Франц Фюман - Избранное
Для того чтобы Дунай показался голубым, нужно не только, чтобы небо было голубым и чтобы место было выбрано удачно, нужно еще, чтоб река застыла в неподвижности. Далеко, у противоположного берега, лодка и круги, расходящиеся от ее весел, совсем не видны, но они уже разрушают голубизну.
Вместо «голубой» можно было бы сказать: «Дунай, как он воспринимается глазом наблюдателя при неподвижной поверхности и безоблачном дневном небе». Разумеется, но это годилось бы только для определения голубизны предмета, обладающего свойствами зеркальности, голубизну колокольчика это определение не охватило бы. Но мы не говорим: «зеркало голубое», когда оно отражает небо! А про Дунай хочется это сказать. Следовательно, нам было бы необходимо еще одно, пока несуществующее прилагательное. Оно освободило бы Дунай от попреков, туристов лишило бы расхожего словечка, мужей — избитой шутки, отцов семейства — частицы их авторитета.
Подлетает чайка, она огромна, я мог бы поклясться, что она принадлежит к другой расе.
Различие между свойством как собственно принадлежащим (предмету, явлению) или кажущимся, возникшим в результате простого отражения, и закрепление этого различия различными словами было бы чрезвычайно полезно, особенно в эстетике. Например, различие между литературой социалистического содержания и литературой, которая только отражает социализм или вообще отражает отражение социалистического.
Гёте различает дело, которое возвеличивается словом, и слово, которое становится великим благодаря делу, как отличие между мифологией и мифологемой. Это его высказывание и еще одно сочинение Гердера помогли мне преодолеть кризис в работе над «Прометеем».
Сперва я хотел рассказать сюжет мифа о Прометее как сказку, и начало было у меня совершенно сказочным. Но этот материал невозможно воплотить в форме сказки. Мораль Кроноса должна отличаться от морали Зевса, и мораль их обоих — от морали Прометея принципиально, резко, а не постепенно. Но это разрушало сказку: путь Прометея от титанов через богов к людям нельзя было рассказать как сказку. Мне пришлось приблизиться к мифу.
Почему почти отмерла пейзажная лирика? Разумеется, описание природы из вторых или третьих рук, повторение давно преодоленных и не отвечающих действительности образов вызывает только досаду, но то же самое происходит с любой темой. Пейзаж большого города — вот возможное направление, но нам оно не подходит. У нас нет больших городов, есть только большие маленькие города (я говорю это в положительном смысле). Другая возможность — открытие того, как ландшафт становится жалким, гибнет, превращается в пустыню, становится свалкой (в широком смысле слова); поиски в этом направлении уже велись, например, Незвалом и Галасом, их элементы есть у Маурера. Ну, а возрождение ландшафта — может быть, это тема? Импульсивно отвечаешь: «Нет!» Вероятно, сразу возникает мысль о традиционном романтическом пейзаже? Но разве пейзажная лирика обязательно должна быть такой? Разве новые поколения не смогут создать тут нечто новое?
«Любая дорога верна, нужно только идти». Это слова Барлаха, я вспоминаю их постоянно и каждый раз снова сомневаюсь в их справедливости, вот и сейчас.
Ну хорошо, вот эта дорога: она идет вдоль берега, на расстоянии метров пятидесяти от него, — шириной примерно в метр, из утрамбованного светло-желтого мелкого гравия, который выглядит как бетон, но легко крошится, дорога идет вдоль последних домов деревни, ближайших к шоссе, упирается в это шоссе, которое проходит по верху холма. Иди же по ней…
Этот пример был задуман как шутливое доведение ad absurdum изречения Барлаха, но совершенно абсурдным образом Барлах оказывается прав: если пройти еще несколько сот метров по этой же самой дороге, дымка между водой и небом, которую ты не мог описать, отчетливо воспринимается как горная цепь, отчетливо расчлененная, довольно высокая и массивная, отчетливо возвышающаяся над рекой, отчетливо видная под синим небом, и становится совершенно немыслимым, что когда-то она могла быть дымкой.
Дорога кончилась; вверх к шоссе ведет заболоченная узенькая тропинка, она проходит мимо садов, в которых растут ветлы, и по обеим ее сторонам черные канавы. Иди же.
Яблоневые сады; на земле растоптанные гнилые яблоки, между ними растоптанные помидоры, над ними тучи мелких насекомых — срезанные, четко очерченные конусы.
Капуста цвета морской зелени, растущая из зелени, веселая, толстая роза.
Большая утка испугалась кошки.
Запах дыма, и кисловатый запах навоза.
Внезапное воспоминание: сегодня ночью я видел сон, во сне я купил орхидею, и тут, словно порвался невидимый занавес, — воспоминание: до этого я шел по лесу, по лесу, залитому прозрачной зеленой водой, под которой тянулись запутанные красные тропки… Тишина; вода, доходившая до колен, была неподвижной, и я боялся войти в нее; я благоговейно стоял у ее края и восторженно созерцал неописуемую чистоту, и глубокую зелень, и под ней орнамент тропок, вбегающих в лес и выходящих из него; не было слышно ни звука, все застыло в неподвижности, и я стоял и смотрел и уже машинально потянулся в карман за записной книжкой, чтобы закрепить на бумаге этот пейзаж, тут же спрятал ее и подумал: нет, не записывай, не превращай этого чуда в бумагу.
С такой же решительностью я порвал и бросил в огонь уже начатый дневник о моей внучке: пусть будет кусок жизни, который не превращается в чернила, пусть существует без всякой мысли о литературе.
А это чертовское злорадное ликование — придумать рассказ или стихотворение, до конца сочинить его в голове, а потом дать ему погрузиться в бесформенность и смотреть, как он погибает. Это, между прочим, единственная позиция, которая оправдывает термин «свободный писатель».
И снова мне представляются цвета того сна: зеленый, красный… Существуют ли во сне цвета, которые бодрствующее око видеть не может? Я не имею в виду пока еще не открытые цвета радуги, а цвета, в ней не существующие, составленные не из желтого, красного или синего. По-моему, они существуют; однажды мне снилось плавание по морю, и я видел волны неописуемых, ни с чем не сравнимых цветов; я не могу их больше вызвать в воображении, я только знаю, что они были совершенно иные: приблизительно (но не так, как на самом деле) черно-фиолетовый цвет, и в то же время Золотой.
На небе белая полоса — след самолета, это тоже относится к пейзажу.
На краю деревенской улицы старушка с огромной охапкой светло-лиловых астр, словно вышла встречать блудного сына — меня.
Воскресенье в канун дня поминовения усопших… Толпы детей с необхватными букетами, с корзинами цветов, дети очень праведны, преисполнены чувства собственного достоинства и простодушны. Мужчины в черных пальто и черных костюмах, и кажется, что их серебряные седины приобретены по случаю этого дня.
Пройти через все провинции Венгрии, нет, через все провинции Европы, собирая букет для мертвых кунов.
И букетик ландышей и первоцветов для принцессы Маргит, такой прелестной святой. Ади написал о ней прекрасное стихотворение: многие по ней вздыхали, а она ждала Другого, но Другой все не приходил, и, так как он не пришел, она погибла, умерла в монастыре.
Сказка о Спящей Царевне, вывернутая наизнанку.
Если бы я был католиком, я молился бы святой Маргит.
Ночь поминовения усопших, и вверх по Дунаю плывут все, кто утонул во всех морях и реках, они плывут к острову Маргит, с бородами, седыми от соли, у них бледные лица и глаза, полные соли, и они выходят на сушу и укладываются под вязами; они стенают и стенают, среди них Икар, и матросы Одиссея, и Маргит, которая утонула в грязной воде; из-за древних стен выходят женщины, они стирают белье и бормочут, стирают белье и бормочут: эй, вы, все внуки Ливия слышат нас, темные соколы слышат нас! Хо, аум! Поум, ньюм! — и свищет морской ветер, и мертвецы со стенанием погружаются в воду, и уплывают, и исчезают. День поминовения.
Много цветов, и каждый раз испытываешь чувство благодарности, что не знаешь их названий… С деревьями дело обстоит иначе, их названия нужно знать; это различие похоже на различие лирики и прозы.
Мимо стада белых гусей крадется совершенно черный кот, который прибыл прямо из Египта. У него огромные уши острыми фунтиками, туловище на длинных ногах, почти как у собаки, почти как у небольшой гиены, но хвост как у дикого кота: тупой, толстый, свернутый в кольцо.
Подстриженные акации словно страус, потерявший перья, только у самой гузки остался пучок.
