Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва
— А что это за история? — Рибейро с любопытством посмотрел на своего визави.
— Это наполовину… — Мануэл замялся. — В общем, эта история осталась незаконченной.
— У арифметика не бывает нерешенных задач, — заявил Рибейро и настойчиво повторил свой вопрос.
— Да что я знаю, — ответил Мануэл подавленно. — Это всего лишь сказка, сон, выдумка. Мой дед никогда раньше ее не рассказывал, и я почти забыл ее.
В голосе Мануэла вдруг зазвучало упрямство. Он знал, что лжет, и знал также, что его учитель заметил это.
«Пожалуй, — подумал Рибейро, — тут сердечная рана». И потянулся к трубке. Голубовато-лиловое табачное облако повисло в тишине предсумеречных часов.
— Начались каникулы. Ты собираешься на все это время остаться в Коимбре? — спросил он, чтобы сменить тему. — Что ты будешь делать?
Мануэл пожал плечами.
— Понятия не имею, — пробормотал он печальным голосом.
— Я думаю уехать на некоторое время, — сказал Рибейро, — хочу навестить одного из старых знакомых. Он тоже профессор математики, несколько лет преподавал в Париже, а теперь живет в Порту.
Мануэл прислушался.
— Вы поедете в Порту?
— Да, — ответил Рибейро и подивился смущению в голосе Мануэла, — я уеду на следующей неделе.
— Мне очень жаль, — сказал Мануэл, — но Порту пробуждает во мне смешанные чувства.
— А не хочешь ли ты сказать, кто виноват в этом? — задал Рибейро встречный вопрос.
— Никто, — ответствовал Мануэл, — и это тоже не тайна. Тем не менее до сегодняшнего дня никто не знает об этом.
— Старая любовь…
— В известной мере. — Мануэл печально улыбнулся, не мог не подумать о Марии и своем деде, а потом сказал: — За несколько дней до смерти Мигел Торреш да Силва отправился на паруснике вниз по Дору к Порту, чтобы продать там несколько бочек своего лучшего вина.
Рибейро молчал. Затем через некоторое время осведомился:
— А ты, когда ты в последний раз был в Порту?
— Много лет назад.
— Тогда поехали вместе, если хочешь. Я знаю маленький постоялый двор, где ты сможешь жить за умеренную плату.
Мануэл ошеломленно посмотрел на него. На это он не рассчитывал. Его чувства колебались между благодарностью и сомнением.
— Ответь мне завтра. Я буду рад, если мне не придется путешествовать в одиночку.
— Я поеду с вами, — внезапно твердо сказал Мануэл. — Благодарю вас за приглашение.
* * *Летучие мыши перечеркиваютпечальную ночь.Паутина грохочущей грустиотражает мой смущенный лик.Кнут пьяного кучераобжигает хромого мула,не зная пощады.Я спотыкаюсь, как заключенный,втянутый в магический круг.В сердце угнездилась забота,горестная тоска.
Мануэл записал все, что ему пришло на ум. Потом с досадой смял бумажный листок, сунул его куда-то и отправился бродить по ночным переулкам.
Заметив бредущую навстречу парочку пьяных, с трудом держащихся на ногах, он спрятался в темноту подъезда какого-то дома. «Не поддаваться ничему, что обрушивается на меня, и прежде всего досаде». И он пошел дальше, но теперь уже домой.
* * *— Такое впечатление, что у тебя в университете сверхурочные занятия. Что можно изучать вплоть до глубокой ночи? — с иронией спросила Мария, когда Мануэл вошел в комнату. Как громом пораженный, застыл он в проеме двери. Она, улыбаясь, пошла ему навстречу, закрыла дверь и бросилась ему на шею. Оцепенение, охватившее Мануэла, постепенно отпустило. Оба долго стояли молча, крепко обнявшись.
— Но… как ты вошла сюда?
— Не бери в голову. Ночью все кошки серы. А что делал ты?
— Профессор Рибейро пригласил меня на шахматную партию на свою «охотничью вышку». А кроме того, я не особенно торопился…
— Не торопился, когда я тебя здесь ждала?
Мануэл нежно прижал Марию к себе и тихо прошептал:
— Если бы я знал, что ты придешь…
— Сюрприз удался?
— Ущипни меня! Скажи, что это не сон!
— Я не щипцы, — сказала Мария и поцеловала его.
Они сели на кровать. Мануэл захотел все знать, и Мария рассказала: как они прибыли в Порту, как Жозефа внезапно начала кашлять и вызванный врач определил тяжелое воспаление легких. Не прошло и недели, как ее уже несли к могиле. Всех охватила великая печаль — Жозефа была членом семьи, почти тридцать лет она верно служила нам. Она была доброй, а иной раз и строгой душой дома.
Потом Мария рассказала, как она должна была заботиться о двух своих младших братьях, как все более чем когда-либо ждали возвращения отца, а она вела долгие разговоры с матерью, и обе многое узнали друг о друге.
— Да, я ей все о тебе рассказала. Она выслушала это с печалью, не из-за тебя, а потому, что она хорошо знает отца… но все же, может быть, и не так хорошо.
Мария задумчиво улыбнулась и продолжала:
— Он вел себя иначе, чем обычно, когда вернулся из путешествия. То ли смерть старой Жозефы, то ли что-то случилось во время его поездки, я не знаю, но он стал задумчивым, как бы погруженным в себя. По вечерам он сидел с моей матерью в саду, они часами разговаривали друг с другом. В последующие дни они стали подыскивать новую экономку, наконец узнали об одной не очень молодой женщине, чей муж погиб во время шторма в Гибралтаре и чей единственный сын отправился в Америку, нанявшись на корабль юнгой. Вместе с ней я вернулась в Коимбру, чтобы показать ей дом, ввести в курс новой работы.
Мануэл сидел, задумчиво глядя перед собой.
— Мне очень жаль старую добрую Жозефу. Я собирался когда-нибудь сказать ей, что я вовсе не дынный вор… — И после небольшой паузы добавил: — Я попытался верить тебе…
— А мне даже не пришлось изображать неслушницу… может быть, это получилось из-за Жозефы, может быть… да кто знает, как и почему! Во всяком случае, о моем будущем не было сказано ни слова. Причем и ты был как-то раз упомянут, но вскользь…
— Как так я? — с любопытством спросил Мануэл.
— Это было почти как в то воскресенье, когда ты приходил к нам в гости. Мой отец каждому что-то привез из Марокко, мне — завернутую в шелковый платок маленькую фаянсовую плитку цвета голубой бирюзы, и рассказал нам, что ее вложил ему в руку при прощании старый садовник со следующими словами: «Это для Марии, вашей дочери, знак жизни от Джамили, ее давней подруги». Потом он захотел узнать у отца, располагает ли тот сведениями о второй плитке…
Мария устремила испытующий взгляд на Мануэла. Он посмотрел на нее слегка отсутствующим взором, потом лицо его внезапно прояснилось.
— Так подобное находит подобное, — пробормотал он и поднял сияющие глаза на Марию.
— Что ты имеешь в виду?
— На новой плитке в узоре из цветов стоит число «двести двадцать».
Тут Мария почти проглотила язык.
— А ты откуда знаешь?
— Высшая математика!
Он пылко обнял ее, поцеловал, но вдруг призадумался.
— Что случилось?
— Я люблю тебя!
И они долго стояли обнявшись. «Все понимать не нужно», — подумала Мария, когда они стащили с себя одежду и начали то нежно ласкать друг друга, то прерывать игру, то соприкасаться телами, то разглядывать друг друга. Щеки Марии пылали, она крепко, обеими руками, прижимала к себе голову Мануэла, он чувствовал ее губы, ее язык. Они любили друг друга и в упоении счастья ощутили, что тяжелый, придавливающим к земле мир стал чуточку легче.
— Я не хочу в Порту, — пробормотал Мануэл, проснувшись.
— Ты все еще спишь? — засмеялась Мария. — Кто это собирается послать тебя в Порту?
— Профессор Рибейро предложил мне сопровождать его туда на несколько дней. Но я не хочу, больше не хочу. Что мне делать в Порту? Я хочу быть с тобой, хочу, чтобы время остановилось.
— Ты принял его приглашение?
— Он хотел сделать мне добро, вывести меня из хандры.
Мануэл провел рукой по ее волосам и, улыбаясь, добавил:
— К чему теперь это путешествие!
— Ты это узнаешь, когда оно закончится, — решительно сказала Мария. — Я порядком разочаруюсь во внуке рассказчика историй, если он откажется от такого предложения.
— Возможно, ты права, — ответил Мануэл после некоторого раздумья.
— Конечно, я права, — сказала Мария и, помедлив, продолжила, с наигранной серьезностью погрозив ему указательным пальцем: — И чтобы никаких историй!..
— Что значит…
— Но вернись с такой, какой еще нет в нашей коллекции. С такой, которая будет принадлежать только мне и тебе.
— Ах, но ты ведь не поверишь ни одному моему слову!
Мария засмеялась:
— Я поверю тебе. Каждому твоему слову.
* * *Путь по Сардону, лежавший через сосновые и дубовые леса, привел к маленькой речке Агуэда, через которую был перекинут мост в три пролета. Чуть позже Рибейро и Мануэл добрались до Рио-Воуга, текшей широко и привольно. Перебраться через реку можно было только с помощью парома. Правда, невдалеке виднелся мост с пятнадцатью пролетами, но первые два из них давно обрушились. За Альбергариа дорога сделалась труднее из-за сыпучей скалистой почвы и колючего кустарника, так что они посчитали, что для первого дня вполне достаточно, и решили переночевать в одиноко стоящей венте, обычном постоялом дворе.
