Томас Фогель - Последняя история Мигела Торреша да Силва
И вот, когда был его ход, он сделал маленькую ошибку, потом еще одну и попал в невыгодную ситуацию. Старый наставник внимательно наблюдал за игрой. Внезапно он встал, подошел к шахматной доске и одним-единственным взмахом руки опрокинул фигуры:
«Мне не нужен ни победитель, ни побежденный. — И, повернувшись к молодому мужчине, произнес: — Ты победил самого себя. Потому что наряду с терпением и умением сосредоточиваться ты сегодня узнал, что такое сочувствие».
— Браво, — сказал Рибейро, у которого, пока он слушал, погасла трубка. — Существует бог весть сколько шахматных историй, но это самая прекрасная из того, что я слышал. Рисковать собственной жизнью из-за сочувствия к чужой. Это основная модель великих мифов. Мы ведь недавно говорили о Тезее? Он из-за сочувствия рисковал жизнью, и сверх того, став победителем, оставил лабиринт! Почему бы и нет?
Трубка Рибейро опять разгорелась, а Мануэл в задумчивости стал снова расставлять по порядку фигуры на шахматной доске.
— Эта игра — тоже лабиринт, мы оказываемся здесь все в новых и новых тупиках.
— И тотчас открываются новые возможности, — добавил Рибейро, — только тот, кто хитроумен, кто думает «из-за угла», тот идет вперед.
— Как в старину, в той далекой стране, где люди по возможности избегали напрямик подходить друг к другу. Когда хотели встретиться, то по этикету полагалось отойти в угол. В этой стране годами и десятилетиями сооружались выложенные из обожженного кирпича укромные уголки для встреч.
Рибейро с любопытством вглядывался в своего ученика и вслушивался в его речи, набивая меж тем новую трубку.
— Но потом старый великий визирь умер, а правитель назначил нового, более молодого, который много путешествовал по свету и который нашел, что углы не современны, мешают прогрессу, чересчур скромны и простоваты. Короче говоря, он велел их снести. Но поскольку никто не захотел ни с кем встречаться напрямую, народ поднялся, отправился прямо ко дворцу и прогнал стоумового всезнайку. Во всей стране были в мгновение ока восстановлены все старые углы, построены новые, так что вся страна превратилась в лабиринт. Люди вернулись к привычному этикету, опять стали встречаться и заниматься делами.
Учитель задумчиво и с некоторым удивлением посмотрел на Мануэла, когда тот закончил, затем удовлетворенно потянулся за своей трубкой.
— Как я понимаю, это одна из историй твоего деда? Замечательная история и, кроме того, прекрасно рассказана. Дело пошло.
Мануэл молчал.
— Ты видишь, это был вопрос времени. И вот подобное нашло подобное. И остальные истории, которые ты хранишь в своей памяти, образуют своеобразный лабиринт. Рассказывая или записывая их, ты мало-помалу проникнешь в него. И в конце концов они станут твоими историями.
Мануэл сидел с отсутствующим видом, глядя через окно в долину. Может быть, следовало рассказать учителю о Марии?
— Вероятно, каждому из нас в какой-то момент нужна своя Ариадна с ее нитью, некоторым образом муза, которая целует нас.
— Но купить ее нельзя!
— Нет, купить ее нельзя, — подтвердил Рибейро, не зная, что, собственно, имел в виду Мануэл. — Но даром тоже ничего не бывает.
— А что такое Минотавр? — спросил Мануэл.
— Кто знает, вероятно, сидящий в тебе самом мерзавец, которого ты должен одолеть. И только тогда ты окончательно станешь обладателем богатейшего наследия своего деда, тогда его истории станут твоими, в той или иной из них ты найдешь себя и отразишься в ней, как в зеркале.
Мануэл задумался:
— Действительно ли имеет смысл смотреть в зеркало, чтобы что-нибудь узнать о себе?
— Есть серьезные причины, по которым нужно смотреть в зеркало не только по утрам. И кто это сделает, попадет в хорошую компанию известных философов. И Сократ, и Сенека, и стоик Марк Аврелий рекомендовали ежедневно смотреть в зеркало. Именно последнему удалось выработать такую искренность и прямоту по отношению к самому себе, которая ищет себе подобную. Слышал ли ты о нем?
— Один из римских императоров…
— …в синкретические времена. Кругом все кишело целителями всех сортов, посвященными, гностиками, астрологами, чудодеями. И это не в последнюю очередь создавало благоприятный духовный климат для тайно распространявшегося по всей его империи христианства. Он приходил к знанию через очищение и понимание данности, когда по утрам подходил к зеркалу и, чтобы ободрить себя, произносил маленькую речь: «Я встречусь сегодня с нескромным, неблагодарным, бессовестным, коварным, завистливым, невыносимым человеком. Все эти качества возникают из-за незнания того, что хорошо, а что плохо. Если меня кто-нибудь обидит, то это его дело, это его образ действия. Я останусь верен себе, меня никто не заставит совершать мерзости, я не желаю ни с кем враждовать». Как ты видишь, здесь взгляд в зеркало лишен тщеславия, шутовства и трюков с чудодейственными льстивыми зеркалами, которые превращают отвратительное лицо в самое привлекательное.
При этих словах Мануэл вздрогнул. Ему вспомнилась не до конца рассказанная история с разбитым зеркалом.
— Почему осколки зеркала приносят несчастье?
— Это чушь. Для Николая Кузанского разбитое зеркало являлось прямо-таки ключом к познанию мира. И в осколках отражается все лицо, целиком.
— Или задница дьявола!
— Или тщеславие мира. Мы можем продолжать, — сказал Рибейро, забавляясь, — ты, похоже, в этом разбираешься.
Мануэл ничего не сказал, но через некоторое время пробормотал:
— Вздор!
— Что «вздор»?
— Я знаю, это бессмыслица, но, положим, у хрусталя есть душа. Таким образом, зеркало тоже может смотреть на мир, обладать знаниями и чувствами, реагировать на соответствующего визави.
— Почему «бессмыслица»? Горный ли хрусталь или спокойный горный источник, как в случае с злополучным, томящимся от любви к своему собственному лику Нарциссом, где безграничное тщеславие оказалось для него роковым…
— Именно потому, что между глазами зеркала и глазами отражаемого возникает взаимодействие взглядов, все более ускоряющаяся цепная реакция, от которой нет спасения. Она ведет к обману чувств, к головокружению и в конце концов к разрушению.
— И Нарцисс попадает в свое зеркальное отражение…
— …или лев в источник.
— Расскажи!
— Охотясь за зайцем, лев загнал его настолько, что у того больше не было сил бежать от преследователя. Попавший в беду заяц попросил разрешения задать ему свой последний вопрос.
«Я удовлетворяю твою просьбу», — великодушно заявил царь зверей.
«Сколько царей может быть в пустыне?»
«Что за вопрос? Один, кроме меня никто, почему ты спрашиваешь?»
«Потому что я встретил второго, другого льва, неподалеку отсюда. И так как мой царь — ты, я бы хотел тебя предостеречь».
Сначала лев посмотрел на него с явным недоверием, потом почувствовал себя польщенным, потом впал в ярость:
«Что это значит? Что он здесь потерял? Где прячется незваный пришелец?»
«Я бы мог указать путь вашему величеству…»
«Прекрати болтовню и веди меня!»
Длинноухий послушно потрусил вперед, привел льва к выложенному кирпичом источнику и с невинной миной заявил:
«Он прячется внутри».
Лев тотчас же бросился вперед, наклонился над краем и вытаращил глаза на себя, точнее, на свое отражение в воде. Яростно рявкая, он прыгнул на бортик источника — в ответ оттуда зарычало эхо, — повернулся к зайцу и с царственным пафосом в голосе произнес:
«Царь может быть только один, и это я».
Громко рыча, он бросился на мнимого соперника, то есть на самого себя, ушел под воду — и утонул.
Рибейро выслушал рассказ с явным удовольствием, некоторое время помолчал, раздумывая, а потом сказал:
— Моя любимая поговорка — подобное стремится к подобному — относится и к гибели, здесь в прямом смысле слова. И кое-что еще: заяц, первоначально бывший в тупиковом положении, в конце концов побеждает своего минотавра, заманивая его в зеркальную ловушку. Триумфальный исход.
— Для льва не совсем триумфальный, — возразил Мануэл. — И возможно, не всегда в конце должна быть смерть.
— Но ведь жить — это значит или есть, или быть съеденным. Все остальное — нянюшкины сказки.
— Я думаю по-другому. Взгляд в зеркало, может быть, таит в себе большие опасности, чем просто смерть, иные разрушения, которые разъедают и изнуряют душу.
— А что это за история? — Рибейро с любопытством посмотрел на своего визави.
— Это наполовину… — Мануэл замялся. — В общем, эта история осталась незаконченной.
— У арифметика не бывает нерешенных задач, — заявил Рибейро и настойчиво повторил свой вопрос.
— Да что я знаю, — ответил Мануэл подавленно. — Это всего лишь сказка, сон, выдумка. Мой дед никогда раньше ее не рассказывал, и я почти забыл ее.
