Эльза Моранте - Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов]
— Вход в театр здесь? — спросил Андреа так надменно, что его можно было принять за хозяина этого театра, а заодно и всех лучших театров континента.
— Чтобы войти, нужен билет, — ответила девушка из-за балюстрады. — Билет у тебя есть?
Андреа покраснел до корней волос и нахмурил брови.
— Нет? Тогда ничего не поделаешь. Касса закрыта! — объявила девушка. Затем, заметив на его лице замешательство, но вместе с тем и упрямство, добавила тоном снисходительного покровительства: — Да и зачем тебе покупать билет в такое время? Через сорок минут представление все равно заканчивается!
Ее тон оскорбил Андреа.
— Мне не важно, что оно заканчивается через сорок минут, — ответил он злобно. — Я не из публики. Если бы я захотел, мог бы войти без билета к самому началу представления!
— И кто ты такой, чтобы заходить без билета? Полицейский? Ты кто? Главный инспектор?
— Тебя-то с чего это волнует?
— Меня? Нет, вы послушайте этот цирк! С чего это меня волнует! С того, что я же вам объясняю: чтобы войти сюда, нужен билет. А если у вас нет билета, пожалуйте мне деньги, сто пятьдесят лир! Сейчас посмотрим. Ах да, господин забыл дома бумажник, а заодно и свою чековую книжку.
— Я знаю одну артистку, госпожу Фебею!
— Вы ее знаете? А артистка вас знает? Она вас знает, по-вашему!
— Меня она знает наизусть, сто лет уже! Давайте, скажите ей, что я здесь, и увидите — она тут же велит провести меня на первый ряд!
— Ой, да ну конечно, я вам верю! Тут с первого взгляда понятно, что вы из ухажеров. Наверное, она сейчас как раз о вас думает, ваша певица! Послушайте-ка мой совет. Почему бы вам не пойти туда, к актерским гримеркам? А если ваша дама вас отправит обратно, возвращайтесь сюда за утешением, я вам дам посмотреть «Приключения Микки-Мауса».
— Она назначила мне встречу!
— А! В таком случае не заставляйте ее вздыхать понапрасну. Смотрите, вам не здесь нужно заходить, а через вход для артистов, первая дверь налево, из переулка. Там швейцар, он раньше работал надсмотрщиком в тюрьме. Он их сразу различает — господ, у которых все складывается с артистками. Он вас даже на порог не пустит!
— У меня назначена встреча! — еще раз соврал надменно-протестующим тоном Андреа, не признающий лжи.
— Он все свое твердит! У него назначена встреча! С госпожой Фебеей! Значит, вы ради этого так элегантно нарядились сегодня? Да вы в театре всю публику распугаете! Вы что, когда на свидание собирались, сперли штаны у своего отца, а рубашку у какого-то американца?
По ехидным насмешкам девушки можно было предположить, что она догадалась, что Андреа беглец, и, возможно, собиралась уже донести на него. Ничего другого не оставалось, кроме как уйти, уйти как можно скорее!
Андреа бросил на девушку последний презрительный и бесстрашный взгляд, но она догадалась, что в этот момент коленки у него тряслись. Тут ее охватило что-то вроде раскаяния, но было уже слишком поздно. Этот бахвал-полуночник развернулся к ней спиной и молча исчез.
Решив найти Фебею во что бы то ни стало, Андреа повернул от главного входа театра налево, в плохо вымощенный переулок без фонарей, и тут же нашел указанную девушкой дверь. Она одна была открыта в это ночное время; через нее можно было видеть в глубине арки старую едва освещенную лестницу. С правой стороны арки — дверца с выбитыми стеклами, на место которых была вставлена газетная бумага, за этой дверцей, в каморке, сидел швейцар, он прибивал подошву к башмаку, освещенный лампой, которая свисала с потолка почти до самого его столика. Физиономия этого человека показалась Андреа ужасной.
Чтобы швейцар не заметил его, Андреа прижался к стене дома. У него не хватало духу показаться на глаза этому старому каторжному надзирателю. И что теперь делать? Затаившись тут, в переулке, ждать выхода актеров? Но Андреа не доверял словам той девицы в берете: вполне вероятно, что она его обманула и указала ему эту дверь, чтобы посмеяться над ним и заодно избавиться от него, а может быть, даже заманить его в ловушку.
Из переулка видна была мостовая близлежащей площади, на которую светящаяся вывеска театра бросала бледно-голубой свет. Из глубины театра слабое эхо доносило музыку и пение, и Андреа, со сжавшимся от ревности сердцем, сравнивал праздник, который кипел внутри этих стен, с угрожающей темнотой переулка. Там бродила лишь большая пастушья собака, вероятно потерявшая свое стадо, которое ходило по полям где-то за городской стеной. Собака сразу поняла, без всяких объяснений, что Андреа хочет оставаться незамеченным. Стараясь не лаять и не производить шума, она покрутилась вокруг него с заботливым видом, как бы предлагая ему защиту. А потом села перед ним и принялась молча, по-заговорщицки смотреть на него, весело виляя хвостом. Андреа подумал: «Наверное, собака хотела бы, чтобы я был ее хозяином, да и я был бы рад взять ее к себе. Мы могли бы быть счастливы вместе! Но это невозможно. Мы ничего не знаем друг о друге и скоро снова разлучимся, каждый снова пойдет своей дорогой, и мы никогда больше не встретимся!» Он почти беззвучно щелкнул пальцами, и собака, поняв этот знак, тут же подошла к Андреа и нагнула большую белую голову, чтобы он ее погладил. А потом быстро лизнула руку Андреа — так, по-видимому, она прощалась — и спустя мгновение, спеша по каким-то своим делам, растворилась в ночи.
С ее уходом Андреа затосковал. Он думал о монахах, которые там, в семинарии, проводят ночи без сна за молитвой в своих кельях, думал о товарищах, среди которых двое или трое были ему дороже всех остальных (и которым тем не менее он тоже не сообщил, что замыслил побег), — и сравнивал эти легкие привязанности с привязанностью вечной — невероятной горечью, которая сейчас скрывалась под вымышленным именем: Фебея! Тяжелое чувство осужденного, как у нераскаявшегося разбойника, омрачало его мысли. В этот миг с колокольни послышался один удар: до половины двенадцатого оставалось пять минут. Через четверть часа представление заканчивалось, и Андреа испугался, что актеры могут выйти через другую дверь и он их не увидит. Он искоса посмотрел на освещенную комнатку привратника: швейцар-сапожник скрючился над столиком, пара гвоздей зажаты в стиснутых губах, сейчас будет прибивать подошву. Без дальнейших колебаний Андреа быстро скользнул в арку, добежал до лестницы и на мгновение замер, задержав дыхание. Никаких признаков жизни из комнаты швейцара — привратник его не заметил!
Надеясь отыскать дорогу к гримеркам артистов, Андреа бросился по лестнице. Уже на первой лестничной площадке он увидел сочившийся из приоткрытой двери свет. Толкнув дверь, он оказался в очень высокой, плохо освещенной комнате с полом в клетку. Там были: мотоцикл, прислоненный к стене; доски, сваленные в кучу, на вершине которой громоздился старый прожектор; что-то вроде громадной картонной ширмы с парой нарисованных драконов; квадратная деревянная башенка высотой метра три, у которой не хватало одной стенки, а на верхушке — маленький штандарт с какими-то восточными письменами.
Помещение выглядело безлюдным, но из-за перегородки слышалось, как стучал молотком невидимый рабочий. Эти очень своевременные удары скрыли шум шагов Андреа, который смог прокрасться до другого конца помещения. Здесь он очутился перед большой забранной решеткой дверью, за которой слышались голоса. А с левой стороны он увидел мостки из наклонных досок, подымавшиеся к антресолям. Пройдя мимо большой двери, Андреа поспешно забрался на антресоли, а оттуда через обитую пробкой дверцу, открывшуюся бесшумно, попал на узкую площадку между двумя деревянными лесенками — одна вверх, другая вниз. Он наудачу выбрал вторую, и с этого момента стал все явственней различать синкопированное женское пение, звуки инструментов и неясный гул.
Тогда его охватило волнение столь необычайное, что он почти лишился сил. Спускаясь, Андреа заметил две покрытые блестящей зеленой краской двери. Одна, видимо, была заперта изнутри, и на ней не было никакой таблички. На второй, двустворчатой, что была в конце лестницы, висела табличка, на которой было напечатано одно слово: «Тишина!»
Он протиснулся между створками и тут увидел, что прямо под ним, отделенный от него несколькими ворсистыми ступеньками, открылся огромный зрительный зал!
Первым его побуждением было броситься назад. Но никто его не замечал. Он быстро, опустив глаза, пробежал по ступенькам и, тут же отыскав пустое кресло рядом с проходом, вжался в него. Его сосед, крепкий мужчина в одной рубашке, без пиджака, едва бросил на него равнодушный взгляд.
Воздух в партере был душный, в нем висел плотный сигаретный дым. Огни в зале были потушены, но рампа отбрасывала свой свет на весь зал, вплоть до последних рядов кресел. Больше минуты Андреа не осмеливался поднять глаза на сцену. На этом освещенном месте какая-то женщина то пританцовывала, то принималась петь, и этот голос он узнал сразу, не по тембру или интонации — их он не улавливал, — а по тому тревожному волнению, которое возникло в его сердце, как только он услышал ее. Это было двойственное чувство, в котором предвкушение счастья соединялось с чем-то жестоким, — чувство, слишком известное ему с самых ранних лет, чтобы он мог ошибиться. В замешательстве Андреа спрашивал себя, что бы это могло значить, ведь мать его была балериной, а не певицей — она никогда не говорила ему, что в театре поет!
