Трейси Шевалье - Дама и единорог

— Ты это о чем? — переспросил я. У меня голос не такой мягкий.

— О коврах. Ты знаешь историю дамы и единорога?

— Ах, это. Ну, на первом дама стоит у голубого шатра, на котором написано «À mon seul désir», — прочитал я медленно.

— «À mon seul désir», — повторила Алиенора.

— Лев и единорог держат стяги, знамена и штандарт с гербом Ле Виста.

— Эти Ле Висты — важные сеньоры?

— Думаю, да, раз заказывают такие шпалеры. Дама выбирает драгоценности из ларца и в следующей сцене их надевает. Потом идут три шпалеры, где дама подманивает единорога. В конце концов он положил передние ноги ей на колени и смотрит на свое отражение в зеркале. И на последней — она ведет его, держа за рог.

— А какая дама самая красивая?

— Та, которая кормит попугая. Это означает вкус, одно из пяти чувств. У ее ног сидит обезьянка и что-то грызет. Дама тут выглядит наиболее живой. Ветер треплет покрывало на ее голове. А единорог…

Алиенора облизала языком нижнюю губу:

— Она уже мне не нравится. Расскажи о других чувствах.

— Единорог смотрится в зеркало — это зрение, дама, касающаяся его рога, — осязание. Пока вроде ясно. Потом идет слух — дама играет на органе. А это… — Я вгляделся в рисунок. — Наверное, обоняние: обезьянка сидит на скамейке и нюхает цветок.

— А какой? — оживилась Алиенора. Она любит цветы.

— Не знаю. Похож на розу.

— Взгляни сама, красавица. — Никола стоял, прислонившись к косяку, и смотрел на нас. Он выглядел свежим и отдохнувшим, несмотря на вчерашнюю пьянку. «Небось в Париже не вылезает из таверн», — подумал я со злорадством. Вразвалочку он вошел в мастерскую.

— Ты, говорят, выращиваешь цветы, так что отличишь гвоздику от розы. Мои рисунки достаточно разборчивые. Не так ли, красавица?

— Не называй ее так, — не выдержал я. — Она дочь lissier и требует к себе почтительности.

Алиенора залилась краской — не то из-за фамильярности Никола, не то из-за моего заступничества.

— Как тебе мои картины, кра… Алиенора? — допытывался Никола. — Чудесные, n'est-ce pas?

— Эскизы, — поправил я. — Это эскизы ковров, а не картины. Кажется, ты забываешь, что они всего-навсего образцы, а окончательную работу будут выполнять другие — отец Алиеноры, ее брат, наемные ткачи. Не ты. На коврах сцены будут выглядеть иначе.

— Так же красиво? — хмыкнул Никола.

— Лучше.

— Я не вижу, что здесь можно улучшить. А ты?

Алиенора поджала губы. Скромность была ей больше по вкусу, чем бахвальство.

— Что ты знаешь о единорогах, красавица? — Лицо Никола приняло лукавое выражение, которое меня насторожило. — Рассказать?

— Они очень сильные, — ответила она. — Так сказано в книге Иова и во Второзаконии: «Роги его, как роги единорога; ими избодет он народы все до пределов земли».[12]

— А мне больше по нраву псалом: «А мой рог Ты возносишь, как рог единорога». [13] — Никола мне подмигнул.

Алиенора, казалось, его не слушала.

— Фу! — наморщила она нос.

Я тоже почувствовал тошнотворный запах, а следом за мной и Никола.

— Dieu au ciel,[14] что это? — воскликнул он. — Бочка с мочой?

— Это Жак Буйвол, — пояснил я, — красильщик, — делает краску из вайды.

— Вайда такая вонючая? Никогда не знал. У нас в Париже их красильни стоят за городской стеной, там, куда никто не ходит.

— У нас тоже, просто временами он наведывается в город. Запах въелся ему в кожу, но человеку ведь не запрещено заниматься своим ремеслом. Не волнуйся, он ненадолго.

— Эй, девчонка! — прогрохотал Жак Буйвол снаружи.

— Жоржа нет дома, — донесся до нас ответ Кристины. — Приходи в другой день.

— Мне нужен не он, а она — на минутку. Она в мастерской? — Жак Буйвол просунул косматую голову в дверь. От вони у меня заслезились глаза. — Привет, шельмец. А где дочь Жоржа? Она что, прячется от меня?

Алиенора юркнула за станок.

— Ее нет. — Никола наклонил голову набок и скрестил руки на груди. — Пошла купить мне устриц.

— А ты, часом, не врешь? — Жак предстал перед нами во всей красе. Он здоровый и пузатый, как бочонок, борода торчит клоками, а руки посинели от вайды. — Ты, вообще, кто такой, чтобы давать ей указы?

— Меня зовут Никола Невинный. Я нарисовал эскизы для новых шпалер.

— Ага, парижский художник. — Жак тоже скрестил руки и привалился спиной к косяку. — У нас тут не больно жалуют парижан, верно, Филипп?

Мне не пришлось отвечать, поскольку Никола меня опередил:

— Я бы на вашем месте ее не ждал. Я наказал ей купить самых сочных устриц — парижане других не едят. Боюсь, ей придется побегать. У меня нет особой надежды на ваш рыбный рынок.

Я взглянул на Никола с недоумением. Как ему только не боязно дерзить человеку в сто раз его сильнее. Хочет распушить хвост перед женщиной? Алиенора заерзала в своем укрытии, но он даже не взглянул в ту сторону. Может, она думает вылезти, опасаясь, что Никола наболтает всякой ерунды?

Жак Буйвол явно был ошарашен. Вместо того чтобы броситься на обидчика с кулаками, он прищурился:

— Твое?

Пристроившись рядом с нами, он принялся разглядывать рисунки на полу. Я едва сдержал тошноту.

— Красного больше, чем синего. Жоржу не стоит попусту терять время.

Он ухмыльнулся, оскалив зубы, и занес башмак над рисунком, где единорог положил ноги даме на колени.

— Жак, ты что такое творишь? — произнесла Кристина резко, так что Жак Буйвол похолодел и нога его застыла в воздухе. Потом он сделал шаг назад, и на его большом лице появилось робкое выражение, выглядело это довольно смешно.

Кристина подбежала к нему:

— Дурацкие у тебя шутки. Я же сказала, Жоржа дома нет. Он зайдет к тебе на днях и скажет, сколько синей шерсти потребуется для этих ковров. Если, конечно, ты раньше не испортишь эскизы. А теперь иди — нам некогда.

Она распахнула входную дверь и посторонилась, освобождая проход.

Это напоминало, как пес гонит корову. Жак понурил голову и поплелся восвояси. Лишь оказавшись на улице, он опять сунул голову в окно:

— Передайте девчонке, что я ее искал.

Когда наконец он окончательно удалился и специфический запах перестал витать в воздухе, Никола перегнулся через станок и улыбнулся Алиеноре:

— Выходи, красавица! Чудовище сгинуло.

Он подал ей руку, она уцепилась за запястье и позволила вытянуть себя из укрытия. Уже стоя перед ним, она подняла к нему лицо:

— Благодарю, сир.

Впервые она посмотрела на него на свой обычный манер: ее глаза словно пытались, но не могли перехватить его взгляд. И улыбка сползла с лица Никола. У него был такой вид, точно на него налетел порыв ветра. «Наконец-то», — пронеслось у меня в голове. Не больно-то он наблюдательный для художника.

Алиенора почувствовала, что добилась своего и он все понял. Иногда она проделывает такие штучки. Она высвободила руку и склонила голову набок.

— Пойдем, Алиенора, — сказала Кристина, кинув на Никола сердитый взгляд, — а то опоздаем.

И она вышла через ту же дверь, что и Жак Буйвол.

— Скоро месса, — напомнила мне Алиенора и побежала вслед за матерью.

— Месса? — переспросил Никола. Он взглянул на солнце, припекающее через оконное стекло. — А не рановато ли?

— Это особая месса для ткачей в Нотр-Дам на Саблоне, — пояснил я. — Здесь неподалеку.

— Ткачи ходят на особую мессу?

— Ну да. Три раза в неделю. У них очень влиятельная гильдия.

Немного помешкав, Никола спросил:

— Она давно такая?

— С рождения, — пожал я плечами. — Поэтому легко не заметить. Для нее это естественно.

— А как она… — Никола махнул в сторону ковра «Поклонение волхвов», наброшенного на станок, на котором был выткан.

— У нее очень ловкие и чувствительные пальцы. Иногда мне кажется, будто она видит ими. По ее словам, красная шерсть на ощупь совсем не такая, как синяя. И еще — она слышит то, что мы не слышим. Как-то призналась, что различает людей по звуку шагов. Я так не умею, а она всегда заранее знает, кто идет, если, конечно, раньше слышала его шаги. Теперь она будет узнавать и тебя.

— Она еще девушка?

— Что ты имеешь в виду? — нахмурился я.

Мне вдруг расхотелось о ней говорить.

— А то ты не знаешь, — улыбнулся Никола.

— Оставь ее в покое, — отрубил я. — Только посмей ее пальцем коснуться, ее отец разорвет тебя на куски. Не поглядит, что ты художник из Парижа.

— У меня нет недостатка в девушках. Я забочусь только о тебе. Хотя, по-моему, ты должен им нравиться, у тебя красивые длинные ресницы. Девушки любят такие глаза.

Я молча пододвинул к себе мешок и достал бумагу и уголек.

— Вам обоим стоило бы послушать про единорога и его рог, — усмехнулся Никола.

— Сейчас не до того. Пора за дело. Нам нужно сделать хоть один картон, нельзя задерживать ткачей. — При слове «нам» я заскрежетал зубами.