Кетиль Бьёрнстад - Река

— Это машина папиной фирмы, — смеется Ребекка.

— Подумать только! — У меня наготове пачка сигарет, чтобы поразить ее.

— Что я вижу, Аксель! — восторженно говорит она. — Ты уже всерьез начал курить?

— Нет, не всерьез, — признаюсь я. — Но ведь Марианне курит.

Ребекка делает большие глаза.

— Ну и что? Ведь она не твоя девушка? Тогда бы еще это было понятно. Но копировать привычки своей квартирной хозяйки? Ведь она для тебя, если не ошибаюсь, только квартирная хозяйка?

— Да, но у нее весь дом пропах табаком.

— Ну, разве что, — лаконично замечает Ребекка.

Но что-то, видно, ее все-таки зацепило.

— Слушай, а какая между вами разница в возрасте, между тобой и Аниной матерью? — вдруг спрашивает она.

— Семнадцать лет.

— Значит, ей тридцать пять?

— Верно.

— Она могла бы быть твоей матерью.

— Конечно. Ей было восемнадцать, когда она родила Аню.

Мы умолкаем. И молча проезжаем Хаггели.

Наконец Ребекка осторожно поднимает на меня глаза.

— Послушай, Аксель…

— Слушаю.

— А что сказала бы на это твоя сестра? На то, что ты переехал к Марианне Скууг? Ведь Катрине и Аня были в любовных отношениях?

Я краснею. Мне неприятно говорить об этом.

— Кто знает, с кем еще Аня была в любовных отношениях? — бормочу я. — Катрине все это бросила, во всяком случае, на время. В среду я получил от нее открытку. Угадай, откуда.

— Колесит на поезде по Европе? — спрашивает Ребекка.

— Из Сринагара, — отвечаю я.

Ребекка свистит.

— Теперь все едут в Индию. В этом виноваты «Битлз».

— «Битлз»? А кто это?

— Не валяй дурака, Аксель. Это трагедия. Ты еще не знаешь, что они распались?

— У меня нет времени слушать поп-музыку.

Она удивленно моргает.

— «Битлз» — это не поп-музыка. Это искусство на уровне с Рихардом Штраусом!

— Сельма Люнге собирается написать книгу о Рихарде Штраусе, — говорю я.

— Кто бы сомневался! Но, пожалуйста, не уводи разговор в сторону.

— Это ты заговорила о «Битлз». Я говорил о Катрине.

— Как, по-твоему, что она думает?

— По-моему, она на все наплевала. Хотя кто знает. Это и для нее больное место.

— Она уже решила, чем хочет заниматься?

— Нет.

— Не огорчайся, Аксель. Ты-то для себя все решил. Через девять месяцев у тебя дебют.

— Да, я не прислушался к твоему совету.

Она быстро гладит меня по щеке.

— Несмотря ни на что, дружок, я на твоей стороне.

Вселение в дом Скууга

Солнце стоит еще высоко над деревьями на другом берегу реки, когда Ребекка сворачивает с Мелумвейен вправо по крутому склону. Но когда я через несколько секунд открываю дверцу машины, меня обдает студеный воздух. Я вздрагиваю, сам не понимая, почему. Как только мы с Ребеккой громко захлопываем дверцы машины, открывается входная дверь, и на пороге появляется Марианне в джинсах и голубом джемпере. Этот цвет ее молодит. Сходство с Аней так поразительно, что Ребекка даже вскрикивает. Только теперь я замечаю, что после лета Марианне отрастила волосы. Это делает ее еще больше похожей на Аню. Лишь когда она подошла к нам вплотную, на ее лице обозначились тонкие, почти невидимые морщинки. Ее голос тоже похож на Анин — он гораздо ниже, чем можно было ожидать, судя по ее внешности.

— Добро пожаловать, Аксель. — Она протягивает мне руку и смотрит в глаза, словно хочет показать, что она не раскаивается в своем решении.

— Большое спасибо. — Мне вдруг становится даже весело, потому что это уже случилось, потому что моя жизнь приняла новый оборот, потому что привидения в доме Скууга по какой-то причине стали не такими мрачными, как бедное одинокое привидение в квартире Сюннестведта.

— Мы прекрасно поладим друг с другом, — говорит Марианне Скууг и переводит взгляд на Ребекку.

— Я тебя уже видела, — говорит она и протягивает Ребекке руку.

— Да. Я, как и Аня, тоже участвовала в Конкурсе молодых пианистов два года назад.

Марианне кивает:

— Как приятно, что у Акселя появилась девушка. Ты, разумеется, можешь приходить к нему в любое время, когда захочешь. Пусть в доме будет немного рок-н-ролла. Аксель знает наши правила.

— Я не его девушка, — говорит Ребекка и быстро пожимает мне руку.

— Тогда вы просто еще не поняли своих ролей, — смеется Марианне. — Вы как будто созданы друг для друга. Но такой старухе, как я, не следует в это вмешиваться.

— Мы только друзья, — говорит Ребекка и открывает заднюю дверцу машины, чтобы достать оттуда мои вещи. — Сердечные друзья. Друзья на всю жизнь. В такие времена это очень важно.

— Какие такие времена?

— Новые.

Марианне соглашается с Ребеккой.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. На прошлой неделе я была в Росунде и слушала «Роллинг Стоунз». Публика вела себя не так, как в мое время. Но мне это понравилось.

— Вы ходите на рок-концерты? — На Ребекку такое признание явно производит впечатление.

— Конечно. Аня, наверное, говорила вам, что в прошлом году я была в Вудстоке? Вместе с подругой.

— Правда? — Ребекка едва не роняет коробку на лестницу. Марианне ведет нас на второй этаж.

— Она никогда ничего не рассказывала, — говорю я.

Марианне на мгновение останавливается.

— Странно. Наверное, ей не понравилось, что я уезжала так далеко, хотя меня не было дома всего два дня. Так я обозначила свою свободу. Ни Аня, ни Брур рок не любили. Вообще-то я поехала туда, чтобы послушать Джони Митчелл. Но ее там не было.

— Мне она нравится, — замечает Ребекка.

— Ты слышала, как она поет «Ladies of the Canyon»? — спрашивает Марианне. — Отличная песня о Вудстоке, хотя ее самой там и не было.

Ребекка качает головой:

— Не слышала, но учту.

Я вижу, что они нравятся друг другу. В них обеих есть что-то особенное.

— Я тоже хочу быть врачом, — говорит Ребекка.

— Значит, ты знаешь, что я врач? — с удивлением спрашивает Марианне.

— Союз врачей-социалистов, — отвечает Ребекка. — Вы делаете огромную работу. Моя подруга была у вас незадолго до… Вы дали ей очень важный совет. Она оказалась в трудном положении.

— Как ее зовут?

— Маргрете Ирене Флуед, — отвечает Ребекка.

— Маргрете Ирене? — восклицаю я.

— Да. Но это было уже после тебя, дурачок, — говорит Ребекка неожиданно резко. — У нее были серьезные отношения с одним непорядочным человеком, как раз перед ее отъездом в Вену.

Мы дошли до Аниной комнаты. И остановились, держа коробки в руках.

— Я ее помню, — кивает Марианне. — Рада, что смогла ей помочь. Наш управляющий департаментом здравоохранения — хороший человек. Карл Эванг. Даже странно, что он занимает этот пост с 1938 года. Этой весной он показал мне письмо, которое он написал одной матери, оказавшейся в трудном положении. Это было в пятидесятые годы. Тогда многое было по-другому.

— А что он ей написал? — спрашивает Ребекка, к моему отчаянию, мне уже стало тяжело держать две коробки.

— Мать поделилась с ним, что ее дочь забеременела от парня, с которым встречалась. Он был студентом и жениться не собирался. Мать опасалась, что дочь решила сделать подпольный аборт, не обращаясь за медицинской помощью. Она просила у доктора Эванга совета, но при той политической ситуации он ничем не мог ей помочь. Лишь шесть лет назад врачи получили право прервать женщине беременность, если ее жизни угрожает опасность. До права женщин на аборт еще очень далеко, если это вообще когда-нибудь случится.

Марианне говорит, словно не сомневается, что Ребекка с нею согласна. Словно тема сама по себе не бесспорна, но явно так важна, что мое вселение в дом Скууга отодвинулось на второй план. А насколько я знаю Ребекку, она во всем согласна с Марианне. Между этими двумя женщинами неожиданно возникает общность, в которую мне нет доступа, независимо от того, что я обо всем этом думаю.

— Да, я видела кое-какие цифры, — говорит Ребекка. — С 1920 по 1929 год в больницу Уллевол попали почти четыре тысячи женщин, которые тем или иным способом пытались избавиться от беременности. Большинство из них предприняли это без врачебной помощи. Больше восьмидесяти из них умерли и намного больше получили более или менее серьезные заболевания.

— Все верно, — говорит Марианне. — Так что через некоторое время добро пожаловать в наш союз.

Наконец мы заходим в Анину комнату. Я замечаю, что нас всех охватывает благоговение, словно мы вошли в церковь. В этой комнате Аня жила всю жизнь.

Мы опускаем картонные коробки на пол.

— Вот здесь я теперь буду жить, — говорю я, чтобы прогнать тягостное чувство.

И слежу глазами за Ребеккой. Она внимательно рассматривает детали. Вернее, их отсутствие. Мне легко понять, о чем она думает. Уютом в комнате и не пахнет. Она выглядит по-спартански, как тюремная камера. В ней нет доброй вибрации, как сказала бы Катрине. Но Марианне поставила в вазу букет розовых гвоздик. Неудачный выбор, думаю я. На страшно тяжелых похоронах Ани, которые состоялись всего через две недели после похорон Брура Скууга, весь пол в церкви был усыпан гвоздиками. Дешевая скорбь, подумал я тогда. Только розы от Марианне и от меня составили исключение.