
— Я пишу портреты. Почему бы мне не сделать женщин похожими, если это в моей власти?
— Она чересчур выделяется. И дама на «Моем единственном желании» тоже — слишком печальная.
— Пусть останутся как есть.
— Ты с ними знаком. Верно?
— Это знатные женщины. — Никола дернул плечом.
— Но ты с ними на короткой ноге.
— Не то чтобы на короткой, — покачал головой Никола. — Виделся несколько раз, но…
К моему удивлению, он поморщился, точно от боли.
— Последний раз я видел их на празднике весны, — продолжал Никола. — Она, — он показал на «Вкус», — танцевала вокруг майского шеста, а ее мать наблюдала. Они были одеты в похожие платья.
— Из парчи, украшенной гранатовым узором.
— Да. Я не мог подойти к ней. Ее служанки были настороже. — Воспоминание заставило его нахмуриться. — Все-таки, по-моему, служанки на коврах излишни.
— Но даме нужно сопровождение, иначе это выглядит неприлично.
— Только не в тот миг, когда она занята соблазнением.
— Хорошо. Давай везде дорисуем служанку, кроме шпалеры «Зрение», где она приручает единорога. Ну тот, на котором он положил ноги ей на колени.
— И еще «Осязание», — добавил Никола, — где она держит его за рог. В такие минуты свидетели без надобности. — Он хитро улыбнулся. Вся его грусть внезапно улетучилась, и он опять вернулся в обычное расположение духа. — Рассказать тебе про единорога и его рог? Тебе это будет полезно.
Но прежде чем я ответил, в окне, где еще недавно торчала лохматая шевелюра Жака Буйвола, появилась головка Алиеноры. Мы с Никола аж подскочили.
— Мы здесь, Алиенора, — крикнул я. — Возле станка.
— Знаю, — отозвалась она. — Мы с мамой уже вернулись. Из-за Жака Буйвола мы припозднились, и, пока искали, куда присесть, месса уже кончилась. Хотите пива?
— Мы сейчас, — откликнулся Никола.
Алиенора вошла в дом, а Никола повернулся ко мне;
— Ну не хочешь про единорога, давай расскажу тебе кое-что другое.
— Не надо. — Меня покоробил запанибратский тон, которым он говорил с Алиенорой.
Он оскалил зубы.
— От женщин может нести чесноком, но на вкус они как устрицы, — все-таки сказал он.
АЛИЕНОРА ДЕ ЛЯ ШАПЕЛЬ
Мужчины нашли меня в саду. Я там пропалывала землянику. Я посадила кусты на некотором расстоянии друг от друга, чтобы было где присесть, когда пойдут сорняки. Я отношусь к землянике не совсем как к растению — цветки ее не пахнут, а листья и не мягкие, и не колючие, и не тонкие, и не мясистые. Зато плоды божественные. Сейчас раннее лето, и уже появились первые ягоды, но они еще совсем крошечные, твердые и не очень-то душистые. Больше всего на свете я люблю пору, когда земляника уже зрелая. Так бы и сидела с утра до вечера возле грядок и разминала пальцами сочные ягоды, ощущая их вкус и аромат.