Елена Черникова - Золотая Ослица
Это хорошее время. Хорошая буква. Б.
Б идет как по маслу. Все довольны. Эротический массаж селезенки, - так, пожалуй, правильнее всего называются наши непрерывные гонки на выносливость. Ничего, справляемся. Где же ты, милый, застрянешь?
А, ну понятно, понятно. Кто первый был, а также в каких отношениях я состою с А? Понятно. Продолжай и кончай. Кончено. Неблагодарная ты тварь. Зачем тебе история про Первого?! Тебе мало, что я у тебя первая? Великой русской литературы начитался??? А пошел-ка ты.
Все. С буквой Б разобрались. Разве это не человеколюбиво?
- ...Вполне, - согласился ночной попутчик. -
Я бы не стал его осуждать, он ведь тоже дитя традиции.
- Традиция состоит из очага, охоты, мускульной разницы и воспитания потомства. - Ли очень
грустила.
- Традиция, дорогая Ли, состоит сама из себя. Живая идея летает над новорожденными и цепляется за них. Ее нельзя устранить, она не вступает в дискуссии, она настолько старше вас и ей так хочется жить, что она материализуется и будет продолжать материализовываться, пока не будет уничтожена другой идеей. Не людьми. Не талантом одиночки.
А другой идеей, устраивающей массовый вкус. Поймите, дорогая, милая, хорошая Ли...
- Попробую. Вы пока что дочитайте мне, пожалуйста, эту жуть про лекцию...
- Отчего жуть?.. Дело житейское, по-моему, - сказал ночной попутчик, открывая книгу на заложенной странице.
Следующая попытка окончания
шестого рассказа ночного попутчика
- Равенство? - закричали все. Что-то в этом слове очень насторожило публику, пережившую тестирование.
Поднялся одинокий мужчина, не участвовавший ввиду неспаренности, и сказал, потирая переносицу:
- Школа чувственных наслаждений, недоразвитая в нашей стране, не может быть учреждена по заемным рецептам. И не может быть развита по заемным методикам. У нас особенная стать. В нее надобно только верить. - И, одернув пиджак, сел на место.
- Вам бы помалкивать, господин философ, - строго заметил железный голос. - Кончилось ваше время.
- Не могу молчать, - опять поднялся философ, - равенство мы уже проходили наряду со свободой и братством. Спасибо. Уезжайте, как мне кажется, обратно. Мы сами.
- Вы не мыслитель, голубчик, - ехидно сказал голос, - вы недомыслитель. Неужели вы полагаете, что мы откуда-то "приехали"? Мы сгустились из потребностей цивилизации, мы - материализованная идея, нечленимая и неистребимая.
- А у нас пока еще не цивилизация, у нас пока что культура. Нам лучше. - Он картинно развел руками, ощущая свое превосходство.
- Ничего, это поправимо, - с насмешкой сказал железный голос. - Господин лектор, покажите аборигенам кино. Пора.
В зале мгновенно стемнело. Засветилась задняя стена сцены, раздвинулся невесть откуда взявшийся занавес, в зале опять запахло духами, одеколонами и еще чем-то дразняще-сладковатым, никто не понял чем.
На экране что-то зашевелилось, таинственно и необъяснимо. Резкость. Подушка. Лицо женщины. Ярко накрашенное лицо с приоткрытыми губами. Взгляд исподлобья. Стон. Камера спускается по шее на грудь. На левом соске лежит холеная рука мужчины. На правом - рука женщины с красными роковыми когтями. Камера елозит по ее подмышкам, по животу, по раздвигающимся по ходу съемок ногам и впивается - крупно - в хитро подбритую промежность дамы.
В зале раздался какофонический звук: страх, возмущение, восторг открытия, ненависть, зависть, ужас. Стыд. Все в одном звуке. Хором.
Подлая камера пристально вылизывает взглядом каждую клетку ужасного красного органа, рамочки которого зловеще багровеют и начинают поблескивать слезами, резво истекающими из путано-мясистого центра картинки. Особо крупная слеза вдруг занимает весь экран и - вмиг она закрыта чем-то грубо-плотным. Затемнение. Следующий кадр. Чуть сбоку. Работа: синеватый от одури фаллос бьется в тесной печурке... Секунда-другая: камера на лицах. Она кричит, ноги эпилептически дергаются, глаза зажмурены, потом томно выпучены и опять закрыты. Он: искаженное до неузнаваемости, потом расслабленное до блаженного дебилизма. Пауза. И вдруг.
Она же. Он - другой. Она со сладостной улыбочкой, опять же с полуоткрытым ротиком, нежно, двумя пальчиками засовывает в себя его принадлежность сзади, покачивает задиком, кривит личико и с очень грамотным стоном прячет лицо в кружевную простыню, дергаясь всем своим кружевным махоньким телом. Публика чуть не плачет от сочувствия.
- Видите? - спрашивает голос.
- Да, - говорит за всех одинокий философ, - ее прикрыть бы чем...
- Ах. Черт возьми. Вы тупые. Вы не понимаете. Сержант. Еще раз. - Голос стал каменным.
Сержант выходит на авансцену, поднимает руку с серым продолговатым предметом, направляет в зал и покачивает. За его спиной на экране играют в непонятные зрителям игры кружевные пары, гладят себя, гладят друг друга, стонут, картинно искривляя лица, но зал агрессивно смотрит и - в целом - выражает желание накрыть одеялом то его, то ее.
- Вы дикари и кретины, - шипит железный голос, - мы применим к вам метод номер один. Я устал с вами. Сержант! Метод номер один!!!
Сержант, пожав плечами, нажимает несколько кнопок на предмете, сверяется по маленькому монитору, вынутому из кармана, потом направляет новую программу на зал и сильно сжимает серый предмет.
Уходит кино. Гаснет свет. Умолкают остатки упругой музыки. Все затихает. Темнота чернеет. На минуту мир замирает. Никто не понимает - что сейчас. Голос вдруг говорит:
- Запомните эту минуту. Мы пришли. Вы не поняли. Мы говорим вам: мы пришли. Вы брыкаетесь. Запомните: вы обречены. Вы будете выполнять Указ, или ваша длинная родина, которая так надоела нашему сообществу, будет уничтожена. Взываю к вашему патриотизму. Смотрите!
Сержант покачивает лучом. Сержант покачивает. Сержант.
- О-о-о-о-о-о!!!!!!!!! - вырывается из пересохших глоток зрителей. - Что это!!!...
Железный голос хохочет. Публика кричит в темноте. Потом резко вспыхивают все лампы, и взорам собрания предстает небывалая картина: кто лежал, кто сидел, кто стоял - все застыли в той позе, где настигли их длительные и глубочайшие конвульсии. И все держатся за собственные гениталии, пульсирующие непрерывно и дико.
- Уразумели, болваны? - перестал миндальничать начальник.
Из публики - ни звука. Все молчат, поскольку разучились говорить. Никто не знает, как теперь выстраивать слова, в какие ряды.
- Смотрите, господа, друг на друга, смотрите, уроды, что будет дальше! - издевательски вещает развеселившийся железный голос.
Поплыл по-над рядами бело-розовый туман, обволок в кокон каждого и каждую, покрутился-покрутился и улетел к потолку, на котором продолжало светиться предательское табло. Только вот нулей на нем уже не было ни одного. Против каждого номера полыхала, подрагивая, огненно красная пятерка с антрацитовой каемкой по всему контуру числа.
- Вот теперь вы все - отличники. Курс прошли быстро и очень успешно. А теперь сядьте, кто может... - голос опять усмехнулся.
Но никто не смог сесть. Дамская половина собрания усердно терла свои полыхающие промежности и груди, мужская половина с неистовым усердием терзала вверх-вниз свои вздыбившиеся непокорные фаллосы. Весь зал сопел, причмокивал и постанывал.
- Ага! - захохотал голос, - раскусили? Еще захотели? Очень мило. Сержант! Помогите новичкам еще разок.
Сержант еще раз поднял свой серый прибор, пустил луч, расщепленный на множество лучей, чтоб на всех хватило, и стиснул двумя руками.
В зале началось столпотворение. Мужчины кинулись на женщин, женщины на мужчин, не разбирая - свой или не свой, своя или не своя, все хватали всех за что попало, вводя во все отверстия любого тела что кто мог, высунув языки и вытаращив глаза, сжав зубы и томно смежив веки. Не осталось никого, кто сохранял бы спокойствие. Все копошилось, хлюпало, вскрикивало и билось, билось в нараставших конвульсиях экстаза.
...Переждав несколько приливов массового освоения мирового учения, сержант убрал прибор в карман. Железный начальник скомандовал:
- А теперь дружненько, господа мужчины, загляните-ка в вульвы ваших подруг, супруг и прочих.
Господа с превеликой охотой мигом растянули своих дам и бросились смотреть. Вздох сильнейшего недоумения потряс своды зала: над каждым входом в даму господа обнаружили крупное, величиной с перепелиное яйцо, твердое подрагивающее утолщение. Оно было багровое, продолговатое. Страшноватое.
- Что там? - игриво осклабившись, спросили дамы. - Потрогай скорей! - хором сказали дамы.
Господа кинулись трогать и чмокать. Дамы заорали от сильнейшего наплыва чувств и бешено затряслись в повальном унисоне оргазмов. Одинокий философ, имевший, как вы помните, вопросы и комментарии, уже не имел вопросов. Он имел в углу пожилую даму, на вид под семьдесят, а она, прижав руку к радикулитной пояснице, усердно виляла сморщенным задом. Все, кто пришел на лекцию, получили новые знания. Даже лектор не остался внакладе: его усердно драл прямо на сцене сержант двенадцать-двадцать. Лектор вопил от счастья.
