Кетиль Бьёрнстад - Река
Она с восторгом смотрит на меня, как друг, как ровесник. Она горячо верит в свой проект, который должен стать и моим. Сейчас она — молодая студентка из Германии. Щеки пылают. Глаза блестят. Она полна веры в будущее. Она уже забыла то страшное, что недавно здесь случилось. Любить ее уже поздно. Поэтому я и люблю ее. Это надежно. И немыслимо. Ребекка предупреждала меня: «Берегись Сельмы Люнге! Она соблазняет молодых людей». Но, может, именно сейчас Сельма — единственный друг, какой у меня есть.
— Да, — говорю я с благодарностью. Непостижимым образом она внушила мне, что это возможно. Программа очень трудная. Опасная. Но я должен с нею справиться.
— У меня нет слов, как я благодарен тебе за твою заботу, — говорю я. — Обещаю, что буду заниматься, слушаться тебя и учиться. Буду делать все, что ты говоришь. Через девять месяцев, начиная с сегодняшнего дня?
Она многозначительно кивает:
— Да, через девять месяцев. Договорились?
— Договорились.
Она берет мои руки. Мне больно. Но она смеется, как маленькая девочка.
— Наконец-то жизнь мне улыбнулась! Наконец я могу снова во что-то верить!
Возвращение домой
Все изменилось.
Во мне поселился страх. Звездной ночью я спускаюсь к реке. Скоро я услышу шум воды. Но я не дохожу до конца крутого склона. Я останавливаюсь и смотрю на водопад, в котором утонула мама. Потом поворачиваюсь и смотрю на противоположный берег. Там в одном окне горит свет. Среди высоких деревьев высится темный и мрачный дом.
Там сидит Марианне и ждет меня, думаю я.
И я чувствую острую, щемящую, но все-таки радость, оттого что снова вернусь в это место, снова буду тут жить, хотя будущее мое туманно. Что меня ждет в этом доме? Понравится ли мне там? Что произойдет между Марианне и мной? Справимся ли мы когда-нибудь со своим горем? Каждую минуту она будет напоминать мне об Ане.
На меня смотрит луна, большая, полная. Только что поднявшаяся над верхушками деревьев. Она струит призрачный свет. Я стою на ветру и понимаю, что одет слишком легко. Смотрю на часы. С ужасом вижу, что время уже перевалило за полночь. Я с трудом успею на последний трамвай. Бегу на остановку Лиюрдет. На дороге никого, и в вагоне тоже нет никого, кроме кондуктора.
Я измучен всем случившимся. А когда думаю о том, что меня ждет впереди, меня охватывает усталость, какой я не знал до этого вечера. Меня пугает программа дебютного концерта, составленная для меня Сельмой Люнге. Особенно Бетховен, опус но. Почему она хочет, чтобы я чувствовал себя старше, чем я есть? Эту же ошибку она допустила и с Ребеккой. Сельма захотела, чтобы она играла опус 109. Может быть, у Сельмы сначала был план, что три ее юных талисмана, трое ее лучших учеников просверкают один за другим три года подряд, как жемчужины в ожерелье? Ребекка с опусом 109, Аня с опусом 110 и я с опусом 111? Она вполне могла так думать. Но Аня умерла. И теперь опус 110 перешел ко мне. Откуда мне знать, нет ли у нее на примете еще одного ученика, который исполнит потом опус 111? Независимо ни от чего, эти сонаты написаны уже стареющим Бетховеном. Это его последние сонаты. Почему не позволить мне играть «Аппассионату»? Почему не позволить быть молодым и проявить страсть? Девятнадцатилетнему юнцу, каким я тогда был, не к лицу играть опус 110 так же, как вундеркинду не к лицу играть сонату «Хаммерклавир». Ребекка очень средне сыграла опус 109 и вовсе не потому, что она запуталась в платье и упала.
Я с трудом сижу в трамвае. Спина ноет. Пальцы болят, словно я прищемил их дверью. Удары Сельмы Люнге попали точно в цель.
Трамвай останавливается в Рёа. Но на остановке нет ни души. Только ночь. И Мелумвейен, спускающаяся вниз. Она сползает мимо моего бывшего дома вниз к Эльвефарет.
Больше я уже никогда не проеду здесь на трамвае вместе с Аней.
А с Марианне Скууг? На некотором расстоянии ее возраст не виден, думаю я. На расстоянии можно подумать, будто это Аня.
Но это не Аня. Ани нет и уже никогда не будет.
Трамвай останавливается в туннеле под площадью Валькириен пласс. От остановки Майорстюен до остановки Валькириен пласс всего несколько шагов. Наверное, на то были особые причины, думаю я. Я занимаю себя такими смешными отступлениями, чтобы избежать более важных вопросов, над которыми мне надо подумать. Может, у того, кто проектировал эту линию, на Валькириен пласс жила мать, у который были больные ноги? Или он сам тут жил? Может, ему хотелось думать, что это — его остановка? Ведь, наверное, сделать здесь остановку стоило больших денег? Я выхожу из трамвая, вежливо пожелав водителю покойной ночи. Мне еще никогда не доводилось ехать в трамвае совершенно одному. Большой вагон, и я в нем — один.
Я выхожу на улицу, думая о том, что Сельма Люнге сказала о моей предполагаемой поездке в Вену. А в Вене есть трамваи? Мне восемнадцать лет, и я еще никогда не бывал за пределами Норвегии. Мой географический радиус едва ли превышал тридцать миль. Я всегда боялся ездить. Там, вдалеке, людей подстерегали несчастья, страшные аварии. Но ведь это чепуха. Большие аварии могли подстерегать их и дома.
И все-таки мне не хотелось никуда ехать.
А вот теперь я собираюсь вернуться туда, где произошли трагедии. К водопаду. И в дом Ани.
В памяти крутятся какие-то слова Ребекки. Что-то о выборе. Правильном и неправильном выборе.
Я, как во сне, иду в свою квартиру на улице со смешным названием. Соргенфригата. Улица, где нет горя. В этой квартире умер Сюннестведт. Единственное, чего он хотел, это быть моим педагогом. Но я выбрал себе в педагоги чудовище. И в благодарность получил квартиру.
Я отпираю дверь дома, который мне вскоре предстоит покинуть. Воздух спертый, хотя я живу здесь, сплю и часто проветриваю квартиру, с тех пор как вернулся с дачи Ребекки.
Мне приходит в голову, что я собираюсь переехать с одного места, связанного с трагическим событием, в другое, которого трагедия тоже не обошла стороной.
Встреча с Ребеккой Фрост
Я даю объявление о сдаче квартиры в «Афтенпостен», и студенты ползут на него, как муравьи. Они звонят в дверь и интересуются квартирой. Но для них она слишком дорога и слишком мала. Я не могу предложить им много квадратных метров, моих метров мало для целого коллектива, ведь теперь вокруг повсюду живут коллективами. Молодые люди объединяются. Доверчивые души, запечатавшие свою судьбу. А я прошу полторы тысячи крон в месяц.
Неожиданно у моей двери появляется Ребекка Фрост.
Время после полудня, осень уже освоилась в Осло. Резкий свет. Солнце и тени. На Ребекке ее смешной костюм, характерный для богатой части города, — фирменный жакет и дорогие джинсы. Но он идет к ее пронзительно голубым глазам. Она выглядит моложе, чем в последний раз, потому что сейчас она веселая. Ребекка целует меня в щеку, но прикасается рукой к моей пояснице, чтобы дать мне понять, что она все помнит. Мне стыдно за собственные мысли. Мне стыдно, что я так же думаю о Марианне Скууг, что продолжаю так же думать об Ане, которая умерла. Со мною что-то серьезно не так. Мною владеет какое-то безразличие. Я как будто потерял свою индивидуальность. Может, Сельма Люнге это поняла?
— Что у тебя с руками? — испуганно спрашивает Ребекка.
Я смотрю на свои руки. Раньше я их словно не замечал. Теперь вижу, что они распухли. Красные следы от ударов линейкой выглядят как ожоги.
— Я упал. Возвращался вчера от Сельмы Люнге. Споткнулся о сломанную ограду.
— Бедняжка!
— Ничего страшного.
— А с Сельмой Люнге тоже ничего страшного?
Я киваю, готовя на кухне кофе. Вижу, что, пока я говорю, Ребекка внимательно все разглядывает, каждую мелочь. Наконец я понимаю, зачем она пришла.
— Да-да, — говорю я. — Но об этом мы поговорим позже. Я понимаю, что ты увидела мое объявление в «Афтенпостен»?
— Да. Ты действительно собираешься сдавать эту жемчужину? Такую замечательную холостяцкую квартирку?
Я снова киваю, чувствуя себя почти виноватым.
— Но ведь ты получил ее в подарок? — спрашивает Ребекка с присущей ей прямотой. — Разве этот бедный старик повесился не из-за тебя?
— Не говори так! Я не знаю, как он умер. Может быть, наглотался таблеток. Хотя о чем мы говорим? Несколько секунд боли. Я не знаю подробностей. Знаю только, что Сюннестведт завещал мне квартиру и рояль.
— А ты, бессердечный негодяй, предпочел ему Сельму Люнге!
— Прошу тебя не говорить так!
— Я только повторяю то, о чем судачат в музыкальной среде. Там считают, что ты предатель. Я так говорю, потому что ты — мой друг. Ты получил в наследство квартиру от своего учителя музыки. Он покончил жизнь самоубийством, с этим никто не спорит. Но до того, как он покончил с собой, ты начал брать уроки у Сельмы Люнге. Понимаешь, что я имею в виду?
— Еще одного судебного процесса я не выдержу, — говорю я.
