Франц Фюман - Избранное
Можно ли рассматривать внутреннее изменение человека как переход к иной системе ценностей (иные ценности или иная степень старых ценностей), в процессе которого человек определяет свое новое место в мире, завершая прежнюю систему ценностей и принимая новую, проходя через очищение (самокритику, признание, покаяние, искупление, наказание, ритуал и т. п.). Это могло бы объяснить некоторые феномены, происходившие в лагере для военнопленных.
Можно ли сказать: внутреннее изменение есть протекающий в отдельной личности процесс, который с точки зрения истории необходим обществу? Тогда основной чертой внутреннего изменения был бы переход от реакционного к прогрессивному.
Фашизм пренебрегал понятием «внутреннее изменение» — от этих слов несло нерешительностью, безразличием, чем-то нечистым, слабостью, в них не было фанатизма. (Геббельс: «Фюрер никогда не менялся, он всегда оставался одним и тем же».)
Внутреннее изменение — процесс необратимый; невозможность вернуться назад — само его существо.
Значит, проделав путь внутреннего изменения, человек не может вернуться назад, он может двигаться только дальше, а если бы он мог вернуться назад, тогда то, что свершилось с ним (или то, что он совершил), не было настоящим внутренним изменением.
Жан-Поль: «Вечер превращает росу в иней, утро превращает иней в росу».
Но почему я играю понятиями? Ведь моя жизнь была внутренним изменением.
«Твой материал — твоя жизнь, обдумай ее, ее ты знаешь лучше всего!»
Хорошее изречение. Но слова «твой материал — твоя жизнь» заключают в себе два смысла.
«Твоя жизнь — твой материал». Здесь второй смысл почти невозможно почувствовать, он ощутим, только если мы вспомним первый вариант этой фразы.
«Свою жизнь ты знаешь лучше всего» — содержит много значений. Если мы скажем: «Твою жизнь ты сам знаешь лучше всего», — это будет неверно. Если я соберу всех людей, у которых есть воспоминания обо мне, их воспоминания во много раз превзойдут то, что я знаю сам. Первые годы моей жизни вообще существуют только в воспоминаниях других людей, и даже школьные мои годы куда полнее и точнее, чем я, описали бы мои родные, учителя, одноклассники и соседи. А сколько вытесненного, забытого, так и не осознанного мною самим существует в сознании других людей!
«Твою жизнь ты знаешь лучше всего» — верно ли это? Можно представить себе несколько случаев, и я знаю их, где дело обстоит совсем иначе. И наконец: «Твою жизнь ты знаешь лучше всего» — это снова неверно. Собственную жизнь мы знаем хуже, чем все остальное, что нам принадлежит; свой кабинет, своего пуделя, свой садовый участок мы знаем гораздо лучше.
Вообразим, что некое предложение, в котором мы меняем логическое ударение в зависимости от точки зрения, каждый раз оказывается неверным. Может ли оно быть верным при сочетании всех точек зрения? Тогда понятие повествовательного предложения включало бы в себя понятие оптимума: оптимальная точность с учетом всех аспектов.
Можно ли сказать: оптимальная однозначность? И однозначно ли однозначное понятие? И существует ли «однозначно однозначное»?
Что это значит: «Твоя жизнь»? Бесформенный, еще не ставший предметом размышления момент «сейчас» и воспоминания. Не следует ли поэтому сказать: «Твоя жизнь — это то, что ты можешь вспомнить»? Но ведь возраст грудного младенца тоже относится к этой «твоей жизни», однако ты не помнишь его, а с другой стороны, патер Корнелиус Барич — его я могу вспомнить — это отнюдь не моя жизнь.
Можно ли сказать: «Твоя жизнь — это сумма твоих воспоминаний»? Бесспорно, нет: «твоя жизнь» — это нечто большее. Но та жизнь, которой ты располагаешь, жизнь — твоя собственность, жизнь, которая дозволяет тебе действовать в настоящем и думать о будущем, она все же сумма воспоминаний. Равняется ли сумма воспоминаний сумме опыта? Можно ли сказать: «Чем больше сумма воспоминаний, тем больше способность к действию»? Вероятно, да. Но разве нет забвения, целительного, дарующего силу, как conditio sine qua non[87]для дальнейшей жизни? Да, но прежде всего преодоление…
Вспоминать, чтобы суметь забыть. Прошлое, которое я вспоминаю, уже преодолено мною и благодаря этому превратилось в опыт; другое прошлое отчуждено от меня и может овладеть мною (снова и снова: зловещий дом).
Прошлое, которое я могу вспомнить; это «могу» имеет три значения: «могу» в смысле «в состоянии», «могу» в смысле «имею право», наконец, «могу» в смысле, свободном от всякой дополнительной нагрузки, «могу» без продолжения, без «чтобы» (покраснеть, заболеть, запнуться, побледнеть и т. д.).
«Я забываю то, что я пережил!» «Забудь то, что я пережил!» Подобная перестройка предложения поражает; в ней заключена странно искаженная подмена действительного желаемым.
Существуют ли языки, не знающие повелительного наклонения? Хотел бы ты жить среди народа, говорящего на таком языке?
Существуют ли различные типы воспоминаний? Мне думается, да. Мои воспоминания — чаще всего отчетливо выгравированные и при этом очень часто неподвижные образы, возникающие среди бледных картин, серых и нечетких, словно задний план пейзажей, привидевшихся во сне, а порой среди совсем пустынных плоскостей, в этих образах есть нечто от паноптикума, иногда они начинают двигаться, но это совершенно механическое движение, словно ими управляет система зубчатых колес; движение это функционально.
Существуют ли места, где скапливаются такие образы — воспоминания? А если да, то существуют ли те периоды жизни, с которыми связано больше всего воспоминаний, важнейшие периоды? Это нужно было бы досконально изучить.
«Ландшафт воспоминаний», «ландшафт мечтаний», «ландшафт желаний», «ландшафт сказок», «ландшафт пороков и добродетелей» — вот еще одна небольшая коллекция, которую я хотел бы иметь.
Можно ли кристаллизовать воспоминания как опыт? А почему бы и нет? Поставить на своем столе ряд крошечных пробирочек с этикетками, например: «2.4.1967, 10 часов 32 минуты 33 секунды» и так далее, и это была бы вся моя сознательная жизнь.
Если воспоминания можно превращать в типографскую краску, почему бы им не превратиться в соли?
Мысль о соли в пробирочках пугает, а мысль о том, что можно, держа в руках книгу, сказать о ней: «Вот моя сознательная жизнь», дает чувство удовлетворения. Почему такие противоположные реакции?
Страх перед химией, страх перед математикой, страх перед компьютером, перед тем, что станет с человечеством. Сказки покидают нас.
Некоторые воспоминания подобны дождевым червям: чем сильнее ты стараешься их вытянуть, тем сильнее они ускользают (сильнее? Нет! С большим упрямством, с большим постоянством, с большей высокомерной насмешливостью), стоит промешкать мгновения, и они исчезли (на ближайшее время, на определенное время, навсегда и безвозвратно). Быть может, это момент переключения с кратковременной памяти на долговременную; является ли на самом деле это «ускользание» «испарением», «растворением», «исчезновением» некоего химического вещества, как это утверждают физиологи? Это вообще удивительно — как часто язык кратко и точно выражал определенное явление задолго до того, как оно стало достоянием науки. «Я тебя на дух не переношу» — это значительное физиологическое открытие, и язык его сделал задолго до науки.
Нельзя ли построить на этом эвристический метод: подойти к определенному выражению дословно и буквально, и дословно и буквально выполнить то, что заключено в нем, или построить теорию на выражениях, понимаемых дословно и буквально? Таков, например, метод Тиля Уленшпигеля и отчасти метод бравого солдата Швейка.
Высвобождение определенных воспоминаний — они замкнуты в своего рода сейфе, к которому, по-видимому, подходит только один ключ (определенное слово, запах, звук, жест или что-то в этом роде; когда читаешь запись прежних сновидений, весь сон мгновенно вспоминается, едва доходишь до какого-то определенного слова). Число таких сейфов и их содержимое человеку неизвестно. Можно ли утверждать, что они относятся «к твоей жизни»? По-видимому, да: если «твоя жизнь» — сумма всего, что ты пережил, — а чем же иным она может быть? — тогда, значит, эти воспоминания относятся к твоей жизни. Однако: если ты обладаешь чем-то, о существовании чего ты и понятия не имеешь, — например, в некоем трансильванском замке тебе кем-то оставлено наследство в дукатах, — разве можешь ты сказать: они принадлежат мне?
Иногда мне чудится во сне, что я совершил убийство.
