Артур Миллер - Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна
— Вы уверены, что все в порядке? — опять спросила она.
Идея рассказа была отнюдь не самой выдающейся, даже не слишком удачной; в нем он пытался воссоздать картину того, как впервые встретился со своей будущей женой, когда их обоих сбило волной и поволокло, кувыркающихся, в сторону берега. Когда он поднялся на ноги, подтягивая сползшие плавки, она тоже с трудом, пошатываясь, встала, натягивая купальник на грудь, которая выскочила под напором бурлящей воды, он понял: судьба их предопределена, как в мифах про древних греков, выходящих из пучин океана, утонувших, чтобы возродиться вновь.
Тогда он был юным и наивным поэтом, а она боготворила Эмили Дикинсон и верила — жить нужно, словно сжигая свечу, подпалив ее с обоих концов.
— Море хотело раздеть вас, — сказал он. — Это сущий Минотавр.
Ее глаза, как он заметил, подернулись пеленой, и это ему понравилось: его всегда радовали и успокаивали встречи с нерешительными и не уверенными в себе людьми, а она, как впоследствии выяснилось, была такой. Извергнутые морем — именно таким образом он многие годы впоследствии интерпретировал все случившееся, — они инстинктивно увидели друг в друге те же душевные муки, то же желание бежать от всякой определенности. «Смерть от Определенности», — как он напишет затем в своем пеане, хвалебной песне туману как созидающей силе.
И вот теперь, сжимая в пальцах правой руки маркер, он положил левую на плечо Кэрол. Тепло ее гладкой кожи поразило его. Не так уж часто его фантазии превращались в реальность, а то, что она, совершенно незнакомая ему девушка, согласилась сделать для него это, грозило обернуться потоком слез. Доброта человечности. Он чувствовал, что ей потребовалось все ее мужество, чтобы ответить на его объявление, но что-то удерживало от того, чтобы подробнее расспросить о ее жизни. Будем считать, она не сумасшедшая. Ну, может, немного странная, а кто из нас не странный?
— Спасибо, Кэрол.
— Не за что. Работайте себе.
Он чувствовал, как у него начинает набухать член. Точно так, как это бывало с ним давно, давным-давно, когда он начинал писать. Мужчина пишет как будто этим своим органом, столь удачно названным[16], словно его вены наполняет целый галлон свежей крови. Он склонился над спиной Кэрол, более уверенно опершись ладонью о ее плечо, и написал: «Волна вздымалась все выше и выше, далеко-далеко, там, где песчаный берег обрывается в глубины, а мужчина и женщина пытались выплыть наперекор обратному течению, которое несло их, чужих друг другу, навстречу их общей судьбе». Пораженный, он вдруг ясно увидел фрагменты того времени, дни своей юности и ранней мужественности и вознесшуюся над ними подобно арке радуги его собственную непоколебимую веру в жизнь и ее почти позабытые ныне обещания. Он чувствовал аромат, исходящий от плоти Кэрол в ответ на прикосновение его руки, запах оплодотворяющей зелени морских глубин, который словно издевался над ним, напоминая об усохшей силе его таланта. Но как же выразить словами жуткую боль, что терзает ему сердце?!
Тут перед его мысленным взором предстало лицо Лины, такое, каким оно было двадцать лет назад, ее глаза, чуть покрасневшие от морской воды, ее вьющиеся светлые волосы, прилипшие к смеющемуся лицу, ее плотно сбитое молодое тело, когда она вышла на песчаный берег и свалилась, задохнувшись от смеха; вспомнил он и себя, уже влюбившегося в это ее тело, увидел их обоих вместе, уже ставших как будто близкими и раскованными после того, как их так здорово измотало море. Ему казалось, что это с ним впервые после долгого перерыва — то, что он сейчас себе представляет. Его маркер заскользил вниз по спине Кэрол, к ягодицам, затем еще ниже, по левому бедру, потом по правому, а потом он перевернул ее на спину и продолжал писать у нее на груди и на животе, а затем опять на бедрах и ниже, спустившись до самых щиколоток, где этот его рассказ, в котором, едва замаскированная, излагалась история его первого предательства по отношению к собственной жене, чудесным образом докатилась до благополучного конца. Он чувствовал, что ему, словно по какому-то волшебству, удалось доверить правду плоти этой женщины. Но чем это стало, рассказом или началом романа? Странно, но сейчас это не имело никакого значения, он лишь считал, что должен немедленно показать рукопись издателю.
— Я закончил на вашей щиколотке! — воскликнул он, удивленный мальчишеским задором, который прозвучал в его голосе.
— Ух ты, как здорово! А теперь что? — Она села, по-детски разведя руки в стороны, чтобы не смазать написанное.
Его поразило, что она не имеет никакого понятия о том, что на ней написано, как на листе бумаги. Какая странная ситуация!
— Я бы мог все это отсканировать, но у меня нет сканера. Другой вариант — я мог бы скопировать текст в свой лэптоп, но это займет немало времени — я медленно печатаю. Об этом я как-то не подумал… разве что посадить вас в такси и отвезти к моему издателю, — сказал он шутливо. — Да нет, это я просто шучу. Вдруг он захочет что-то вырезать.
Они решили проблему так: он стоял позади нее и считывал текст вслух, а она печатала на его компьютере. В ходе этой процедуры они то и дело разражались смехом. Чтобы считывать написанное на передней части тела, она предложила воспользоваться большим зеркалом, в котором отражался бы текст, но тогда он смотрелся бы задом наперед. Тогда он сел перед нею и стал печатать, а она держала лэптоп на коленях. Когда он дочитал до слов, написанных у нее на бедрах, ей пришлось встать, чтобы он смог продолжить, а потом ему пришлось лечь на пол и считывать написанное с ее коленей и щиколоток.
После чего он встал, и они в первый раз взглянули друг другу прямо в глаза. И видимо, в силу того что вместе только что занимались столь интимным и столь неслыханным делом, уже не представляли, что им делать дальше. Поэтому начали хихикать, а потом рухнули от смеха на пол, не в силах противостоять охватившей их заразной истерии, от которой у них вздымались животы, пока не были вынуждены прислониться лбами к краю стола, не глядя друг на друга.
— Если хотите, можете принять душ, — в конце концов сумел вымолвить он. И это по какой-то непонятной причине снова ввергло их в приступ хохота, и они опять свалились, страшно довольные и совершенно беспомощные.
Тяжело дыша и хватая ртом воздух, они сидели на полу, и их смех понемногу затихал. Они легли рядом друг с другом, переполненные каким-то непонятным, совершенно детским пониманием друг друга. И лежали теперь на его восточном ковре тихо, все еще тяжело дыша, лицом к лицу.
— Наверное, я пойду, ладно? — спросила она.
— И как вы теперь это смоете? — спросил он, ощущая непонятное беспокойство.
— Приму ванну, надо полагать.
— Да, но спина…
— У меня есть кому это смыть.
— Кто? Мужчина?
— Нет, девушка, что живет на том же этаже.
— Но я бы не хотел, чтобы кто-то это читал. Пока что. Я совсем не уверен, что текст готов к печати, понимаете? Или для того, чтобы его кто-то читал. Видите ли… — Он судорожно пытался придумать какую-нибудь причину, чтобы как-то избавить от любопытства эту неизвестную девицу, что будет мыть Кэрол спину. Или, возможно, он желал сохранить свое творение в неприкосновенности и недоступности — Бог знает почему, но ему казалось, что ее тело все еще слишком связано лично с ним самим, чтобы на него смотрел кто-то посторонний. Он приподнялся, опершись на локоть. Ее волосы разметались по ковру. Картина была такая, словно они тут занимались любовью. — Я не могу вас просто так отпустить, — сказал он.
— Что вы имеете в виду? — В ее голосе звучала нотка надежды.
— Наши знакомые сразу опознают некоторые подробности, относящиеся к моей жене. Я к этому не готов.
— Тогда зачем вы это писали?
— Я набросал рассказ начерно, потом я кое-что там изменю. Нет, вам нельзя так уйти. Я пойду в душ вместе с вами и сам смою вам все со спины. Хорошо?
— Конечно. Но я вовсе не собиралась это кому-то показывать, — сказала она.
— Знаю, но мне будет легче, если я все смою.
Стоя в маленькой металлической душевой кабине, она показалась ему такой необъятно огромной, что он начал уставать, всего несколько минут едва потерев ей спину щеткой. Кэрол мыла и скребла себя спереди, а он занимался ею сзади, тер бедра, под коленями, щиколотки. И когда она снова стала чистой, он привлек ее к себе под падающими струями воды. Ее тело показалось ему твердым и сильным.
— Ну, теперь тебе лучше? — спросила она. Перед этой женщиной он совершенно терялся, последние остатки разума выскочили из черепной коробки и спустились в область промежности.
Потом, после всего, он задумался, почему это заниматься с нею любовью под потоками душевой воды было так легко и свободно, тогда как раньше, когда она была вся покрыта написанными им словами, сама мысль об этом казалась попыткой продраться сквозь густые заросли и тернии. Жаль, что нельзя обсудить эту загадку с Линой. Конечно, об этом не может быть и речи, хотя он не до конца уверен, что это должно быть именно так.
