Стивен Фрай - Пресс-папье
«Со мной такие штуки не проходят, умник. Я понял, что ты увяз в этом деле по уши, как только увидел твои мохнатые брови. Торговля крэком в Нью-Йорке выходит из-под контроля.[78] И мы знаем, кто-то ею управляет. Ты просто-напросто лажанулся и вылез на улицу сам. Так вот, послушай, паскуда, у меня нет времени на возню с такими, как ты. Ты хоть раз видел, к чему приводят твои делишки? Спустись в подземку, пройдись по темным улочкам. Там есть молодые ребята, которые весят всего сотню фунтов, они помирают медленной смертью от желудочных спазм – и все из-за маток вроде тебя. Знаешь, я от тебя устал. В крэке, с которым тебя повязали, девяносто процентов кокаина. Эти камушки убивают, мистер. И я собираюсь упрятать тебя в тюрягу на такой срок, что, когда ты из нее выберешься, твой прикид снова войдет в моду. Ну что, маманя, колоться будем или как?» – «Офицер, сколько раз должен я повторить вам, что совершенно не понимаю, о чем вы говорите? И почему вы все время называете меня “маткой” и “маманей”? Я никогда не был матерью, я даже стать таковой никогда намерения не имел. Я ни в чем не повинен и требую встречи с английским послом».
После чего разговор повторялся заново.
Впрочем, судьба была на моей стороне. Полиция произвела рутинные обыски в квартире Уинстона Миллингтона и в моем гостиничном номере. У меня ничего более криминального, чем потрепанный, покрытый бурыми пятнами экземпляр «Die Welt als Wille und Vorstellung»[79] Шопенгауэра, обнаружить не удалось. Зато в квартире Миллингтона нашли кокаин в количествах, которых Голливуду хватило бы на целый вечер. Тонны.
«Не знаю, что и сказать, профессор Трефузис. Наверное, мне следует извиниться. Оказалось, что вы все-таки в полном ажуре. Мой вам совет: не суйтесь больше в места вроде Вашингтон-сквер. Что бы мне такое для вас сделать, чтобы вы на меня не серчали? Слушайте, хотите посмотреть Нью-Йорк? Тогда я вам так скажу. Как вы насчет того, чтобы прокатиться со мной нынче ночью в патрульной машине? Увидеть настоящий город? Что скажете? Уж это-то я для вас устроить могу».
Я с радостью принял предложение капитана Донахью, решив, однако ж, не признаваться ему в том, что меня, как филолога, более всего интересует не ночной город, а возможность еще раз услышать его чарующие ослабленные гласные и заторможенные фрикативные звуки.
О нашей поездке я расскажу в следующей открытке. Пока же хочу поблагодарить тех, кто прислал мне добрые пожелания. Каждое из них очень мне помогло. Особая благодарность – Ф. Г. Робинсону из Глазго за жевательную резинку и слова ободрения. Спасибо и вам, Недвин Шеррин, за шоколадный торт с вишнями, – пилку для ногтей, которую вы в него, судя по всему, обронили, полиция конфисковала, однако теперь она у меня, и я верну ее вам, как только приеду домой.
Ну что же, миссис Миггс, кризис миновал. Нью-Йорк вдруг снова стал дружелюбным. Погладьте от моего имени Мильтона и не забудьте протирать секретер времен Второй республики, который стоит у меня в кабинете, чистящим средством «Залог успеха». Наилучшие пожелания всем. Если «Залог» у нас уже закончился, сгодится и «Мистер Блеск».
Четвертая открытка
ГОЛОС. Дональд Трефузис, заслуженный отставной профессор филологии и член колледжа Святого Матфея, Кембридж, продолжает делиться своими впечатлениями о Нью-Йорке. На прошлой неделе он, арестованный по обвинению в торговле наркотиками, был освобожден капитаном полиции Донахью, каковой, желая загладить свою вину за ошибочный арест, предложил покатать профессора ночью в патрульной машине и показать ему Нью-Йорк таким, каким видит его трудолюбивый патрульщик.
«Ладно, проф, полезайте в машину, будем патрулировать. Сегодня ночью работаем вокруг Стайвесант-сквер. Значит, так, места там опасные, поэтому, что бы ни случилось, из машины не вылазьте. В обычную ночь мне приходится иметь дело со стрельбой, с парнями, набравшимися “ангельской пыли”, с чем угодно. “Ангельская пыль”? Это наркотик такой. У здешней братвы он в большом ходу, и, поверьте, эта штука делает человека раз в десять сильнее. Я не шучу. Видал разок, как вязали одного малого, так его двенадцать человек потом держали. Видите вон там пистолет? Тот, тупорылый, у вас под ногами лежит. Правильно, такие вам еще не попадались. Это шокер. Бьет подонков током, на месте валит. С ними по-другому нельзя. Хотя штука опасная, может и убить, если у кого слабое сердце. Ну а чего поделаешь-то?
Так, погодите-ка, радио. Участок, общий вызов, что-то неладное на южном краю Стайвесант-сквер, звуки стрельбы. Десять-четыре, контрольная, говорит машина 59, мы рядом, едем туда. Застегните ремень безопасности, профессор, езда будет быстрая, придется прорываться под красный свет».
Вы можете представить себе, какое меня обуревало волнение. Я, профессор филологии, сидел бок о бок с источником самых чарующих фрикативных звуков, какие когда-либо слышал. Капитан так зажимал свои «р», что от ротацизма не оставалось ни слуху ни духу, и мне это страшно нравилось. «Патруль» звучал у него не как «патруль», но и не как «патвуль». Весь секрет состоял в смягченном, полуприглушенном дентальном звучании «т», предварявшего «р».
На Стайвесант-сквер мы обнаружили стрелявшего по голубям мексиканца. Бедняге просто хотелось есть. Однако УНП, как здесь именует себя полиция, относится к стрельбе в плотно населенных городских районах без всякого одобрения, и вскоре Педро, арестованный, уже разместился на заднем сиденье нашей машины. И это дало мне великолепную возможность проверить мою теорию о существовании интональных взаимоотношений между испанским мексиканцев и голландским африкандеров. Я записывал каждое произносимое им слово посредством «трефузии», запатентованной мною системы фонетической стенографии.
– Черт, извините, мистер, страх до чего пожрать захотелось. Оформлять будете? Так я вам сразу скажу, я незаконный иммигрант. Грин-карты нету. Но только если вы меня назад в Мексику отошлете, мне там выйдут полные кранты. Зятек мой, он в Акапулько большими делами заворачивает, вот он меня и угрохает. Очень вас прошу, мистер, отпустите, а? Пушку заберите, а меня отпустите, я больше шуметь не буду, слово даю.
Я не мог не перебить его:
– Простите, не могли бы вы повторить слово «пушка», у вас очень интересный звук «у». Кстати, меня зовут Дональд.
– Капитан, мне чё, обязательно в одной машине с психом сидеть? Пошку ему повтори. Кто этот гринго, капитан, чё он наделал? Убил кого?
– Попридержи язык, латинос. Это профессор Трефузис, и он мой друг. А, черт. Опять вызов. Кто-то захватил на этой улице винный магазин. Десять-четыре, машина 59, мы на месте, начинаем работать. Иисусе, да их тут трое. 59-й срочно требуется подкрепление. Вы, двое, оставайтесь в машине.
Из винного магазина вышли три страховидных молодых бандита в вязаных шлемах. Каждый держал в руках по дробовику, и, едва капитан выпрыгнул из машины, они открыли беспорядочную стрельбу. Наше ветровое стекло просто осыпалось, и мы с Педро мигом сообразили, что нам лучше выбраться на улицу, чем изображать сидячие мишени.
– Хватаем пошки и рвем когти, профессор. Ты бери шокер, а я «магнум».
– Вы, двое, назад в машину. Я с ними по-своему…
Грянул выстрел, и капитан Донахью схватился за ногу.
Педро выпустил две пули, и двое грабителей повалились на мостовую. Вдали уже завывали сирены, говоря нам, что помощь близка, однако последний из преступников, еще остававшийся невредимым и вооруженным, сидел в укрытии, выкрикивая оттуда испанские непристойности. Я беззвучно подползал к нему по-пластунски, благодаря небеса за то, что провел несколько лет в бойскаутах, – а ведь прежде я считал те годы потраченными впустую. Наконец я подобрался к преступнику так близко, что различил неровные, быстрые звуки его дыхания. Тогда я и сам сделал глубокий вдох и произнес твердо и ясно:
– Ну-с, молодой человек, бросайте ваше безобразное оружие и выходите с поднятыми руками – немедленно, слышите?
Свирепый проблеск белых зубов – вот все, что я смог разглядеть в темноте; гротескный металлический щелчок – все, что смог расслышать. Это злодей взвел курки дробовика. Я прыгнул вперед и нажал на спусковой крючок странного устройства, которое забрал из машины. Треск и жужжание электричества, а следом тупой, тошнотворный удар – последний грабитель, лишившись чувств, рухнул на землю.
Мы с Педро сидели в машине «скорой помощи», которая стремительно несла капитана Донахью к больнице Святого Тимоти.
– Ну, мужики, не знаю, что и сказать. Уж я позабочусь, чтобы ты получил за это медаль, Педро. Ну а ты, профессор, эй, ты…
– Эй, ты, ты, ты! Просыпайся! Это автобус, а не ночлежка, понял? Хватит дрыхнуть! Конечная, выходить пора. Давай выкатывайся!
Боже мой, какие сны способен насылать этот город. Какие сны! Примите уверения в моей любви.
Часть вторая
Рецензии и всякая всячиня
