Тонино Гуэрра - Амаркорд
— Вот ведь… Ну надо же!..
Братишка Бобо шагает вдоль длинной аллеи конских каштанов. Ни впереди, ни позади ни души. Может, конечно, и есть другие прохожие, но их не видно. Деревья кажутся какими-то темными, висящими в воздухе пятнами.
Внезапно отрывистый короткий звук, словно удар костяшками пальцев по чему-то твердому, заставляет мальчика обернуться. Звук повторяется, теперь ближе. Но все равно ничего не видно. Мальчик прибавляет шагу. Теперь резкие удары об землю раздаются впереди него. Он вновь в испуге останавливается.
Но вот рядом с ним что-то падает на землю точно с таким же звуком. Это каштан. Мальчик облегченно вздыхает. И, снова обретя уверенность, продолжает свой путь. По широкой аллее проезжает грузовик с зажженными фарами. Он производит какое-то совсем уж нереальное впечатление.
Братишка Бобо выходит из аллеи и углубляется в пространство, начисто лишенное каких-либо ориентиров. Вокруг него тусклая серая мгла, наполненная звуками: звонок велосипеда, звон бубенчиков лошади, стук открываемых ставен. Слабо светящийся круглый циферблат вокзальных часов словно повис в пустоте.
И вдруг впереди, в этой бездонной серой пропасти, вырастает огромный силуэт быка. Гигантскую тень сотрясает дрожь, должно быть, от горячего дыхания, вырывающегося из ноздрей. Бык стоит неподвижно. Длинная веревка, которой привязывал его пастух, тянется, петляя по земле, как змея. Животное лишь еле заметно, совсем тихонько шевелит головой. А вверху, как раз между рогов, светятся вокзальные часы.
У мальчика от страха и неожиданности перехватило дыхание, и он не в силах даже закричать. Он пятится задом, как рак. По счастью, огромное животное, испустив тяжелый вздох, мягко и бесшумно поворачивается и мелкой рысцой удаляется в туман.
В переулке, скрытом густой пеленой, слышны голоса. Переговариваются двое: один, скорее всего, из окна, другой — снаружи. Разглядеть, кто это, невозможно. Один из голосов, кажется, принадлежит Мудрецу.
— Ты что, уже хлебнул с утра?
— А как же, пол-литра тумана!
Посреди необъятной серой пустыни без единой приметы и ориентира возникает высокая тень. По очертаниям это, похоже, фигура Адвоката. Да, рядом вырисовывается велосипедный руль.
— Наш городок расположен в зоне низкого атмосферного давления, подверженной образованию иногда очень плотных скоплений тумана — таких, как сегодня. Не знаю, видите ли вы меня, но я нахожусь посреди Луговой площади…
Его прерывает залп вульгарных звуков. Они несутся со всех сторон. Сегодня у него не один, а много преследователей. Адвокат даже не поворачивает головы.
— Как вы сами только что убедились, туман сразу увеличивает число моих недругов, что свидетельствует лишь об их трусости.
Гремит новый залп.
— Извините, придется мне ответить им на том же языке.
И Адвокат, надув щеки, с оглушительным треском выпускает воздух. Повторив это несколько раз, все громче и громче, он исчезает в тумане, продолжая палить налево и направо.
У окна парикмахерской стоит Угощайтесь и смотрит на улицу. На ней голубой халатик. Горящим взглядом впилась она в афишу нового фильма, вывешенную на стене дома напротив. Сверху на нее смотрит тускло освещенное четырьмя маленькими лампочками огромное лицо Гэри Купера. Порой актер будто улыбается, порой — нет. Угощайтесь не отрывает от него глаз.
За столиком в Коммерческом кафе Дешевка беседует с маленьким толстым китайцем — из тех, что раза два в год откуда ни возьмись появляются в Городке, обвешанные галстуками, которые они продают по «лиле» за штуку.
— А у вас в Китае есть туман?
— Есть. У нас все есть — туман, снег, дождь…
— А у вас туман желтый или серый, как здесь?
— Селый. Точно такой…
И указывает за окно. Официанты и немногочисленные посетители, сидящие за столиками, с улыбкой прислушиваются к неизменно серьезной и любезной речи китайца.
Дешевка не отстает от него:
— Как знать, правду ли ты говоришь. Ведь еще неизвестно, что за хреновина творится у вас там в Китае! А ты, наверно, просто рассказывать не хочешь!
Китаец вежливо отвечает:
— Нет-нет, я лассказывать. Ты сплашивать, я говолить.
Дешевка прикрывает рукой лицо, пытаясь подавить разбирающий его смех. Незаметно переглядывается с остальными, которые слушают, откровенно потешаясь. Затем, опять напустив на себя серьезность, продолжает!
— К примеру, китайские дети рождаются через девять месяцев или раньше?
— Челез девять.
— Стоп, стоп! Прежде чем отвечать, хорошенько подумай. В одной книге написано, что вы все маленького роста потому, что рождаетесь раньше.
Китаец машет руками и отрицательно качает головой.
— Неплавильно! Книга неплавильная.
— Нет, правильная. В ней перечислены все различия, которые существуют между нами, итальянцами, и китайцами. У вас волосы гладкие, а у нас вьющиеся, ведь правда?
— Плавда.
— У вас глаза раскосые, а у нас нет. У вас кожа желтая, как дерьмо, а у нас белая…
Китаец согласно кивает.
— У вас нет пупа, а у нас есть.
Китаец немедленно возражает:
— Пуп есть. Мы тоже иметь пуп.
— А я не верю! — И, протягивая руку к штанам китайца, добавляет: — Ты лгун… Ты просто насмехаешься надо мной… Сейчас я посмотрю…
Китаец пытается оттолкнуть эти руки.
— Вот видишь, не хочешь показать?! Это потому, что у тебя ничего нет!
Китаец взмок от пота и очень смущен. Он позволяет Дешевке расстегнуть на себе сперва пиджак, потом рубашку и затем брюки.
Посетители и официанты корчатся от смеха, который они, однако, всеми силами пытаются скрыть от продавца галстуков. Теперь китаец уже раздет и стоит во весь рост. С торжествующим видом он указывает пальцем на свой пуп. Дешевка поворачивается к нему спиной и, прикрыв рот платком, трясется от беззвучного смеха.
Гранд-отель похож на гигантскую тень спящего слона. Мавританские купола тонут в густом тумане. Просторная пустынная терраса кажется необъятной, уходящей в облака. И на этой повисшей в воздухе танцплощадке танцуют сами с собой Бобо, Жердь, Бочка и Ганди. Четверо подростков, охваченные сладким томлением и позабыв обо всем на свете, насвистывают самые мелодичные мотивы из американских фильмов и перебирают в такт ногами, тесно прижав к себе воображаемых партнерш.
Бобо танцует танго, щека к щеке со своей Нардини, которая ему грезится наяву. Жердь откалывает румбу, делая то мелкие шажки вбок, то неожиданно быстрые повороты. Бочка плывет в медленном танце, обхватив толстый зад невидимой танцовщицы. Ганди, напевая себе под нос, то и дело прерывается и начинает что-то нашептывать покоящейся у него в объятиях даме. Его шипения не разобрать, но по звуку слова будто немецкие.
Вдруг Жердь перестает танцевать, останавливается и, оттопырив указательным пальцем карман пальто, выпускает в Бобо три пули. По неукоснительно выполняющемуся уговору, Бобо должен сделать вид, что смертельно ранен, и он как подкошенный падает на мокрый пол террасы. Однако в последний момент успевает выстрелить в Бочку, который тоже валится наземь. Жердь спасается бегством, нырнув в туман, окутывающий террасу. Вслед за ним разбегаются и все остальные.
На пляже, за перилами балюстрады, туман навис так низко, что почти не видно песка.
И уже совсем не различить, где кончается песок и начинается вода. Моря словно нет, оно исчезло. Издали с рейда доносится глухой, прерывистый вой сирены. Это сигналит пароход, который вот уже часа два безуспешно пытается войти в канал порта.
14
Бобо лежит в постели. Лоб у него в поту, зубы стучат — его трясет от сильного жара. Он мечется, капризничает, бормочет себе под нос что-то непонятное.
К постели подходит мать. Она ставит на тумбочку возле кровати чашку с горячим молоком.
— Если я умру, похороните меня с оркестром, — без конца твердит Бобо.
Миранда протягивает руку и вынимает из-под мышки у сына градусник. Надев очки, смотрит на шкалу.
— Немножко повышена!
Бобо с подозрением глядит на мать и берет у нее градусник.
— Дай посмотреть. — Потом вопит: — Тридцать восемь и одна, почти тридцать девять!
Мать все так же спокойно подает ему чашку с молоком.
— Выпей горячего молочка — и все пройдет, вот увидишь.
— У меня так сильно бьется сердце!
— Это от слабости.
Бобо делает глоток молока. Миранда садится подле постели и принимается штопать носок, который натянула на деревянный гриб. Бобо уставился в потолок. Потом переводит взгляд на стену и пытается отогнать муху. Плаксиво говорит:
— Муха!
— Где?
— Раньше сидела вон там. У нас, наверно, единственный дом во всем городе, где мухи есть даже зимой!
Миранда озирается вокруг, ища глазами муху. Но потом вновь принимается за работу. Бобо поворачивается на бок, высоко натягивает одеяло, потому что его бьет озноб. Из-под одеяла видны только одна щека и лихорадочно блестящие глаза, пристально устремленные на мать.
